Вот и Петр через минуту с победным видом подошел к сидевшему за столом Алексею и положил перед ним фотографию.
— Эта фотография раскрывает цинизм буржуазного общества! — пояснил он.
На фотографии был изображен пожилой японец, рассматривающий витрину небольшого ресторана, каких в Токио десятки тысяч.
Полочки витрин уставлены пластиковыми, совершенно неотличимыми от настоящих изображениями блюд, которые в любое время можно отведать в этом ресторане. На нежных кубиках куриного шашлыка застыли капли рубинового сока, а розовые куски сырой рыбы, обложенные темно-зелеными водорослями, казалось, источали океанскую свежесть. Облачко же пены, застывшее над золотой кружкой пива, поражало воображение всякого гурмана.
Надо ли говорить о том, что ни витрин, ни таких прекрасных муляжей блюд у нас не было и в помине, а если бы они вдруг появились, то немедленно стали бы предметом ажиотажного спроса! Сама по себе эта фотография служила достаточным доказательством и экономического, и гуманитарного превосходства капитализма над коммунизмом.
В многослойной заметке Петра, присовокупленной к фотографии, говорилось, что японские рестораны предлагают своим клиентам чересчур разнообразный выбор блюд, чтобы таким образом заставить их раскошелиться. (В этом пассаже проявилось глубинное для марксизма пренебрежение к деньгам. Не случайно Маркс отмечал, что при коммунизме деньги будут иметь такое же отношение к действительной стоимости вещей, как театральные билеты. К сожалению, его пророчество сбылось в социалистических странах, загнав их в экономический тупик.)
— Однако, — делал вывод Петр, — простые жители городов после тщательного изучения меню неизменно выбирают свой обычный обед.
— Ну и каков же обычный обед японца? — иронически осведомился Алексей.
— То есть как? — удивился Петр. — У каждого свой…
— Но ведь именно такой вопрос, Петя, зададут наши читатели, ознакомившись с твоей заметкой. Ведь мы изо всех сил внушали им, что этот обед состоит из горстки риса. Увы, эти времена давно прошли. Даже бифштексы и омары доступны теперь всем, а не только богатым людям. Возьмем, к примеру, хотя бы бэнто [2], в него входит пять-шесть видов жареного мяса, столько же рыбы, квашеных и свежих овощей и фруктов… Это же идеальная пища для человека двадцатого века! В ней присутствуют все микроэлементы! Однако советскому человеку такой широкий набор блюд по-прежнему недоступен, и ты прекрасно знаешь почему!.. Ну а если мы, Петр, — продолжал Алексей, — удовлетворим интерес читателей по поводу типового японского обеда, то он задаст следующий вопрос, ответить на который мы не сможем: «Почему же мой обед не таков?» Да у нас во многих районах страны мясо нельзя купить просто так, для этого требуется еще специальный талон, выданный властями и символизирующий право на покупку мяса! Подумай, как это унизительно! Особенно если учесть, что в государственных магазинах СССР мясо продают только мороженое, которое здесь, в Японии, вообще идет за бесценок!..
При этих словах Петр встревоженно указал глазами на потолок, где, по всеобщему убеждению, находились подслушивающие аппараты, установленные японской контрразведкой.
— Да разве они не знают об этом? — досадливо воскликнул Алексей — Они, японцы, между прочим, не дураки… Так что продовольственная тематика твоего текста исключается. А фотографию можно отсылать в Москву, она по-своему интересна. Только подпись придумай нейтральную, типа «Курьезы японской улицы»…
— Типа: «Рис в Японии доступен не каждому», — сострил кто-то из молодых.
— Все смеетесь, молодежь, а не понимаете, что этим смехом помогаете врагу! — укоризненно произнес Петр. — Я вообще удивляюсь, как вас направили работать за границу. Тем более, — добавил он торжествующим тоном, — что рис действительно вздорожат!..
И он достал из ящика стола отпечатанный на машинке листок бумаги, положил перед Алексеем и прихлопнул ладонью.
