Она усмехнулась.
— Это должно стать традицией? — спросила она.
— Дай Бог, — ответил он спокойно.
«Какой он милый», — подумала Кейт.
Роджер стал подогревать вино. В медной кастрюльке с длинной ручкой он смешал немного гвоздики с корицей и сахаром, залил вином и, раздвинув слой горячих углей, поставил на раскаленные кирпичи.
Он стоял на коленях перед камином, и отблески огня на лице сделали его еще многозначительнее, сосредоточеннее, загадочнее и мужественнее.
— Средневековый алхимик с тигелем или волшебник, заваривающий травы.
— Определенно не ядовитые, — ответил он, не поворачиваясь к ней. — Волшебники
б
Средневековье варили разное.
И после паузы добавил:
— Меня увлек и научил этому мой недавний «гувернер». Это, пожалуй, единственный напиток, который мне нравится.
— Вы, однако, большой эгоист, — заметила Кейт.
— Я? — удивился он.
— Конечно. Вы даже не поинтересовались, как к нему отношусь я. Что это? Я должна пить то, что нравится вам?
Повернувшись к ней, он рассмеялся тепло и искренне.
— Это было бы замечательно, — сказал он, — но, к сожалению, это не так. Я знаю, что вам понравилось вино, которое мы пили вчера. Вы с таким удовольствием выпили два бокала до дна.
— Ах, так вы считали? — выразила она негодование.
— Радовался, что вам нравится.
— Я немного замерзла вчера.
— Э, нет, вы вообще сластена.
— Я — сластена? — воскликнула она таким тоном, точно встретилась с самой большой несправедливостью.
Он рассмеялся и кивнул головой.
— Еще какая!
— Я не ожидала такого от вас. Вы столько говорили о моих мнимых духовных ценностях и вдруг — сладострастие!
— Одно не мешает другому. Ненасытность не очень привлекательная черта, зато стремление съесть лакомый кусочек наполнено шармом.
— Вы не сможете подсластить мне горькую пилюлю, — она сделала возмущенное лицо.
— Желание вкусно поесть бывает, как бы это сказать, аппетитным. Я всегда с истинным удовольствием присматривался к вам за столом. Когда подают блюда, которые вы особенно любите, вы так увлечены едой, так… ошеломлены вкусовыми ощущениями, что вам стоит гигантских усилий, чтобы принять участие в общей беседе.
— Вы ужасный клеветник и посмеиваетесь надо мной, — сказала, краснея, но уже весело Кейт.
— Но это же восхитительно!
— Что за коварство! Сейчас я поняла: вы специально на обед и на ужин распорядились подать то, что я больше всего люблю, чтобы устроить для себя зрелище, наблюдая за мной.
— Ах, так вы заметили?
— Да, и сейчас знаю, как это воспринимать. А к вашему вину я не прикоснусь.
— Точно?
— Я должна вас как-то наказать.
Он покачал головой.
— Это наказание было бы слишком тяжким… для вас. Вы чувствуете, какой дивный запах?
Кейт пошевелила ноздрями. Действительно, клубящийся над кастрюлькой пар наполнил воздух волшебным ароматом.
Они оба рассмеялись, а Кейт сказала:
— Вы и в самом деле опасно наблюдательны, и мне следует вас остерегаться.
— Нет, не нужно. Все равно ничего плохого я в вас не найду.
— Почему? Вы считаете меня женщиной без недостатков?
— Нет, но лишь потому, что и недостатки можно любить. Недостатки — такая же характерная черта данной личности, как и достоинства. Одно и другое, взятые вместе, составляют индивидуальность. Я не верю в существование на земле ангелов и чертей. Божественные и дьявольские черты перемешаны в каждом человеке, и все зависит от пропорций: один коктейль будет вкусным, а другой — отвратительным. Не знаю, сумел ли я понятно объяснить.
— Я поняла вас.
— Вот и вы без своих недостатков оказались бы кем-то совсем иным, чего мне бы вовсе не хотелось.
