Проводив гостей, Меншиков хотел было направиться кабинет, но его остановила княгиня Дарья Михайловна, сказав ему:
– Александр Данилович, не уходи… зайди ко мне. Поговорить с тобою мне надо.
– Ну что такое?.. Говори здесь… в зале никого нет.
– Знаешь, что мне сегодня Машенька сказала? – как-то таинственно проговорила княгиня Меншикова, оглядываясь по сторонам. – Будто она больше жить так не может и уйдёт куда глаза глядят.
– Что такое? Кто её пустит? Да как она смеет? Убежать?.. Да я в монастырь её отправлю. Это ты… ты, Дарья, детей избаловала… вот теперь и возись с ними и выслушивай их грубости.
– Себя вини, Александр Данилович, а не меня и не детей наших… они ни в чём не повинны.
– Я ли не старался для Марии… Через меня она в невесты попала к государю. Её поминают в церквах, великой княжной называют… на её двор тридцать четыре тысячи отпускают, а Марии всё мало… это ей всё нипочём.
– Ничего, Данилыч, она этого не требует от тебя!
– Так чего же ещё ей надо? Какого рожна? – крикнул Меншиков.
– Покоя душевного надо нашей Маше. Ведь с тех пор, как нарекли её царской невестой, Маша покоя себе не видит, измучилась, сердечная. С самого дня обручения государь не сказал ей двух слов ласковых, сторонится её. Мой совет, Александр Данилович: скорее поезжай в Петергоф, переговори с государем, спроси, женится ли он на Маше? Хоть и наперёд я знаю, что тому не бывать, а всё же спроси, узнай.
Князь послушался доброго совета жены и поехал в Петергоф. Однако он не застал государя и остался дожидаться его возвращения.
Пётр скоро вернулся; ему доложили о Меншикове.
– Ах, как это неприятно!.. Где он? – хмуро спросил император-отрок.
– Во дворце, ваше величество.
– Ну и пусть его там дожидается! – и государь, не заходя во дворец, отправился в сопровождении князя Ивана Долгорукова в сад.
Это пренебрежительное отношение монарха-отрока имело свои основания. Он и вообще-то был не расположен к Меншикову и очень охотно согласился не поехать на праздник светлейшего, что ему посоветовали недоброжелатели Александра Даниловича, желавшие нанести тяжёлый удар самолюбию последнего. Но этого было мало; они же, недоброжелатели Меншикова, сообщили государю о том, что Александр Данилович занял в церкви место, приготовленное для монарха, и, конечно, это было передано с разными прикрасами и преувеличениями, а в результате у Петра Алексеевича ещё более усилилось недовольство Меншиковым, и он буквально-таки не мог видеть его.
А Меншиков с нетерпением ожидал императора.
Наконец Храпунов, находившийся во дворце, шепнул Меншикову, что государь возвратился и находится в саду. Александр Данилович направился туда же и, представившись государю, стал почтительно спрашивать его, почему он не был на освящении церкви.
– Потому что не мог… плохо себя чувствовал, – холодно ответил Пётр.
– А мы все так ждали тебя, государь, и в особенности княжна Мария. Неприбытие к нам твоего величества принесло моей дочери немалую скорбь.
– Вот как? Я этого не знал.
– Государь, дозволь мне сказать несколько слов…
– Только не теперь… пожалуйста, не теперь. Я сейчас еду на охоту…
– Я только на малое время задержу тебя, государь. Выслушай меня: о том прошу твоё царское величество усердно, – и Меншиков низко поклонился Петру, причём голос у него дрожал.
– Ах, как это скучно! – с неудовольствием проговорил император-отрок и, повернувшись к своему любимцу, быстро спросил у него: – Всё готово, Ваня?
– Всё, государь.
– Так поедем!.. – и Пётр, не взглянув на Меншикова, прошёл мимо него и скоро уехал.
Ещё так недавно могущественный и всесильный вельможа, заставлявший невольно трепетать всякого, стоял теперь, всеми оставленный, беспомощный, понуря свою властолюбивую голову; ему стало ясно его безвыходное положение, он понял, что его падение близко и что его враги торжествуют.
Однако он ещё не сдавался и остался в Петергофе ночевать, думая утром объясниться с государем. Но Пётр, вероятно избегая этого объяснения, опять уехал на охоту. Меншиков хотел зайти на половину великой княжны Натальи Алексеевны, но, когда ей сказали, что к ней идёт Меншиков, она, «чтобы избавиться от неприятности видеться с ним», как говорят показания современников, «выпрыгнула из окна» в сад и уехала.