— Ну, Петь, ты просто мастер лаконичной информации! — двусмысленно воскликнул Алексей и стал читать вслух: — «На сто пятьдесят иен больше будут платить ныне японские трудящиеся за стандартный мешок риса, стоящий ныне…» Постой, да зачем ты первоначальную цену-то приводишь? Ведь выходит, что рис вздорожал всего на три процента?! По нашим меркам это вообще не заслуживает внимания, у нас такого вздорожания никто бы и не заметил: у нас в стране уж если повышают цепы, то сразу вдвое, а кофе, например, стал дороже в четыре раза…
— Так неурожай же был в Бразилии! — раздраженно пояснил Петр.
— Но тут, в Японии, он почему-то не сказался, хотя кофе закупают в Бразилии. Конечно, не отреагировать на повышение цен на рис мы не можем, иначе нас в Москве, в ЦК КПСС, не поймут. Подумают, что мы скрываем от советского народа недовольство японских трудящихся невыносимыми условиями жизни при капитализме… — По широкому, типично русскому, крестьянскому лицу Алексея скользнула едва заметная усмешка. — Но делать это нужно с умом! Ты про какой мешок пишешь, пятикилограммовый, который ты в ближайшей рисовой лавке видел? Молодец, глубоко изучаешь буржуазный быт! Но ведь там на задней полке и десятикилограммовые мешки лежали, тоже стандартные. Они-то ведь вздорожали на триста иен! А где три, там и пятьсот: все равно для наших людей это абстрактная величина, однако цифра пятьсот звучит солидно, словно оклад в полтысячи рублей. Поэтому в твоем шедевре мы запишем так: «Почти на пятьсот иен больше придется платить японским трудящимся за обычный мешок риса».
Почеркав карандашом по Петровой статье, Алексей протянул ее не Петру, а мне, сидевшему рядом:
— На, отнеси телетайпистке!..
В крошечной комнатке, примыкавшей к бюро телетайпистов-японцев, сидела, томясь в ожидании работы и от скуки перелистывая московский журнал, наша советская телетайпистка, жена одного из корреспондентов. Почти все наши жены работали в ТАСС телетайпистками Их скромное по японским меркам жалованье служило нам существенной валютной прибавкой к семейному бюджету.
В журнале, который перелистывала своими тонкими пальцами телетайпистка, была напечатана статья одного из нас. Ее она и читала. Когда я вошел, она с осуждающим видом вздохнула и произнесла:
— Почему же вы все врете! Пишете все о том же, что и двадцать лет назад: рост оборонных расходов, инфляция, преступность… Разве в Японии нет ничего другого? И кроме того, оказывается, все эти социальные язвы есть и у нас!.. Вы бы лучше написали о том, как люди здесь внимательны и вежливы друг к другу, как болеют они за общее дело, наконец, о том, какой здесь прогресс науки!..
— Милочка, а разве вам неизвестно, что мы находимся на особом учете в отделе пропаганды ЦК КПСС? Эторазве случайность? Ведь о торжестве японской техники и вообще всей социальной жизни мог бы написать любой честный человек! Наша же задача гораздо труднее: умолчать обо всем этом и убедить нашего читателя в том, что идеальная общественная система на Земле — коммунизм. В этом и состоит социальный заказ, который нам дала коммунистическая партия!..
Говоря все это, я, разумеется, рисковал. Но ведь при нашем разговоре не было свидетеля. Кроме того, я знал, что муж этой телетайпистки находится в немилости у КГБ за профанацию агентурной работы, о чем ни он, ни тем более она осведомлены не были. Короче говоря, даже если бы этот разговор стал известен в резидентуре, моей собеседнице не очень-то и поверили бы, что дало бы мне шанс для отходного маневра. Ни уж очень хотелось мне высказать то, о чем я на самом деле думаю!
— Да ну, какой еще социальный заказ, никогда не поверю в это! — усомнилась моя собеседница. — Просто все вы — неумные, недобросовестные люди, к тому же нечестные: на словах восхищаетесь теми сторонами японской жизни, которые потом поносите на бумаге!..
Обреченно вздохнув, она принялась набирать заметку Петра на длинной бумажной ленте, выбивая на ней специальным прибором сочетания круглых отверстий, а я вернулся в редакционную комнату.
