— Да-да, представьте, что вы — начальники ЦРУ, или Интеллидженс сервис, или, на худой конец, израильского Моссад! — продолжат лектор, довольный тем, что ему удалось завладеть вниманием зала, тем более что при упоминании о Моссад слушатели явно оживились. — Сидите, значит, закинув ногу на ногу, и думаете: где же в СССР целесообразнее всего мне внедрить свою агентуру?.. Ответ простой: конечно в армии, потому что туда стекаются все секреты!..
Понимающе улыбаясь и даже кивая, мы записали его слова, хотя отлично знали, что все самые большие секреты в нашей стране стекаются вовсе не в армию, а в ЦК КПСС, и если завербовать кого-нибудь из тамошних крупных сановников или даже его секретаршу, можно и впрямь узнать все государственные тайны Даже наше ведомство, КГБ, тоже посылает в ЦК подробнейшие отчеты о каждом предпринимаемом им шаге. Если копия такого документа попадет в ЦРУ, вся работа пойдет насмарку.
Однако сама мысль о том, что в ЦК могут проникнуть шпионы, решительно отметалась. Более того, она считалась крамольной.
— Поэтому, товарищи, борьба со шпионажем в армии, а также с антисоветскими проявлениями является очень важной для нас, чекистов. Ее ведет Третье управление КГБ, особые отделы которого имеются в каждой части, — сообщил лектор.
Все мы, и слушатели, и преподаватели контрразведывательной школы, должны были ходить в форме Но не в чекистской, с темно-синим околышем, ранее принадлежавшим кавалерии и с ее ликвидацией переданным нам, в КГБ, взамен скомпрометировавших себя в 1937 году малиновых фуражек. Мы носили форму Министерства обороны, почему-то с эмблемами связистов, но эти мундиры были всего лишь маскировкой. Впрочем, среди преподавателей можно было встретить офицеров, щеголявших формой самых разных родов войск, но и они были всего лишь камуфляжем. Моряк с золотыми шевронами на рукавах никогда в жизни не стоял на капитанском мостике, летчик в голубой Фуражке ни разу не сидел за штурвалом, а ракетчик с петлицами из черною бархата не запустил в воздух ни одной ракеты. Все они когда-то надели эти мундиры для того, чтобы незаметно вписаться в ряды настоящих моряков, летчиков, ракетчиков и следить за ними Но, прослужив в тамошних гарнизонах по многу лет, привыкли к такой форме, стали считать ее своей и даже гордиться ею.
— Военные нас не любят и презрительно именуют «особистами», — продолжал лектор, тоже презрительно кривя рот, — но мы не обижаемся, хотя наша работа гораздо тяжелей, чем у коллег на гражданке. У тех и явочные квартиры имеются для встречи с агентурой, и в экстренных случаях можно даже позвонить агенту домой и вызвать его «на уголок», как говорят у нас в КГБ. А попробуйте-ка вести агентурную работу на подводной лодке? Никаких «уголков» там нет, и вообще уединиться с кем-нибудь невозможно. Если верить нашей прессе, то на подводных лодках есть оранжереи, где даже птички летают. Ничего этого в действительности, конечно, нет. Условия, прямо скажу, кошмарные, особенно остро чувствуется дефицит пресной воды. А ведь среди офицеров и матросов есть наши агенты, осведомители! Как прикажете с ними встречаться?..
Он опять сделал многозначительную паузу, а мы все недоуменно пожали плечами.
— Приходится в течение дня обойти всех членов экипажа, от адмирала до повара! Чтобы никто не мог догадаться, кто же из них агент. У одного матросика участливо спросишь, все ли в порядке дома, а другому под шум мотора дашь агентурное задание — выяснить, кто там анекдоты про Брежнева рассказывает. Самая обыденная вещь превращается там в проблему, например выдача зарплаты Вы думаете, на военном корабле больше всех получает командир? Нет, наш брат, особист, потому что у нас оклады гораздо выше, чем в армии. Но экипаж-то об этом не должен знать! Вот и приходится предупреждать кассира: никому, мол, не говори, сколько я получаю! Так кассир становится нашим агентом!..
И лже-моряк победно рассмеялся, широко раскинув руки.
