Среди них были и совсем уж фантастические, напоминавшие о предвоенном периоде и войне, когда в непримиримой борьбе разведок пускались в ход любые средства. Так, кто-то предложил спрятать О. в ящик, проделав в нем дырки для воздуха, и переправить на пароходе в СССР под видом груза. Это предложение было отвергнуто, ведь времена все-таки изменились. Как-никак посчитали все-таки неудобным сажать в ящик немолодого, интеллигентного человека, блестящего знатока японского языка.
В конце концов было принято решение, казавшееся и безопасным, и весьма остроумным: дождаться, когда из Токио будет возвращаться в Москву очередная советская делегация, поручить О. проводить ее в аэропорт и самому остаться в самолете!
Высокопоставленные советские чиновники обожают посещать Японию в составе различных делегаций без всякой видимой пользы для дела: ведь всякому лестно побывать в этой процветающей стране. В Токио как раз находилась одна из таких делегаций, старавшаяся наладить научно-техническое сотрудничество стран-соседей; как известно, такого сотрудничества не существует и до сих пор, 1 как по политическим причинам, так и из-за слишком большой разницы в уровне технологического развития наших стран.
Скоро наступил день ее отъезда в Москву, и на проводы отправилась группа сотрудников торгпредства, целиком состоявшая из чекистов. Среди них находился и О, выпущенный из-под ареста в резидентуре. Для тою чтобы у полицейского поста не возникло никаких сомнений относительно цели путешествия О. в аэропорт, ему загодя вручили огромный букет цветов, велев прикрывать им лицо при выезде машины из ворот торгпредства.
Ни у кого, впрочем, все это не вызвало подозрений, поскольку такие проводы были предусмотрены протоколом.
О. посадили на заднее сиденье между двумя его недавними коллегами разведчиками. Они должны были удержать его в случае, если тот передумает и решит все-таки перейти к японцам, чтобы потом эмигриривать в США, поскольку Япония, как известно, не предоставляет политического убежища…
Но замыслу О. не суждено было осуществиться, поскольку для побега в Америку он оказался слишком стар.
В аэропорту, правда, произошла непредвиденная заминка. Самолету, в котором остался О., в течение полутора часов не давали разрешения на вылет. То ли по чисто техническим причинам, то ли японская контрразведка что-то заподозрила — так до сих пор остается неясным. Потом по этому поводу в Москве состоялось несколько секретных совещаний, но по-прежнему ничего не прояснилось…
В течение всех этих полутора часов заместитель Резидента Ф., часто упоминаемый в этой книге, находился в аэропорту, украдкой поглядывая на табло. Его холеное, красивое лицо оставалось непроницаемым, и только капли пота на лбу выдавали волнение…
Наконец самолет взмыл в воздух. Ф. поднялся с дивана и неторопливо направился к телефону-автомату. С трудом произнося слова из-за нервного спазма, он сказал сотруднику управления «К», с утра дежурившему у телефона в посольстве, всего одну фразу:
— Делегация благополучно улетела…
В Москве О., как положено разведчику, сразу же поехал в Ясенево, штаб разведки, но и там тоже был взят под своеобразный арест. Его поместили в отдельную комнату, где предусмотрительно заперли на замок все сейфы, и велели написать подробный отчет о том, как именно его завербовали японцы и какие сведения он успел им передать.
Этот отчет О. писал несколько дней. И все это время с ним неотлучно находился специально приставленный к нему сотрудник разведки, тоже немолодой, из числа старых его приятелей. Он следил за тем, чтобы О. не вмонтировал где-нибудь в стене японский подслушивающий аппарат, и сопровождал его повсюду, даже в туалет. Особенно строго он следил за тем, чтобы О. по пути туда не заглянул в кабинет к своим недавним приятелям и не увидал бы какой-нибудь секретный документ. Домой его, впрочем, отпускали каждый вечер, хотя, строго говоря, могли бы этого и не делать. В недавние времена его просто расстреляли бы.