Вскоре отворилась дверь, и туда без стука вошел пожилой телетайпист японец в жилетке и черных брюках. Шаркая кожаными подошвами шлепанцев, он подошел к столу, молча положил на него белый листок телеграммы и тотчас удалился По японским понятиям это считалось верхом неучтивости, и Алексей проводил телетайписта злобно прищуренным взглядом.
— Недоволен, видите ли, тем, что его увольняют! — саркастически произнес он, когда за телетайпистом закрылась дверь. — И денежной компенсации, которую мы выплачиваем им за счет советского народа, не ценят, — продолжал он. — А зря: сумма-то весьма крупная, достаточная, чтобы купить несколько автомобилей. Эх, эти бы деньги дать нашему мужику! — горестно воскликнул Алексей, ударив кулаком по столу. — У нас в СССР если увольняют кого, то в лучшем случае выплачивают мизерное двухнедельное пособие, а могут не дать и его… Кстати, — оживился он, — когда наши финансисты в ТАСС узнали, сколько десятков миллионов иен предстоит выплатить здешним телетайпистам в связи с увольнением, они прислали телеграмму, в которой было всего два слова: «Вы шутите?» Еще бы, наши бухгалтеры и предположить не могли, что при увольнении в Японии полагается что-то платить — ведь они тоже воспитаны на наших статьях! Пришлось с дипломатической почтой отправить им перевод японского закона, устанавливающего эти выплаты, и каждую страницу заверить консульской печатью!.. А японцы все равно недовольны — какую-то там мелочь они теряют. Как бы еще забастовку не устроили: тогда и вовсе греха не оберешься!.. Ой, что же я, дурак, сам подаю им идею! — воскликнул он, с опаской взглянув на потолок, и замолчал… — Ну и черт с ними! — сказал он минуту спустя, словно подводя итог своим недолгим раздумьям. — В конце концов, специальность у меня есть. Поглядим-ка, что в телеграмме! — И он бодро сдвинул очки на кончик носа…
Телеграммы из Москвы с указаниями написать статьи на ту или иную тему приходили очень часто и были зеркальным отражением тех проблем, которые особенно будоражили нашу страну и были невыгодны ей с точки зрения пропаганды, подрывая идею о преимуществах социализма над капитализмом.
«Напишите о росте цен в Японии», — читали мы в очередной телеграмме и догадывались, что в скором времени у нас в Советском Союзе грядет очередное повышение цен.
«Подготовьте разоблачительный материал о жилищном кризисе в Токио», — гласила другая телеграмма, не оставлявшая сомнений в том, что как раз не в Токио, а именно в Москве потерпела крах очередная программа жилищного строительства.
Иногда, по многолетней привычке, Москва требовала срочно сообщить о загрязнении в Японии окружающей среды, но выполнять это указание становилось все труднее, потому что за последнее десятилетие японцы умудрились каким-то образом очистить свою среду обитания и больше не загрязнять ее, в то время как у нас, несмотря на огромный размер территории, она, наоборот, загрязнялась.
Но больше всего волновали Москву две темы: кризис японской медицины и тяжелое положение японских женщин. Задания написать о них поступали порой даже ночью.
— Просят дать материал о кризисе японской медицины, — объявил Алексей, покачивая головой. — Кто напишет? Может быть, ты, Петя? — сказал он, зная, как Петр любит ругать Японию.
— Нет, Алексей, не могу! — решительно отказался, однако, тот. — Совесть не позволяет! Я ведь немолод и недавно прошел здесь полное обследование с помощью электронной техники. У меня нет слов, чтобы передать внимательность врачей, участливость медицинских сестер, их деликатное обращение с пациентами. Не то что наши советские медсестры!.. Пусть об этом напишет тот, кто помоложе!..