Кейт задумалась.
— Интересный подход.
— Возьмем, к примеру, какую-нибудь личность из истории или еще лучше из литературы, хотя бы Заглобу. Вы согласитесь, что этот образ весьма симпатичен. А сейчас проанализируем его. И что же находим? Он — пьяница, трус, враль, авантюрист, прихлебатель, плут, смутьян, словом, что-то малопривлекательное! Казалось бы, ничто не спасет его от нашего осуждения и презрения. Но в то же время автор добавил ему и, заметьте, не преувеличив, несколько, тщательно выбранных достоинств. И вот мы уже в восторге от пана Заглобы. Да мы бы не позволили ему отказаться хоть бы от одного недостатка. Не потерял ли бы он для нас свою ценность, если бы перестал пить, хвастаться, смутьянить или если бы стал таким героическим, как Жанна д'Арк?
— Я соглашусь с вами, если речь идет о литературных персонажах или даже исторических личностях, но весьма сомневаюсь, удастся ли это приспособить к живым, с кем нам приходится встречаться часто.
— В этом я совершенно уверен.
— Мне бы хотелось вас о чем-то спросить: недавно меня уверяли, что в моем характере заложена жестокость. Это высказывание, а скорее упрек не дает мне покоя. Интересно, сможете ли вы со своими наблюдательскими способностями подтвердить это мнение?
Тынецкий закусил губы и, наливая вино в бокалы, начал говорить.
— В определенном смысле, да. Я не представляю себе, как вы избиваете детей или издеваетесь над животными. Такой тип жестокости вам не свойственен. Зато я не исключаю жестокости морального плана. Мне кажется, что существуют такие ситуации, в которых вы бываете жестокой, и что эта жестокость приносит вам удовлетворение.
— Отсюда вытекает, что я эгоистка? — серьезно спросила Кейт.
— Точнее… эготистка[18]
, — поправил он.
Она усмехнулась натянуто.
— Я должна обо всем этом подумать, а сейчас я выпью это вино, чтобы доказать, что во мне нет жестокости.
— Если бы я мог знать, — вздохнул он, — это моя заслуга или все дело в вине.
— Заслуга?
— Да, заслуга получения вашего расположения и доброжелательности.
Она засмеялась и перевела разговор на другую тему. Было уже далеко за полночь, когда они пожелали друг другу спокойного сна.
Утром к парадному поместья подъехала карета «скорой помощи», присланная из Познани, чтобы перевезти пани Матильду на вокзал. У графини было хорошее настроение, и чувствовала она себя неплохо. Перед самым выездом она вызвала к себе экономку Юзефову и ей поручила управлять домом, к великому удовлетворению обеих тетушек.
Кроме Роджера и доктора пани Матильду до Вены должны были сопровождать медсестра и горничная.
— Еду целым двором, — смеялась старая графиня, когда ее переносили в машину.
Роджер, прощаясь с Кейт, сказал:
— Устроив маму в санатории, у меня не будет дел в Вене, и я надеюсь через несколько дней увидеть вас в Варшаве.
Спустя час после их отъезда приехала машина и за Кейт. По дороге в Варшаву она старалась упорядочить свои впечатления от пребывания в Прудах. За неполные двое суток, проведенные там, они сблизились с Роджером. Она открыла в нем множество ранее неизвестных черт, которые казались ей необыкновенно милыми и привлекательными. Ее удивляло одно: он сумел украсить свое отношение к ней нежностью и сердечностью, не допустив и тени фамильярности и не позволив никаких признаний. Он держался так, что она не опасалась быть с ним, говорить искреннее и более открыто, чем с другими. Он предоставил все для ее выбора и ничего не желал от нее.
Подозревать его в изощренной тактике она не могла не только потому, что это не в его характере, но и по той причине, что жизнь не научила его тем тайнам игры, которые узнают люди, кто проводит свои годы в праздности и в так называемом общении с приятелями. Нет, это не была стратегия, рассчитанная с точностью, направленная на достижение определенной цели.