Тогда Александр Данилович решился обратиться с просьбой замолвить за него словечко пред государем к царевне Елизавете Петровне. Во время своего могущества он мало обращал внимания на неё, теперь же ему пришлось лукавить пред дочерью своего благодетеля: он распространялся о своих прежних заслугах, жаловался на неблагодарность государя и говорил, что ему теперь при дворе нечего делать, что он хочет уехать на Украину и начальствовать там над войском[9] .
– Что же от меня, князь, ты хочешь? – выслушав длинную речь Меншикова, спросила Елизавета Петровна.
– Будь заступницей за меня, матушка цесаревна. Государь расположен к твоему высочеству… объясни ему моё несчастное положение и положение моей бедной дочери Марии; ведь она измучилась…
– В этом я не могу помочь твоей дочери: государь не любит её, она не нравится ему, а ты сам хорошо знаешь, что насильно мил не будешь.
– Не нравится государю моя дочь, пусть он скажет об этом, тогда Мария не будет и считаться его невестой; если нужно, она даже в монастырь уйдёт. И я уеду хоть на Украину и там буду нести службу верой и правдой моему государю.
Царевна, чтобы скорее отделаться от Меншикова, обещала ему своё ходатайство пред племянником-государем.
Идя от цесаревны, Меншиков повстречался с Остерманом. Хитрый Андрей Иванович хотел только ограничиться поклоном с бывшим временщиком, но Меншиков остановил его:
– Постой малость, Андрей Иванович, и ты куда-то спешишь?
– У меня так много дела, князь, я должен…
– Ты должен выслушать меня.
– Но мне, право, князь, недосуг.
– И ты против меня, и ты? Вижу, все – друзья-приятели до чёрного дня; не забывай того, Андрей Иванович, что ты мне обязан кое-чем; припомни хорошенько!
– Я помню, князь, помню.
– Ещё, барон Остерман, не забывай превратностей человеческой судьбы. Нынче ты в почести и славе, а завтра может быть, будешь всего лишён. На мне учись превратностям судьбы. Хотел было я поговорить с тобою, попросить твоего заступничества, да не надо; всё равно ничего ты для меня не сделаешь, и слова мои, и просьбы будут напрасны. Прощай! Хоть и недруг ты мне, а всё же нежелаю тебе чувствовать теперь то, что я чувствую, и переносить то, что я переношу, – и, сказав это, Меншиков уехал из Петергофского дворца.
Его положение действительно пошатнулось. Шестого сентября 1727 года император-отрок издал указ, в силу которого власть князя Меншикова значительно уменьшалась; в указе, между прочим, было сказано:
«И понеже Мы так же всемилостивейше намерены, для лучшего отправления всех государственных дел и лучшей пользы верноподданных Наших, сами в Верховном Нашем тайном совете присутствовать, и для того потребно, чтобы оный совет всегда отправлялся при боку Нашем; того ради отвести в том же Нашем летнем дворце одну палату, в которой бы по приезде Нашем оный совет отправляем быть мог».
Однако, несмотря на это, Меншиков всё ещё продолжал властвовать и отдавать различные приказания.
Это не могло не раздражать государя.
– Я покажу, кто из нас император: я или Меншиков! – грозно крикнул Пётр, топнув ногой.
– Успокойтесь, государь, за своё непослушание князь Меншиков ответит, – вкрадчивым голосом проговорил Остерман, показывая вид, что старается успокоить своего державного воспитанника, а на самом деле старался нахваливать на Меншикова.
– Да, да, он ответит мне, он поплатится. Андрей Иванович, сейчас же прикажи все мои вещи и одежду, находящиеся в доме Меншикова, перевезти сюда, во дворец.
– Слушаю, государь… А если князь Меншиков не послушает и вещей ваших, государь, не выдаст? От него, ваше величество, всего можно ожидать.
– Я… я укрощу Меншикова, я согну его в дугу… Ты увидишь, Андрей Иванович, как я с ним поступлю, ты увидишь.
– Ведь князь Меншиков – будущий тесть вашего величества. Удобно ли, государь, будет с ним круто поступить?
– Меншиков – мой тесть? Да ты никак с ума сошёл, Андрей Иванович? Он никогда им не будет… Никогда!
– А его дочь, княжна Мария Александровна? Ведь она обручена с вашим величеством.