— А я вот тоже недавно лечил здесь зубы! — мечтательно произнес я. — Кто бы мог подумать: бормашина не причиняет никакой боли! Впрочем, давайте-ка я напишу о кризисе японской медицины, хотя, как мы знаем, кризис медицины в действительности существует не в Японии, а у нас, в Советском Союзе, потому что наши врачи там получают мизерную зарплату, а государство выделяет на оснащение клиник сущую мелочь — то, что остается от военных расходов. Но я читал в японском журнале, что и у японских медиков есть проблемы. Например, врачи с большим вниманием глядят на экран компьютера, чем на больного, а сложные операции обходятся весьма дорого…
— Пиши, — усмехнулся Алексей, — хотя учти: ты болтаешь под японской подслушивающей аппаратурой много лишнего о нашем социалистическом строе.
Я бойко затарахтел на машинке…
— А я напишу о женщинах! — провозгласил Петр и тоже принялся барабанить по клавишам. Спустя некоторое время он положил свой опус на стол начальника.
— Ну, Петь, ты даешь! — воскликнул Алексей, пробежав глазами написанное и зачитав вслух: — «Все большему числу японских женщин приходится в наши дни искать работу…» Ты пишешь об этом как о трагедии, а ведь у нас все женщины работают, и никто это трагедией не считает. Более того, официально это расценивается как крупное завоевание социализма. Ведь у нас мужья не могут содержать семью на свою зарплату, а здешним мужьям, японским, это все-таки удается. Но нашему советскому читателю об этом ни в коем случае нельзя знать.
— Но ведь Киодо Цусин [3]дает цифры! — обиделся Петр и помахал обрывком белой ленты.
— Оно их дает по любому поводу, а у тебя должна быть своя голова на плечах! Оно сообщает и о сокращении улова лосося, хотя никаких очередей в магазинах не замечается, и красную рыбу здесь едят по-прежнему много. Недавно мне один старый японец говорил: «Все меньше у нас становится лосося и кеты, потому что вы не позволяете ловить их в своих водах!» А я ему ответил так: «Да если наш русский мужик хотя бы раз в год попробует красной рыбки, то он уже и доволен!..»
— Неужели ты мог так сказать иностранцу, Алексей? — ужаснулся Петр и укоризненно покачал головой.
Тот, поняв, что сболтнул лишнее, потупил взгляд и замолчал…
Тут, к счастью, часы пробили одиннадцать. Пришла пора пить кофе. Разумеется, на территории СССР такого буржуазного обычая нет и в помине, но зато корреспонденты ТАСС неофициально взяли его на вооружение. Это дает им отличный повод на несколько минут отлучиться, чтобы за чашкой кофе немного расслабиться.
Поэтому все быстро поднялись из-за столов и поспешили к дверям. Впрочем, каждый не преминул пригласить Алексея на кофе к себе, ибо знали, что жена ею на полгода уехала в Москву, к детям и внукам, дома его никто не ждет.
Алексей поблагодарил за приглашение, но отказался:
— Нет уж, пейте сами, мне кофе уже нельзя по возрасту…
После этих слов все как один разбежались. Убедившись, что в комнате никого, кроме меня, нет, Алексей достал из-под груды газет американский журнал, раскрытый на статье «Не все в порядке в империи Горбачева», и продолжил чтение. Очевидно, статья задевала его за живое, потому что он то и дело восклицал, обращаясь, очевидно, к коммунистическим руководителям:
— Эх, управители! Эх, герои труда! Это надо же умудриться так развалить страну, прячем без войны, без мора!..
Видно, меня он совершенно не стеснялся, считая, что мы все равно находимся с ним в одной упряжке КГБ, А между тем я, завершив клеветнический опус о прекрасной и бесконечно гуманной японской медицине, положил его на стол Алексею и тоже поспешил было к выходу.
— Куда это ты так торопишься?.. — строю окликнул меня Алексей.
— Как это куда? — многозначительно переспросил я, разводя руками и показывая ими на потолок, утыканный микрофонами, и тем самым давая понять, что вот сейчас попью дома кофе и поеду в резидентуру. Что же в этом удивительного?.. Ведь это моя работа!..
— Но все-таки по линии ТАСС ты недорабатываешь! — строго заметил Алексей.
— Но ведь, наверное, это естественно… — осторожно возразил я, имея в виду то, что другие корреспонденты, хотя они и являются агентами, все же не выполняют такой большой объем каждодневной шпионской работы, хотя и во многом глубоко формальной и ненужной.