Салли потрясла головой, как будто это были не воспоминания, а сны и хотелось от них проснуться. Во всем доме по-прежнему ни звука. Ясно, что он уснул — спит себе, как бревно в трясине, уж она-то знает своего братца. Там она его и найдет, за кухонным столом, где он в засаде сидит, хоть обойди вокруг него, хоть рождественский обед стряпай — он и не почует. Она положила книжку на белый плетеный столик и спустила ноги с кровати. У двери постояла еще, послушала. Ни звука. Открыла дверь в коридор — и замерла. На площадке лестницы, нацеленный прямо на нее, с потолка свисал старый Джеймсов дробовик, а вокруг со всех сторон перепутанной паутиной, будто пьяный паук наплел, к взведенному курку шли натянутые веревочки. Шагни она неосторожно за дверь, зацепись ногой, и Джеймсов дробовик отстрелил бы ей голову. У нее болезненно заколотилось сердце, она с трудом глотнула воздух, прижала сложенные ладони к груди. Нет, не может быть! Да он еще хуже, чем этот жуткий капитан из книжки! Она подержалась за косяк, пока пройдет головокружение, осторожно переступила обратно, напоследок еще раз долгим взглядом, с отвращением, будто на угрей мистера Нуля, посмотрела в коридор и тихонько закрыла дверь. «Он сошел с ума, Горас», — произнесла она вслух и только теперь осознала, что это, по-видимому, так и есть.
Память о Горасе, на этот раз наяву, повлияла на ее настроение. Ее муж, такой тонкий и до нелепости добрый человек, прославившийся на всю округу своим врачеванием без боли, человек культурный, который заводил у себя в приемной пластинки, когда музыкальной трансляции еще и на свете не существовало, и читал только умные, серьезные книги! Его образ возник перед Салли с такой наглядностью — его образ и горькое сознание, что этого человека, сделавшего в мире так много добра, уже нет в живых, — что она вдруг не смогла больше ни о чем другом думать, кроме обиды и ужасной мести. Ей представилось, как Горас перебирает у себя за столом пластинки, склонив лысую голову, поблескивающую в свете лампы, будто головка младенца, покрытая нежным первым пушком, мягкие губы его поджаты, на подбородке темнеет ямка; как, выбрав себе пластинку по настроению, он осторожно ставит ее на диск и поднимает на лоб очки в черной оправе одним рассеянным, легким толчком среднего пальца безупречно чистой правой руки — и так стоит несколько секунд, глядя себе под ноги, на лохматый половичок, засунув кончики пухлых пальцев в карманы жилета и с упоением вслушиваясь в первые такты, а потом большими шагами — он всегда так ходил, хотя был низенький и полный, — отходит к книжной полке, вытаскивает себе на вечер книгу и с этой дорогой добычей усаживается за мраморный чайный столик, где его дожидается вечерний чай и она, Салли Пейдж Эббот, с вязаньем — тогда еще не старая, еще красавица. Он никогда не носил синих и зеленых цветов, только коричневые, в тон скудных остатков каштановых волос вокруг лысины: темных оттенков, как свежевспаханная земля на горном склоне, или более светлых, но тоже теплых, как дубовые листья осенью. Кофе он пил со сливками и с сахаром — три кусочка, курил табак, который у него хранился в желтом янтарном стаканчике под медной крышкой. Имел смешную детскую привычку, читая газету, отрывать и жевать катышки бумаги, но Салли не вмешивалась, пусть. Плакал над кинофильмами, знал наизусть массу стихов, часами работал у себя в садике. Сенсуалист — так он однажды с улыбкой назвал себя Джеймсу. Ему и невдомек было, что ее брат Джеймс его презирает.
У Салли было такое чувство, что дух ее мужа находится где-то рядом и с грустью и неодобрением видит бурлящую в ее сердце злобу. Но что есть, то есть, против правды не пойдешь, а правда та, что ей легче обернуть вспять Ниагарский водопад, чем высечь в своем сердце хоть искру тепла к брату. Со сжатыми зубами, с кремнистым блеском в глазах, несмотря на слезы, лелея в глубине души убийственные планы — как будто ее брат Джеймс был один виноват и в крушении всех ценностей, и в подходе «Воинственного», и в гибели и упадке по всей вселенной, — она опять воспользовалась судном, потом вывернула его за окно и, слишком распаленная, чтобы даже помыслить о сне, частично обратила свое внимание к книге. Как можно было понять, там, где возобновлялся рассказ, «Воинственный» еще не настиг ее друзей на «Необузданном».