И все-таки, общаясь с Роджером, Кейт ни на минуту не могла избавиться от мысли, что он скрывает какое-то решение, какие-то давно определенные намерения, какие-то желания, о чем никогда не говорит.
Поезд приближался к Варшаве.
— Да, вот и Варшава, — шепнула себе Кейт и только сейчас поняла, что ни разу не подумала о своем доме, о Гого, о том, что придется вернуться к
своим
будням, к своим безнадежным будням.
— Снова Варшава, — повторила она громче.
Гого ждал ее на вокзале и встретил шквалом такой нежности, будто не видел ее несколько месяцев. Дома тоже был приготовлен сюрприз: квартира буквально утонула в мимозе, которую она очень любила. Во всех вазах стояли огромные букеты, в спальне весь пол был покрыт желтыми пушистыми веточками, издававшими запах меда.
— Я очень благодарна тебе за такой потоп цветов, но тебе пришлось истратить на него большие деньги, — сказала она.
— Что значат деньги, если я могу сделать для тебя что-то приятное. Касенька, чего стоят деньги? — воскликнул он.
А Кейт про себя добавила: «Чужие!».
На следующий день обнаружился еще один сюрприз. Заглянув в ящик стола, где хранились украшения, она не нашла бриллиантовой броши. Вместо нее в коробке лежала квитанция из ломбарда. Она горько усмехнулась. Закрыв ящик на ключ, она спрятала его среди туалетных принадлежностей. Однако подумав, достала его и снова отперла ящик стола.
«Я должна быть выше этого, — решила Кейт, — должна, потому что стану презирать себя».
О своем открытии она не обмолвилась ни словом, но дала Гого понять, что знает о его поступке, потому что надела колечко, которое находилось в той же коробке.
Он заметил это и уже несколько раз собирался объясниться, но у него не хватало смелости. Целый день он ходил хмурый, но вечером отправился в ресторан. Вернувшись под утро совершенно пьяным, уснул в кресле, так и не сняв шубу и шляпу. Брошенный окурок прожег в ковре огромную дыру. В тот же день Марыня спросила Кейт, что делать с рюмками. Оказалось, что в отсутствие Кейт Гого устроил в квартире попойку. Гости, мужчины и женщины, провозглашали здравицы и перебили все стекло.
— Ах да! — воскликнула Кейт. — Пан вспоминал об этом. В ближайшие дни нужно купить, потому что в субботу у нас гости, не так ли?
Но в ближайшие дни случилось нечто, что надолго исключило все приемы: умерла пани Матильда Тынецкая. Роджер прислал короткую записку. В некрологах сообщалось, что похороны состоятся в понедельник в Прудах и что индивидуальные уведомления рассылаться не будут.
Гого, который по возвращении Кейт довольно безразлично расспрашивал ее о состоянии здоровья пани Матильды, сейчас неожиданно погрузился в глубокое отчаяние. Он сидел заплаканный, без конца повторяя о том, что теперь у него уже нет никого на свете, и время от времени разражался рыданиями.
— Мама, мама, — всхлипывал он, — отказалась от меня, оттолкнула, выгнала как собаку, а я тебя так любил, так любил…
Он настоял на своем присутствии на похоронах. Поскольку еще давно клялся, что его ноги не только в Прудах, но и во всей Велькопольске не будет, Кейт пыталась отговорить его, но никакие доводы не помогли. Он твердил, что предпочтет перенести все унижения, выслушать все сплетни и всплеск интереса к истории с подменой младенцев, чем позволит себе пренебречь долгом проводить в последний путь ту, которая была ему матерью.
Слушая патетические высказывания Гого, Кейт видела в них наряду с несомненным позерством так же и несомненную и искреннюю скорбь.
На похороны выехали ночным поездом с таким расчетом, чтобы прибыть на место утром и не оставаться в Прудах ночевать. Гого надел самый старый и изношенный костюм. Несмотря на довольно сильный мороз, шубе предпочел осеннее пальто, на рукаве которого демонстративно чернела траурная повязка. На станции всех прибывающих постоянно ждали машины и лошади из Прудов.