Через несколько дней состоялось партийное собрание японского отдела научно-технической разведки, где на повестке дня стоял всего лишь один вопрос — предательство О.
Надо сказать, что по традиции, восходящей к ленинским временам, собрания в парторганизациях проходят порой в очень грубой, прямо-таки непристойной форме. Такая процедура призвана показать всем членам партии, что каждый из них являет собой полное ничтожество по сравнению с самой коммунистической партией и тоталитарным Советским государством.
Так произошло и на сей раз — тридцать взрослых мужчин, перебивая друг друга, в голос кричали на О., обзывали его шпионом, предателем, врагом Советской страны. Особенно усердствовали разведчики старшего поколения, прошедшие непримиримую и жестокую сталинскую школу. Обрушивая на О. поток брани, они орали до хрипоты, их физиономии наливались кровью, казалось, еще минута — и их хватит удар. Будь их воля, они тут же, прямо на собрании, задушили бы О. собственными руками.
О., однако, не только не падал в обморок, но даже и не рыдал, что нередко случается на партийных собраниях с правоверными коммунистами. Наоборот, он выслушал обвинения спокойно. Чувствовалось, что он, как все истинные интеллигенты, служащие в разведке, втайне презирает и многих своих коллег, и советскую власть, задушившую всякое свободное проявление мысли.
Решение же партсобрания оказалось на удивление мягким. О. всего-навсего исключили из партии, что влекло за собой автоматическое увольнение из разведки, — и все. В военный трибунал его дело не передали, хотя партийное собрание советской разведки вполне могло принять такое решение.
«Но ведь О. сам признался в сотрудничестве с японской полицией, за что же теперь его привлекать к суду?» — удивился бы иной читатель, воспитанный в гуманных традициях буржуазного права.
С точки зрения тоталитарных советских законов его признание не имеет никакого значения. Признание — это одно, предшествующее ему деяние — совсем другое. В СССР нет презумпции невиновности, и коммунистическое государство никогда и никого не прощает. Не случайно ведь русские эмигранты, жившие в Европе и сражавшиеся во время Второй мировой войны на стороне СССР, против Гитлера, после советской победы все равно были отправлены в наши лагеря и отсидели там по пятнадцать — двадцать лет. Ведь они же эмигрировали в свое время из Советского Союза, проявив к нему нелояльность, а то, что потом они воевали на его стороне, ни на йоту не уменьшило их вины. Полностью неподсудной остается лишь верхушка партийного аппарата. Эти люди могут совершенно свободно совершать любые преступления — убийства, воровство в огромных размерах. Никакого наказания им за это не будет, ибо ни милиция, ни суд не имеют права подступиться к ним.
О. тоже решили не отдавать под суд. Это было сделано для того, чтобы другие советские разведчики, завербованные иностранными контрразведками, так же, как и он, не боялись признаваться в этом.
И действительно, в последующие десять лет два советских разведчика поступили аналогичным образом. Их просто тихо уволили из разведки, не затевая скандала.
О. же, будучи высококлассным японоведом, без труда нашел себе новое поприще и без работы не остался.
Однако кое-кто из высокопоставленных начальников разведки в связи с этой историей все же подвергся наказаниям, которою выразились в том, что их всего лишь не назначили на еще более высокие должности, к которым они пробивались всю жизнь.
И в этом, пожалуй, главный результат дела О.: происшествия такого рода способны неблагоприятно отразиться на карьере начальников. Разумеется, не в меру своей вины, а лишь в той степени, в какой другие начальники и конкуренты смогут воспользоваться неприятностью, случившейся на вверенном тому или иному руководителю участке работы. Как мы уже знаем из предшествующих глав, вся деятельность разведки по вербовке агентуры и добыче информации в значительной мере служит лишь фоном, театральными декорациями, за которыми разыгрывается невидимая миру конкурентная борьба большого начальства.
