— Он делал для нас некоторые, скажем так, нестандартные программы.
— Что такое “нестандартные программы”?
— Есть, предположим, программы бухгалтерского учета. Приходит с неожиданной проверкой инспекция, открывает компьютер — и видит все результаты на экране монитора.
А есть такие вещи, которые учитывать обязательно, но вовсе не обязательно показывать их налоговой инспекции. Для этого следует только ввести какой-то пароль, и можешь с этой программой работать.
— Программы-сателлиты?
Вениамин Вениаминович, видимо, этого термина не знал, но согласно кивнул. А я, похоже, значительно вырос в его глазах.
— Вот примерно такую работу он и выполнял. Или что-то подобное.
— И много он у вас зарабатывал?
— Около пятисот долларов в месяц. Порой и по тысяче, а то и больше... Но он не каждый месяц был занят. Иногда, правда, и еще кое-что ему приходилось делать...
— Что именно?
— Это была несколько более рискованная работа, и оплачивалась она по другим расценкам. Пару раз Валентин по нашей просьбе заглядывал в электронные платежи банка, чтобы проверить реквизиты — счета и адреса, по которым перечисляли какие-то суммы наши конкуренты. Но этого я вам не говорил, хорошо?
— Угу. Что это вам давало?
— Возможность привезти точно такой же товар, но по более низким ценам. Конкурентная борьба, сами понимаете — выживает тот, у кого лучше компьютерщик работает.
— Понимаю. Вы бывали на квартире у Чанышевых?
— Да. Много раз.
— Жили они не в роскоши. Скромненько.
— Даже на удивление скромно.
— И это при том, что Валентин весьма неплохо зарабатывал. При обыске значительных сумм в квартире не нашли. Корыстные побуждения могли быть причиной убийства, как вы считаете?
— Я думаю, что могли, но вы же сами видели дверь в их квартире — ее не выломаешь.
А хозяин гостей принимал очень придирчиво.
Я сам был свидетелем. Он не открывал дверь сразу, сначала долго выспрашивал, кто пришел и зачем. Это еще связано с его женой. Он не хотел, чтобы ее видели в том состоянии...
Ну, вы понимаете... Если только кто-то знакомый, кого Валентин сам пустил... Но это должен был быть очень близкий знакомый, который и жену хорошо знает.
— Или клиент. Заказчик. Он же не только для вас программы делал? Я так думаю.
— Возможно.
— Вы не знаете, у кого приобрел Валентин Чанышев пистолет?
— Нет, не знаю. Он спрашивал об оружии у меня. Но я такими делами не занимаюсь.
— А почему он у вас спрашивал?
Вениамин Вениаминович сделал лукавое лицо:
— Ну, вы же знаете, что наша фирма в городе считается чуть-чуть криминальной... Это из-за некоторых наших сотрудников, в том числе и руководящих. Прошлое у них такое, никуда от него не денешься. Но если человек и провел в тюрьме энное количество лет, то это вовсе не значит, что ему нельзя сейчас работать.
— Но вы пистолет у него дома видели?
— Нет. Я не настолько дружил с Валентином, чтобы он показывал мне оружие. Нет, это исключено.
— Хорошо. Делом этим я занимаюсь уже плотно. Если вам пока нечего больше рассказать мне, мы распрощаемся. Я буду держать вас в курсе событий.
— Я тоже буду вам позванивать...
Мы пожали руки, кажется, весьма довольные друг другом. Но, как только дверь за новым моим клиентом закрылась, я развернул лист телефонограммы. Так...
Пресловутый “Мерседес-280” зарегистрирован на Вениамина Вениаминовича. Сам владелец машины работает старшим менеджером в известной мне фирме, а генеральный директор фирмы выдвигается кандидатом в депутаты Государственной Думы.
“Мерседес-600” — вообще машина не личная. В настоящее время числится приписанной к избирательному штабу другого кандидата в депутаты — генерального директора крупного завода.
Вызвал интерес и старенький “БМВ”. Машина принадлежит молодому уголовнику из окружения авторитета Лангара. К этому же окружению принадлежит и Паша Гальцев, хотя больше работает сам по себе.
Итак, все они причастны к делу Валентина Чанышева. Скорее всего, в этот круг входит и убийца.
Но кто он?
3
Юрий Юрьевич сам почувствовал, что начинает стремительно худеть. Его трясло, словно он проглотил бетонный вибратор. Ранее спокойные и величавые, пять подбородков слились в единое колышущееся желе, и ему никак не удавалось от проклятой трясучки избавиться.