— Но конечно, за всем на корабле уследить невозможно, — напустив на себя серьезный вид, продолжал он. — Ведь многие матросы — еще совсем дети. Взбрести им в голову может все, что угодно. А корабль уходит в плавание надолго!.. Развлечений мало, и вот однажды на Черноморском флоте двое матросов заключили между собой такое пари: если один снарядом из своей пушки попадет в отверстие дула пушки другого, то целый год будет выпивать за обедом его компот. Сказано — сделано. Короче говоря, разворотили всю палубу. Помню, подлетаем мы на вертолете — видим руки, ноги, головы. Ужас! Не тем не менее я вам всем рекомендую пойти служить в Третье управление. До полковников вы дослужитесь очень быстро, потому что в армии благодатный человеческий материал!..
И, загадочно сверкнув глазами, лектор сошел с кафедры. Раздался звонок.
Его намека на благодатный человеческий материал никто не понял, зато многие, пробираясь между стульев к выходу, ворчали:
— Не пойдем мы в твой особый отдел, кому охота второй раз в армии служить! Мы уж лучше будем в гражданском костюмчике ходить на работу в КГБ в родном городе, с девяти до шести, как штатские, и получать при этом высокую зарплату военных. А уж если повезет в разведку устроиться, тогда вообще сказочная жизнь за границей! Такое и в самом сладком сне не привидится!..
Мы же, трое приятелей, побежали к себе в комнату, чтобы хоть несколько минут полежать, вытянувшись на кроватях.
Однако, распахнув дверь, все мы замерли на пороге: за столом, покрытым, как обычно, белой скатертью, сидел незнакомый подполковник средних лет и о чем-то доверительно беседовал с четвертым обитателем нашей комнаты родом из Латвии.
Так вот почему его не было на лекции!
Беседа немедленно прекратилась, и подполковник окинул нас типично чекистским, пронзительным и недоброжелательным взглядом, уже так хорошо нам знакомым. Однако вся его тучная фигура в потрепанном, мятом кителе и заляпанных грязью брюках источала запах казармы. Несомненно, это был один из тех самых особистов, о которых нам только что говорил лектор.
Мы оторопели от неожиданности, не зная, то ли приветствовать по-военному «Здравия желаем, товарищ подполковник», го ли интеллигентно, по-граждански, как принято нас в КГБ. Дело в том, что в глубине души чекисты не считают себя военными, хотя и скрывают это от войсковых офицеров. Мы сразу поняли это, поступив в школу контрразведки, где ощущалось какое-то нарочитое нежелание казаться военными, несмотря на военную форму. Преподаватели демонстративно отвешивали друг другу штатские поклоны, обращались к нам не по званию, а по именам, и никогда не отдавали друг другу честь. Если бы об этом узнали генералы из расположенного в двух шагах штаба Белорусского военного округа, они бы возмутились грубым нарушением воинских уставов.
Лишь выходя на улицу, мы старались казаться военными, да и то весьма неумело. Встречавшиеся на минских площадях офицеры салютовали со снисходительной усмешкой, принимая нас за двухгодичников — штатских интеллигентов, призванных после окончания института в армию на два года. Щегольская военная форма поначалу смущала нас обилием на ней блестящих деталей, но потом понравилась, пока не надоела: после окончания десятимесячной учебы мы больше никогда не надевали ее, так идущую всем мужчинам, особенно молодым, и даже старикам-генералам придающую бодрый вид.
В КГБ армию воспринимают отстраненно. Например, о ней говорят так:
— Ну вот, военным подняли оклады, значит, и нам скоро поднимут, — хотя рассуждавшие так и сами были офицеры.
А может быть, столь косой взгляд на армию не случаен, как и то, что наши оклады раза в полтора выше и, например, подполковник КГБ получает столько же, сколько армейский генерал? Не объясняется ли это тем, что мы выполняем задачи разного уровня: армия защищает всю страну, а мы — только правящую элиту, номенклатуру КПСС, что превращает нас самих в некую привилегированную гвардию Впрочем, это обстоятельство и не скрывается: лозунг «КГБ — это вооруженный отряд партии» у всех на устах, просто к нему уже все привыкли и никто не вникает в его смысл.