Так, например, после побега Левченко резидент советской разведки в Токио Г. не получил звания генерала, а потом был и вовсе отстранен от руководящей работы в разведке и переведен, кажется, на преподавательскую работу в разведывательный институт. Вина же его за это происшествие была скорее формальной, он был лишь старшим в резидентуре и Free за него моральную и должностную ответственность.
В то же время истинный виновник побега, заместитель резидента, доведший Левченко своими несправедливыми придирками и издевательскими замечаниями до нервного срыва, побудившего бежать из страны, не только не пострадал, но даже был повышен в должности, став заместителем начальника особого управления при начальник разведки, самого привилегированного подразделения в ее огромной структуре. Там он получил звание генерала.
III
Усиление слежки после побега левченко
Левченко убежал в Америку без семьи, оставив ее в Москве в полном неведении и недоумении. Можно только предполагать, каким издевательствам со стороны советских властей подверглись его жена и сын-подросток. Впрочем, в отличие от сталинских времен, их хотя бы не расстреляли, и на том спасибо.
Однако вскоре семья решила воссоединиться. Жена Левченко подала заявление на выезд в Израиль. Разумеется, этот щекотливый вопрос был доложен лично Андропову, и он, хотя, говорят, носил в себе изрядную примесь еврейской крови, написал на поданной ему докладной записке строгий приказ: «Не выпускать ни под каким видом!»
Именно после побега Левченко высшие начальники разведки окончательно поняли, что такого рода события могут серьезно повредить их карьере. Выход из этой ситуации они нашли чисто советский, бюрократический: окружить каждого советского разведчика неусыпным контролем так, чтобы сама мысль о переходе в стан противника тотчас же становилась известной органам КГБ.
Разумеется, такая задача заведомо невыполнима. Но не такие ли только цели и ставит перед собой советская бюрократия?..
Как бы то ни было, именно тогда началось усиление роли управления «К», повышение престижа этой позорной службы. Именно после побега Левченко руководителями резидентур стали назначать выходцев из управления «К» — необщительных, мрачных, маниакально подозрительных.
Впрочем, все это началось сразу же после инцидента с Левченко и именно в токийской резиденту ре.
Как только головка резидентуры была на всякий случай отозвана в Москву для служебного разбирательства, на освободившееся место главного начальника КГБ в Токио был назначен сотрудник управления «К». Обстановка в резидентуре сразу же сделалась напряженной, ее сотрудники начали опасаться друг друга.
Новоиспеченный резидент вызывал сотрудников одного за другим на беседу, проходившую в отдельной комнате, за запертыми дверьми, без свидетелей. Осипшим от смущения и страха голосом разведчик должен был рассказать о характере своих отношений с Левченко, не были ли они излишне близкими и товарищескими. Отвечая, каждый понимал, что в этот момент решается вся его дальнейшая судьба: ведь если проводившему расследование покажется, что его собеседник был другом Левченко, его тотчас с позором отправят на родину как выявленною потенциального изменника и вся его карьера вмиг оборвется Более того. Советское государство больше никогда не позволит ему выехать за границу даже в качестве туриста.
Резидент же, задавая все эти каверзные вопросы, наоборот, ликовал от радости: ведь теперь от одного его слова зависели судьбы людей — тех самых коллег-разведчиков которые еще вчера не оказывали ему никаких знаков почтения и запросто могли пройти мимо не поздоровавшись.
Всякая разведка свободной демократической страны в этой ситуации постаралась бы не допустить паники и в спокойной обстановке, не торопясь, выяснить причины случившегося. Управление «К», наоборот, нагнетало напряженность, полагая, что таким образом удастся поднять престиж в глазах и московского руководства, и здесь, среди дрожащих от страха сотрудников разведки.
В многостраничных телеграммах, ежедневно отправляемых в Москву по шифрованной радиосвязи, всячески муссировалась идея о якобы имевшихся у Левченко сообщниках и о якобы действующей в токийской резидентуре группе агентов ЦРУ. Кто именно входит в нее, правда, никто не знал.