...Капитан усмехнулся:
— Как бы не так! У них скорость в три раза выше нашей. Суденышко у них легкое, быстроходное. Такая у Темного повадка. Мы и ста ярдов не пройдем.
Питер Вагнер поспешил к секстанту, но, едва поднявшись на мостик, сразу же увидел их огни — красный всполох на горизонте, даже будто и не огни, а — как это в книгах пишут? — «зримая тьма». И он опять почувствовал, что он — это не он, а персонаж из какой-то книги. Словно вся его жизнь где-то детальнейшим образом, от начала и до конца, расписана — и даже если конец окажется хороший, для него он все равно будет испорчен, ужасен, ибо грубо предначертан. По-видимому, он прочел слишком много романов и слишком близко к сердцу принимает работу их отлаженных рычагов.
Но при всем том тело его двигалось быстро и четко, независимо от головы. Оно, его тело, нырнуло в рулевую рубку, сняло показания компаса, через тридцать секунд повторило операцию. «Воинственный» держал к северу и должен был разминуться с ними примерно на полмили. Даже при такой темноте этого было недостаточно. Он спустился к остальным.
— Они пройдут в полумиле к северу, — сказал он. — И конечно, заметят нас, если не слепые.
— Что же нам делать? — Джейн, забывшись, в волнении всплеснула руками. Лицо мистера Нуля выразило отвращение — совсем как во время разговора об открытиях и случайностях. Питер Вагнер заметил по себе, что и сам ощущает нечто подобное: тщетное, идеалистическое неприятие холодной телесной механики. Он вдруг снова почувствовал уже привычный соблазн противостоять всем животным потребностям своего организма, подумалось даже: не вернуться ли к первоначальному замыслу? Немыслимо, конечно. Эти люди от него зависят.
— Запускай машину, — распорядился он. — Будем отходить на юг.
— Есть, сэр! — отозвалась Джейн и стремглав бросилась к люку машинного отделения.
Они стояли и смотрели на плавно приближающегося «Воинственного», Питер Вагнер в бешенстве, остальные без кровинки в лице. Он взглянул на часы. В их распоряжении не больше десяти минут, а машина еще не заработала. Внезапно звук мотора на «Воинственном» смолк, и одновременно погасли его бортовые огни — будто их кит сглотнул. Капитан Кулак проковылял к гакаборту и поднял руку козырьком.
— Они выключились, чтобы послушать, где мы, — шепотом сказал мистер Нуль. — Слава богу, наша машина не заработала!
Питер Вагнер рявкнул в переговорную трубку:
— Не заводи пока, Джейн!
— Думаешь, им нас не видно? — негромко спросил с кормы капитан Кулак.
— Нет еще, — ответил Питер Вагнер. — Мы же в темноте. — Он отер пот со лба и носа. Если они будут вот так останавливаться и вслушиваться, улизнуть на «Необузданном» окажется невозможно.
Снова вспыхнули огни «Воинственного», и одновременно зачухал их мотор. Питер Вагнер схватился за трубку.
— Давай, Джейн! — крикнул он. — Надо убираться отсюда. — Это тоже, помнится, была фраза из какого-то кинофильма. С каждой минутой он все больше становился картинкой, бесплотной тенью на экране.
Голос Джейн отозвался не снизу, а из люка, она высунула голову и пожаловалась:
— Не заводится.
Все оглянулись на нее и тут же снова повернули головы туда, где лучились огни «Воинственного».
— Никак не крутится, — объяснила Джейн. — И не стучит.
Он бросился к люку.
Стартер на «Необузданном» оказался такой замысловатой конструкции, словно вовсе и не предназначался для работы. Разноцветные проволочки в ржавой железной коробке переплелись в сложнейший клубок, как постановления юридических подкомиссий конгресса, и казались, на взгляд неспециалиста, запутаннее церковных догматов. Джейн, стоя по колено в воде, светила ему фонариком. Питер Вагнер водил пальцем по проволочкам и вполголоса ругался на чем свет стоит. Стало очевидно с первых же минут, что сделать ничего не удастся, ему по крайней мере.
— Зови мистера Нуля, — распорядился он.
Она прицепила фонарь к облупленной перекладине-бимсу, скреплявшей борта, и убежала вверх по трапу. Через минуту рядом очутился мистер Нуль. Он наклонился над машиной, дергая себя за уши и качая головой.