Особенно четко это различие проявляется за рубежом, в деятельности разведок Наше первенство тут ощущается во всем: если резидентура КГБ, как правило, размещается на верхнем этаже посольства, то резидентура ГРУ, военной разведки, — этажом ниже. Наши разведчики чуть лучше материально обеспечены ведомство оплачивает счета за парковку автомобилей, некоторые другие мелкие расходы, в то время как ГРУ относится к своим сотрудникам более сурово. Иностранцам порой бывает трудно понять, почему одни советские дипломаты, журналисты, торговые работники, приехав в магазин, оставляют свой автомобиль на платной стоянке и не торопясь бродят по этажам, в то время как другие бросают их на улице прямо у входа и каждые десять минут выбегают посмотреть, не увезла ли машину полиция — в этом случае, чтобы получить ее обратно, надо будет уплатить солидный штраф. Эти бедолаги — разведчики ГРУ, и местная контрразведка легко вычисляет их по такому признаку.
Но главное отличие состоит все же не в этом. Разведчики КГБ имеют право вербовать своих коллег из ГРУ, а обратной силы это правило не имеет. Об этом никто в мире не знает. Все военные разведчики оформляются для работы за границей не без участия Третьего управления КГБ да и не могут быть направлены в разведывательную школу без того, чтобы особый отдел КГБ по прежнему месту службы не подтвердил их благонадежность. Там, при отборе войсковых офицеров в ГРУ, и оформляется их вербовка. В советские посольства и консульства они направляются уже готовыми агентами КГБ Если армия поддерживает безопасность страны, то уж ее собственную безопасность обеспечивает КГБ, он следит за ее политической лояльностью…
Поэтому мы трое, стоя в дверях и не сговариваясь, поздоровались с войсковым гостем все-таки по-граждански.
— Добрый день.
— Здравствуйте, ребята! — в тон ответил он с некоторым усилием и вновь повернулся к нашему приятелю-латышу, намереваясь продолжить с ним беседу.
Разумеется, в комнату мы заходить не стали, а пошли слоняться по коридору, ибо уже были осведомлены о главном правиле КГБ — конспирации Это означало, что никто не должен знать больше того, что ему положено, и особенно то, чем именно занимается в данный момент его товарищ. Если надо будет, начальство само проинформирует тебя…
На следующей лекции латыш появился вновь и молча сел рядом с нами. Конечно, мы его ни о чем не спрашивали, хотя и на его лице появилась печать некой таинственности…
После обеда наш латыш переоделся в гражданский костюм, тщательно повязал перед зеркалом галстук и ушел, пряча смущенную улыбку. Мы, развалясь на кроватях, проводили его деланно равнодушными взглядами, словно бы не происходило ничего необычного, хотя на улицу нас выпускали только в военной форме, чтобы держать в поле зрения патрулей, днем и ночью рыскающих по улицам перенасыщенного войсками Минска.
Латыша звали Антон. Это был общительный, веселый малый и даже привез сюда, в школу контрразведки, гитару, на которой умел лишь взять несколько аккордов. Монотонно ударяя по струнам, он часто исполнял нам по вечерам шуточные латышские песни. Мелодия их казалась механически-бодрой и скучноватой, сродни немецкой, в тексте же вообще не было понятно ни одного слова, но певец так заразительно смеялся, очевидно живо представляя себе то, о чем говорилось в песне, что и мы невольно начинали хохотать. Всего несколько месяцев назад он, молодой инженер, работал на рижском радиозаводе ВЭФ, и та преувеличенная таинственность, с которой он встретился в КГБ, несомненно, казалась ему смешной.
Вечером он вернулся погрустневший, усталый и сразу лег спать. Потом он вот так же исчезал еще пару раз, и мы так же ни о чем его не спрашивали, однако вскоре он сам нам все рассказал, когда, с опаской поглядывая на плотно закрытую дверь, мы откупоривали завернутую в газету бутылку коньяку…
Сконфуженно скосив глаза на рюмку, Антон сообщил нам, что все эти дни занимался таким архиважным для контрразведки делом, как прослушиванием разговоров солдат-латышей, которые они, громко харкая, вели в казарменной курилке. Их беседа была каким-то образом записана на магнитофон и передана в особый отдел.