Когда они приехали в поместье, как раз готовилась похоронная процессия. В небольшом зале у гроба духовенство закончило молиться. Кроме местных и соседей, собралось около ста пятидесяти человек близких и дальних родственников со всех районов Польши и из-за границы.
Семейные склепы Тынецких находились недалеко, и погребальная церемония длилась недолго. Мороз и сильный северный ветер сократили траурные речи до минимума. После окончания обряда к ним подошел Роджер, поздоровался и попросил остаться на ночь.
— Я весьма признателен, — ответил Гого, — но вы сами понимаете, что морально я не в состоянии встречаться с людьми, да и любопытные взгляды всех моих бывших родственников нельзя причислить к области приятного, — сказал он, горько усмехнувшись.
— Вам не нужно встречаться с ними, — заверил Роджер. — Для вас приготовлены комнаты в левом крыле, где никого не будет. Я тоже не принимаю участия в приеме, меня заменит генерал, который постарается все объяснить. Впрочем, вечером почти все разъедутся.
Они решили остаться. Предположения Тынецкого подтвердились полностью. Даже те из прибывших на похороны, кто вначале собирался по случаю провести несколько дней в Прудах и наладить родственные отношения с молодым хозяином, пораженные его вызывающим отсутствием, уехали. Остались только глуховатый архиепископ Лихновский, который простыл на похоронах, и две панны Солохубовны из Новогрудка, милые старушки, которых не отпускали от себя тетушки Бетси и Клося.
Весь следующий день Гого был необычайно сдержан. Он освоился со своей новой ролью и ходил везде. Слуги по привычке называли его графом. Лицо его покрылось красными пятнами, движения были какими-то неестественными, голос искусственным.
Вечером он сказал Кейт:
— Только представить, что все это было мое! Ах, Кейт, какой же ты была тогда легкомысленной, какой наивной…
Она ничего не ответила.
— Если бы у тебя был тогда сегодняшний ум и сегодняшний опыт, — добавил он, — ты, конечно, поступила бы иначе.
— Вряд ли, — пожала она плечами.
— Ты сомневаешься, а я уверен, — говорил он, сжав зубы.
Ночью он пришел в ее комнату и спросил:
— Как ты считаешь, может, он под влиянием этой смерти захочет быть… даст мне хотя бы часть наследства? А может, повысит пенсию?
— Не вижу оснований.
— Ах, оснований, оснований! Не о формальных вещах идет речь. Это касается ну, скажем, чувств, совести… он же просил нас остаться, это ведь должно что-то значить. Его отношение ко мне тоже изменилось: он полюбил меня.
Кейт придерживалась иного мнения, но не хотела затрагивать эту тему.
На следующее утро, когда Гого перед отъездом пошел на могилу пани Матильды, Тынецкий попросил Кейт зайти в спальню тетушки, открыл шкаф, вынул несгораемую шкатулку и сказал:
— Это драгоценности покойной. Она хотела отдать их вам.
Кейт удивленно посмотрела на него.
— Она… она оставила письменное распоряжение?
— Нет, но очень хотела отдать вам это.
Кейт задумалась. Она хорошо помнила время, когда выходила замуж. Тогда пани Матильда подарила ей много украшений именно из этой шкатулки, сказав:
— Остальными не могу распоряжаться. Это семейные реликвии Тынецких или драгоценности, полученные от моего покойного мужа. Их получит будущая жена Роджера после моей смерти.
Кейт внимательно и серьезно посмотрела на Роджера.
— Спасибо, я не могу принять это.
— Но почему?
— Буду с вами откровенна. Мне известно, что тетя хранила это для вашей будущей жены, сказав мне об этом перед моей свадьбой здесь, в этой же комнате.
— Ах, тогда, но это было давно. Вы поверите, если я дам честное слово, что она оставила это для вас?
Его глаза смотрели строго.