— Тут работы на несколько часов, — сказал он и дрожащими пальцами достал сигару.
— Невозможно, — сказал Питер Вагнер.
— Конечно, — согласился тот. — Но факт. Можете мне поверить, капитан, это, понимаете ли, умный стартер, потому что вся машина очень сложной конструкции. Она рассчитана на разное топливо: и нефть, и керосин, и бензин. Тяжелое горючее, понятно, требует
Салли Эббот подняла было взгляд от книги, почувствовав, как что-то зашевелилось в глубине ее сознания. Но тут же заторопилась читать дальше.
— Но кто, кто? — Питер Вагнер подался вперед.
— Паразиты! Стервятники! — ответил капитан Кулак. — Они желают, чтобы им принадлежал весь мир, а работать — увольте! Нигилисты, варвары, эти...
— Ага! — вскрикнула Салли Эббот и, несмотря на дробовик за дверью, рассмеялась. Как долго это от нее ускользало. Роман-то про капитализм. Про всех этих набожных, самодовольных, драчливых «настоящих американцев», которые застолбили свою собственность и, сколько ни провозглашают на словах: «Шлите ко мне своих бедных» (или что там возглашает статуя Свободы?), на самом деле ни с кем не желают делиться. Капитан Кулак — это вылитый ее брат Джеймс. Вот почему она с таким удовольствием про него читает. Вообразил, будто он — настоящая американская косточка: час проработал — получай плату, наступить на себя не позволю и semper fidelis[4]! А на самом деле? Кто он такой, если честно и прямо сказать?
Она опять рассмеялась. На самом деле он жалкий, озлобленный, драчливый контрабандист, который живет крохами плутократической мечты, а завистники загоняют его все глубже в яму. Ее смех прозвучал безумно даже на ее собственный слух, но ей это, пожалуй, скорее понравилось. Капитан Кулак даже разговаривал как ее брат Джеймс: «Паразиты! Стервятники! Они желают, чтобы им принадлежал весь мир, а работать — увольте!» Словно это сам Джеймс Пейдж говорит про Салли Пейдж Эббот, которая поселилась у него в доме и вот теперь бастует. Грубые насильники, и тот и другой; и оба совершенно полоумные.
Она протерла краем простыни стекла очков, подышала на них, опять протерла и вернулась к своему роману, спеша скорее читать дальше и с улыбкой размышляя о том, действительно ли так было задумано, как ей теперь открылось.
На пороге появилась Джейн, прекрасные глаза ее были распахнуты.
— Они нас увидели, — сообщила она.
— Ну, значит, мы покойники, — сказал капитан Кулак. Запрокинул голову и стал молиться. Он молился, а выражение лица у него было неподходящее: хитрое.
— Ты слышал? — Джейн тронула Питера Вагнера за рукав.
Он, ни слова не отвечая, встал с капитанской койки и с мрачным видом пошел к двери — его втянули в войну, на которую он не просился. «Воинственный» был теперь не дальше чем в полумиле и полным ходом шел прямо на них. Носовой прожектор мостил ему блестящую дорогу по воде. Питер Вагнер подошел к переговорной трубке.
— Ну как стартер, мистер Нуль? Налажен?
Ответа не последовало.
— Гляди! — шепотом сказала Джейн, крепко сжав ему локоть и показывая пальцем. На носу «Воинственного», прямо под освещенным струящимся американским флагом, что-то устанавливали; он не мог понять что. Между тем на пороге капитанской каюты выросла фигура капитана Кулака на подгибающихся, дрожащих ногах и при трости.
Питер Вагнер сдернул с полки бинокль и направил на нос «Воинственного». Сначала он ничего не увидел, только тусклый свет и нежные разводы плесени на линзах. Покрутил колесико. И вдруг с потрясающей отчетливостью в самом центре плесенного круга, будто зверя чащобного на солнечной прогалине, увидел черную старинную пушку. На колесах. Должно быть, украли у входа в какое-нибудь общественное здание, где она стояла в виде памятника. Он опустил бинокль и в ту же секунду заметил темный взблеск огня и белое облачко дыма из жерла пушки — «Воинственный» как пробка подпрыгнул на воде, и прогремел выстрел. Справа по борту футах в двадцати что-то плюхнулось в воду. Джейн бросилась в рулевую рубку, пошарила в одном углу, в другом и появилась снова — с винтовкой в руках.