Беседа оказалась весьма безобидной. Ничего заслуживающего внимания органов КГБ, кроме легкого налета национализма и заявлений о том, что им надоело подчиняться разным там белорусским и русским свиньям, в ней не содержалось. Но что может быть унизительней для офицера, чем, с умным видом надев наушники, вслушиваться в вялую солдатскую болтовню, то и дело перемежаемую матерщиной, плевками и другими не очень приятными звуками? Нет, если бы речь шла об американских шпионах или крупных националистах-антисоветчиках, тогда Антон с благоговением выслушал бы все, понимая, сколь это важно для Родины. А здесь? Всего лишь бездумные высказывания простых деревенских парней и какая-то хитрая игра, затеваемая вокруг них, в которую он оказался невольно втянут!.
Наш приятель подавленно замолчал, втянув голову в плечи…
— Да как же им удалось установить технику в солдатском сортире?! — воскликнул кто-то, и все мы захохотали, представив, как бригада специалистов по монтированию потайных микрофонов, крадучись, входит в это большое и неуютное помещение, по стенам которого тянутся кабинки с низкими стенками и без дверей, в каждой из которой вырезано в полу отверстие, которое в армии называют «очком». Ведь для этого необходимо, чтобы ни здесь, ни где-либо поблизости не оказалось ни одного случайного человека! Как же удалось обеспечить это?.. Скорее всего, туалет закрыли на несколько дней под предлогом какой-нибудь дезинфекции.
— Даю голову на отсечение: всем солдатам объявили, что каждый, к го во время «дезинфекции» подойдет к сортиру ближе, чем на сто шагов, получит наряд вне очереди! — усмехнулся самый старший из нас, сибиряк, прослуживший офицером два года в войсках Сибирского военного округа и получивший там звание старшего лейтенанта.
— Но это еще не все! — сокрушенно вздохнул Антон. — Я также должен был просмотреть дневник, который вел один из латышей…
Каждый вечер этот солдат вносил в него какие-то записи, а потом, по солдатскому обычаю, запихивал под матрас. Но для того, чтобы легендированно вынуть его оттуда, пришлось ночью поднимать весь полк по тревоге и увозить на учения!
Представив, с каким серьезным видом особист объяснял командиру полка необходимость таких учений, мы снова прыснули. Наверняка он изобразил дело так, что в одной из казарм действует шпионская группа. Мы были еще неопытными чекистами и не догадывались о том, что этими учениями особист намертво привязал командира полка к делу о латышском дневнике и мог при необходимости перевалить на него часть вины в случае провала. Но, скорее всего, этим приемом он старался продемонстрировать собственному, особистскому, руководству масштабность своей работы.
Если бы солдат-латыш узнал, что из-за его скромной персоны в полку начались учения, он бы не поверил, однако товарищи по казарме в отместку за дополнительные тяготы походной жизни вполне могли бы избить его до полусмерти.
Антон рассказал, что особист принес этот дневник в здание Белорусского КГБ, в комнату, где тот ждал, и брякнул на стол с таким видом, словно это был секретный план ЦРУ или заговор всех мировых буржуев против советской Родины.
Пока наш приятель читал дневник, особист внимательно наблюдал за выражением его лица, а потом, видимо удовлетворившись, нетерпеливо спросил:
— Ну что там: АС или ШП?..
Этими условными сокращениями в документах КГБ обозначают антисоветскую агитацию и шпионаж. Очевидно, никаких иных целей для ведения дневников этот особист не предполагал.
Увы, ни того ни другого в тетрадке также не оказалось. Там были лишь откровения о том, как скучно служить в армии, да черновики писем любимой девушке… Словом, на этот раз особисту не удалось порадовать свое руководство раскрытием шпионской сети…
Ну а если бы удалось?.. Если бы в своем дневнике латыш написал что-нибудь вроде: «В нашем полку двести танков. Интересно, американские танки лучше?» А если бы его земляки в сортирной болтовне обронили в сердцах, скажем, такую фразу, зафиксированную потом магнитофоном: «Эх, взорвать бы этот полк к чертовой матери!..»