– Что же такое? Обручена, но не венчана. Кстати, сегодня же сделать распоряжение, чтобы в церквах дочери Меншикова на ектеньях не поминали и моей невестой не называли. О том нужную бумагу изготовь и пошли к преосвященному Феофану, – тоном, не допускающим возражений, проговорил император-отрок.
Да и кто стал бы возражать ему? Все вельможи, весь двор радовались падению всесильного временщика, и более других тому радовался хитрый Остерман.
Участь Меншикова была окончательно решена. Птенец великого Петра, всесильный, почти полновластный правитель России, пал… Этого колосса и богатыря победил державный мальчик.
Пётр II был почти обязан возведением на престол Меншикову, но, несмотря на это, тяготился им, не любил его… Да и мог ли он любить человека, который чуть ли не первый подписал смертный приговор его отцу, злосчастному царевичу Алексею Петровичу? Мог ли забыть юный Пётр то пренебрежение, с каким относился к нему и к его сестре Наталье Меншиков во время царствования императрицы Екатерины I? Царственные дети – Пётр и Наталья – жили совершенными сиротами, в забросе, в задних комнатах дворца; оба они нуждались во многом, и всё из-за того же Меншикова, потому что временщик сокращал расходы на их содержание. Могли ли всё это забыть царственные дети?
Прежние грехи Меншикова, то есть его различные злоупотребления и те приёмы, какими были нажиты Меншиковым миллионы – одних крестьян у него было около ста тысяч человек, – всё это слышал и знал император-отрок и решился опять обратить Меншикова в ничто, из которого тот вышел по воле великого преобразователя.
На человека, который титуловал себя так: «Мы, Александр Меншиков, римскаго и российскаго государства князь, герцог Ижорский, наследный господин Аранибурга и иных, его царскаго величества всероссийскаго первый действительный тайный советник, командующий генерал-фельдмаршал войск, генерал-губернатор губернии Санкт-питербурхской и многих провинций его императорскаго величества, кавалер святого Андрея и Слона, и Белаго и Чернаго орлов и пр., и пр.»[10] – обрушилась опала императора-отрока.
– Довольно властвовать и самовольничать Меншикову; надо положить этому конец! Он слишком много о себе возмечтал и, кажется, про то забыл, что я – император… надо ему напомнить об этом, – сказал Пётр своей сестре Наталье Алексеевне.
– А как же ты, Петруша, поступишь со своей невестой?
– С какой? У меня нет невесты.
– А дочь Меншикова, Мария?
– Она была моей невестой прежде. Когда меня с нею обручали, тогда я находился под опекой Меншикова, он делал со мною, что хотел. А теперь, Наташа, всё не то, эту опеку я сбросил со своих плеч… Я ни с кем не хочу разделять свою власть. Я – император, мне Бог вручил эту власть, – с большим воодушевлением проговорил император-отрок.
– Петруша, как ты хорош в своих словах! Ты говоришь совсем как большой, – любуясь державным братом, с восхищением проговорила великая княжна Наталья Алексеевна.
– А кроме того, я ещё силён. Меншиков против меня богатырём смотрит, а я осилил его, – детски-хвастливо проговорил император-отрок. – Однако оставим говорить про это. Меншиковы мне страшно надоели, и я буду очень рад скорее отделаться от них. Дня через два-три их не будет…
VIII
Между тем Меншиков принимал все меры для поддержания ускользавшей от него власти и, чтобы хоть несколько умиротворить государя, послал к нему свою жену и дочерей.
Немало пришлось выждать Дарье Михайловне в Петергофском дворце, пока о ней доложили императору. Её дочери направились на половину великой княжны Натальи Алексеевны.
Холодно принял её государь и спросил о цели её прихода.
– Я пришла к вам, государь, за милостью, – со слезами ответила Дарья Михайловна, опускаясь на колени.
– Встаньте, княгиня, и говорите, что вам надо?
– Милости, пощады, государь!
– Вы, княгиня, просите за мужа?
– За него, ваше императорское величество.
– Ваши просьбы напрасны, княгиня. Ваш муж слишком много взял на себя. В своих поступках он совсем забыл, что император российский – я, а не он. Он злоупотреблял доверием покойной императрицы: царствовала не она, а Меншиков. Ему хотелось точно так же властвовать и в моё царствование, но это ему не удастся. Нет, довольно! – громко и с волнением проговорил император-отрок, быстро расхаживая по кабинету.