Чтобы бороться с этой бандой, в Токио прибыла целая толпа генералов из управления «К» и первым делом помчалась в «Мицукоси», «Мацудзакая» и другие шикарные магазины. Через несколько дней они улетели, так и не обнаружив злодеев-агентов, щедро одаренные благодарными сотрудниками управления «К» токийской резидентуры.
С этого дня эти несколько человек стали как бы начальниками, приобрели гордую осанку и начали издавать распоряжения, одно нелепей другого. Стремясь держать всех разведчиков под неусыпным контролем, они обязали их каждые три часа звонить в резидентуру и докладывать о своем местопребывании, тем самым снова и снова подтверждая японской контрразведке, прослушивающей посольский телефон, свою принадлежность к шпионской службе. Все беспрекословно выполняли этот приказ, потому что стоило хоть одному из сотрудников резидентуры не позвонить туда в означенный час, как управление «К» со злорадством поднимало скандал, грозивший разведчику серьезными неприятностями.
Потом, чтобы изобрести какой-нибудь новый способ борьбы с побегами, оно запретило разведчикам подниматься в резидентуру на лифте.
Резидентура КГБ, как мы знаем, расположена на десятом этаже советского посольства. Под ней, на девятом, находится резидентура ГРУ, да лее идет шифровальный отдел, общий и для КГБ, и для ГРУ, и для посольства с торгпредством. Шифровальная служба в советских заграничных учреждениях едина, потому что она целиком подчинена КГБ.
И только с восьмого этажа начинаются официальные посольские помещения, а на седьмом этаже находится кабинет посла. Лишь до него принято подниматься на лифте рядовым дипломатам. Начальники, правда, иногда позволяют себе доехать до восьмого, чтобы прочитать секретные телеграммы, выносить которые из помещения шифрослужбы запрещено.
Мы же, разведчики, всегда поднимались прямо на десятый. Если рядом в лифте оказывался какой-нибудь дипломат, он делал вид, что не замечает, какую кнопку мы нажимаем. В силу формально-бюрократических методов нашей работы скрыть от других советских чиновников нашу принадлежность к разведке невозможно, они все равно очень легко догадаются об этом.
И вот управление «К» специальным письменным распоряжением, с которым каждый из нас должен был ознакомиться под расписку, предписывало разведчикам выходить из лифта на седьмом этаже и далее подниматься по лестнице пешком. Это делалось для того, чтобы какой-нибудь дипломат не догадался, что мы направляемся, в резидентуру. Но им уже давным-давно известно это!
Разумеется, по нашему дурацкому поведению в лифте дипломаты моментально поняли, что на этот счет вышло какое-то специальное распоряжение Ничего, кроме ехидных насмешек, оно у них не вызвало, мы же испытывали горечь и обиду.
Так боролось с потенциальными перебежчиками управление «К», чуть ли не каждый день устраивая в резидентуре нудные собрания о бдительности, призывая нас тщательно следить друг за другом.
Работники управления «К», разумеется, ничуть не жалели о побеге Левченко, ибо только благодаря ему они стали полными хозяевами. Даже жена нового начальника резидентуры из числа работников управления «К», бывшая до этого простой машинисткой, тоже ощутила себя большой начальницей. Теперь, когда разведчики приносили ей свои донесения, написанные от руки, и просили перепечатать, она кричала на них:
— Я не обязана ломать себе глаза, пишите разборчивее! — хотя до этого безропотно делала все, что ей полагалось по должности. Она стала позволять себе совсем уже недопустимые вещи. Врывалась во время какого-нибудь совещания в кабинет к своему мужу, бросала ему на стол отчет о встрече, написанный кем-нибудь из разведчиков, и в гневе восклицала: — Посмотри, какой дикий почерк! Я не могу работать в таких условиях!..