Время стремительно шло, пора было бы Михаилу и весть о себе подать, но он все не приезжал и даже не звонил. Больше всего Юрия Юрьевича беспокоил “хвост”, который пристроился за “Мерседесом”. Неужели так быстро сработала милиция? Вот втравил Михаил его в историю... Надо же было додуматься нанять уголовника... Да еще такого, который в розыске. Если это выплывет в какой-нибудь местной газетенке — а они себе сейчас незнамо что могут позволить, не то что в те славные и спокойные времена, когда Юрий Юрьевич был секретарем парткома завода, — то это может обернуться большим скандалом. И Генеральный — мужик крутой — скандала не одобрит. Ой как не одобрит...
В конце концов начальник штаба не выдержал и сам лихорадочно набрал толстыми пальцами нужный номер. И с ужасом узнал, что произошло, — ему ответил какой-то майор Лоскутков из городского уголовного розыска.
Ответил и пообещал скорую встречу для беседы. Тогда Юрий Юрьевич начал дрожать интенсивнее. И в таком состоянии следовало идти к Генеральному на доклад. Просто необходимо было идти. Оставлять дело так нельзя.
Только Генеральный своим авторитетом может что-то сделать, чтобы выручить парней из КПЗ. А выручать их следует обязательно, иначе они, если подумают, что их бросили, просто могут все выложить. И что тогда будет?
Конечно, можно и отказаться от них. Просто сказать, что это — личная инициатива Михаила. А начальник предвыборного штаба об этой инициативе ни сном, ни духом, ни бесовскими молитвами. Это в какой-то мере оградит от неприятностей лично его, — если вообще оградит, — но на само дело повлияет мало.
Михаил ведь тоже — член предвыборного штаба. Так сказать, специалист по особым поручениям.
Юрий Юрьевич всегда боялся, когда Генеральный начинал кричать. А кричать тот любит. Голос такой человеку от бога дан, что даже простая фраза криком кажется. А сегодня, после доклада, уже не простые фразы прозвучат. Это Юрий Юрьевич заранее знает.
Вероятно, это — конец. По сути дела, предвыборную кампанию можно считать полностью проваленной. А совсем недавно все выглядело так спокойно и благопристойно.
Совсем недавно казалось, что даже близко ни один соперник подойти не сможет. В самом деле, разве можно поставить на одну ступень директора большого завода и какого-нибудь бизнесмена, пусть даже и много зарабатывающего? Руководить заводом, громадным количеством людей, организовывать производственный процесс... Это не просто архисложно, это еще и благородно, потому что Генеральный должен вникать в нужды каждого рабочего. На этом строилась вся предвыборная кампания. А в постоянной задержке зарплаты как раз и виноваты бизнесмены и предприниматели, создавшие в экономике и хозяйствовании невообразимый и безобразный хаос. И кто бы знал, какого труда стоит Генеральному хоть что-то выкраивать для выплат коллективу...
Такая политика хорошо играла на настроении заводчан. При умелом манипулировании их мнением можно было спать спокойно.
Просто не возникало никакого повода для волнений. И Юрий Юрьевич постоянно убеждал в этом Генерального. Тот сам во всякие мелочи не вникал. На нем — забота о заводе.
Поручил подготовку к выборам бывшему секретарю парткома — и это должно быть сделано. Так всегда было. И вот...
И вот кто-то забрался в файлы компьютера предвыборного штаба! Кто-то поинтересовался количеством акций предприятия, принадлежащих лично Генеральному и его родственникам, кто-то теперь готов заявить, что завод в действительности почти одному Генеральному принадлежит. И он — не просто директор, а такой же бизнесмен, как и остальные кандидаты. Только остальные сами создавали свои предприятия, а он — очень умело, подтасовкой и хитростью — овладел бывшим государственным. Да еще таким, что его название когда-то на весь Советский Союз гремело.
И заработную плату задерживают не по вине каких-то чужих бизнесменов, и вообще ее задерживают далеко не всем. Тот, кто дружит с головой, сможет сделать анализ фактов.
В предвыборную кампанию за хорошую голову заплатить не жалко — был бы результат.
И еще выплывут многие интересные моменты, если кто-то заимеет нескромное желание поинтересоваться тратами предвыборного штаба.