Капитан Кулак нацелил револьвер, поддерживая левой рукой дрожащую правую. Питер Вагнер огляделся вокруг, ища, чем бы вооружиться, но замер, вдруг спохватившись: ведь он опять готов нанести удар не рассуждая, как бессловесная тварь.
— Не стрелять! — крикнул он. Одной дрожащей рукой он схватил револьвер капитана, другой сжал локоть Джейн. — Идемте со мной! — Он затащил их в каюту. — Садитесь, и чтоб ни звука! — распорядился он.
Снова ухнула пушка и раздался всплеск за бортом, на этот раз гораздо ближе.
— Передoхнем тут, как лисы в норе, — хрипло пробормотал капитан. Вид у него был негодующий, но при этом определенно хитроватый.
— Тихо! — сказал Питер Вагнер. Сердце его бешено колотилось, на языке был медный привкус. Он читал, что так бывает.
Машину на «Воинственном» застопорили, и стали слышны голоса. Питер Вагнер, держа за руку Джейн, подполз к порогу, выглянул наружу и как раз успел увидеть, как пушка изрыгнула дым и пламя. Глухой гул выстрела и треск где-то над головами прозвучали почти одновременно.
— Нас подбили! — захныкал капитан Кулак, прижав руку к сердцу.
— Тс-с-с!
Послышалась винтовочная пальба. Шесть выстрелов, перерыв и еще четыре. «Воинственный» подошел к ним вплотную, борт к борту. Теперь выпалят из пушки — снесут всю надстройку. Луч прожектора развернулся и шлепнулся на палубу, будто огромная ладонь. Каждый болт, каждый прут, каждая снасть, каждый извив каната проступили отчетливо, как бритвенный порез.
— Мы сдаемся! — крикнул Питер Вагнер и тут же безотчетно отпрянул в глубину каюты. Предчувствие не обмануло: они дали по двери автоматную очередь.
Стало тихо. Сидящие в каюте слышали дыхание друг друга. Кроме этого, еще глухо плескалась вода о борт, а больше не раздавалось ни звука. Мистер Нуль и мистер Ангел затаились в машинном отделении.
— Чего они нас не потопят? — шепотом спросила Джейн. Она припала к полу, рука Питера Вагнера служила ей прикрытием.
— Тс-с-с! — отозвался он. Но его тоже занимал этот вопрос, и, кажется, он знал, как на него ответить. Он чувствовал себя глупо в роли хитроумного героя ковбойских боевиков, больше того, ему претила мысль о подопытных животных типа «альфа», которые справляются с любым экспериментом, потому что стрессы, напряжение сил идут им только на пользу; но при всем том, пусть и кукла, пусть игрушка в руках вселенной, все равно он ощущал упоение, уверенность в победе.
— Отдайте оружие, — приказал он.
— Ты спятил, — прошипел капитан Кулак, но сопротивляться не стал и не кончил еще шипеть, как Питер Вагнер выхватил у него револьвер.
Джейн винтовку отдала сама. Он осторожно приподнялся с пола, враскорячку, как гиббон, прошел к порогу и выкинул оружие на палубу, поштучно.
— Это все, что у нас есть! — крикнул он. — Не стреляйте! Я выхожу!
Он сделал глубокий вдох, поднял руки и шагнул на палубу. Ему почудился грохот, удар в грудь, подобный сновидению о смерти, он даже на миг потерял сознание. Но ничего не случилось. Внутренности у него стали как желе — но только на секунду. Он стоял и ждал, и постепенно глаза его привыкли к красноватому свету. На палубе «Воинственного» стояли трое: два чернокожих и индеец. У двоих в руках были винтовки, нацеленные на палубу «Необузданного», а третий, широкоплечий бородатый негр, красивый как король, держал автомат, направленный в живот Питеру Вагнеру.
— Предлагаем переговоры, — сказал Питер Вагнер. Горло ему сдавил страх, такой страх, какого он не испытал даже тогда, на мосту хотя, конечно, тогда он был пьян. Но все-таки теперешний страх был сильнее, такой страх внушают нам змеи и скорпионы, существа живые и в каком-то смысле даже мыслящие; такой страх испытывает негр перед белыми в незнакомом переулке.
— О чем нам говорить? — отозвался негр с автоматом. Лицо его закрывали темные очки и борода, и к тому же он улыбался, но все равно видно было...