Раньше жизнь была спокойнее. Кто же предположить мог, что такое произойдет сейчас?! В нашей стране! И вдруг забрался злоумышленник в компьютер! Для окружной избирательной комиссии существовал совсем другой отчет, где и суммы были иными, и все расчеты велись не в долларах, а в рублях. А теперь вот опубликует кто-нибудь вопрос — за что выплачено двадцать тысяч долларов наличными санкт-петербургской группе специалистов по нейро-лингвистическому программированию? И сами же ответят — почему в последний месяц музыка, как в праздник, постоянно звучит из заводского радиоузла. И в обеденный перерыв, и в пересменку — в цехах, и на всей территории завода, и на площади перед заводоуправлением, и перед каждой проходной... А звучит она потому, что в музыку заложены агитационные фразы. И рабочие просто программируются на голосование. На активность и на обязательный результат. Программируются просто на любовь к Генеральному, как к отцу родному...
И если такие факты всплывут штормовой волной — уже неважно, за кого пойдут голосовать эти рабочие. Нынешний закон предельно жесток. Генерального просто снимут с выборов и пошлют подальше. Мало того, могут и под суд отдать. Он-то вывернется, слишком большой человек. Но “стрелочник” всегда нужен. Генеральный, естественно, обвинит во всем Юрия Юрьевича, хотя сам же и поручал ему эту работу — и ни одного лишнего шага начальник предвыборного штаба не сделал.
Все по согласованию с Генеральным. Кроме, разве что, последней авантюры с вором-домушником.
Юрий Юрьевич выпил сразу четыре маленьких таблетки валерианки, чтобы успокоиться. Год до пенсии остался. Хоть бы дотянуть...
И он дрожащей рукой набрал номер телефона приемной.
— Алло, Юлечка, — трепетно попросил он секретаршу. — Поинтересуйся, когда сам сможет меня принять?
4
Вечерние прогулки еще с полгода продолжались. И даже зимой, в самый мороз и обжигающий ветер, когда люди — в том числе и одинокие девушки — не гуляют, а лишь изредка спешат куда-то. Потом прогулки прекратились сами собой, потому что не приходило то, чего он ждал.
Только ближе к весне Леший почти по-собачьи затосковал. Выть иногда хотелось, как воет оставленная одна в квартире собака. Он снова вспоминал теплоту губ девушки, которую избил, когда поймал полный отвращения к нему взгляд, — и что-то горячее начинало бурлить между животом и грудью, клокотать, требовать выхода. Он боролся с этим гейзером, как мог. Самым сильным средством в такой борьбе было воспоминание о страхе. Но логика желания страх побеждала довольно легко. Город слишком многолюден, чтобы Леший не мог спокойно думать о повторении.
Повторения хотелось. Желание буквально вытягивало все внутренности, и он ощущал порой настоящую физическую боль.
Зацвели деревья, майские ласковые дни становились невыносимыми. Иногда сразу после занятий в институте, иногда прямо с занятий — а порой и вместо занятий — он уходил из города. Не очень далеко. В городской бор. Институт — рядом. Едет туда, но проезжает лишнюю остановку — и уходит. Бродит подолгу вдоль дороги, не углубляясь в густые заросли.
И видит, что бор посещается многими людьми. Он и раньше знал это — знал, что в хорошую погоду здесь бывает более многолюдно, чем вечером на городских улицах.
Ежедневно в бору неспешно прогуливались пенсионеры. У них был всегда свой маршрут. Этот маршрут в городе так и называли “тропой пенсионеров”. Так даже в газете писали, требуя поставить на этом маршруте скамейки для отдыха. Была здесь и “тропа здоровья” — там люди бегали “от инфаркта”, подтягивались на поставленном прямо среди деревьев турнике, отжимались на параллельных брусьях, сваренных из старых водопроводных труб.
Часто, особенно весной, можно было встретить здесь и парочки. От молодых до людей уже в возрасте. Но все они искали или уединения, или встречались там, где их не могли увидеть, потому что в другом месте встречаться им было негде. Вот эти-то парочки и привлекали внимание Лешего больше всего. Он понимал, для чего они идут в бор. И незаметно сворачивал с дороги следом за ними. Он просто подсматривал. И какое-то время вуайеризм давал ему даже удовлетворение. Но потом, уже вечером, дома, в своей холодной и одинокой постели он все вспоминал — воображение работало вовсю, и тогда становилось совсем невмоготу.