"Вот именно! Все, как надо!" Нет, зачем же, знал, что и не в этом соль болячки. Она где-то там, в тяжелом ритмическом пыф-шиф-ха!
Но что же? Наитие что ли? Труд есть труд. В слове "мастер" нет ничего такого, фальшивого... Наоборот, гордо звучит, заслуженно, впрочем, кто как понимает.
Всегда искал. Не останавливался. Не боялся трудностей. Самые резкие темы выбирал. Схлестывался из-за них, рисковал. Не потому же, что знал, что ничего за них не будет, может быть, и "пострадать" хотел. Но это, когда ещё лучшие времена не наступили. И вот рефлексия, когда сбылось все, о чем в юности мечталось. Развивайся, сколько влезет. Копай вглубь. Дерзай в хорошем смысле.
И рвал, бывало целыми главами, отбрасывал, сжигал. Не потому что перегибал или лгал. Стремился быть на пределе, не желал повторяться, искал новые формы.
Материальная обеспеченность не в счет. Она даровала глубину. Избегал роскоши, не скаредничал, друзей не терял, не угождал, не кланялся, молодых не отгонял. Нематод с Сердобуевым искренне добра желают, собою, вон, жертвуют.
Так что же? Возраст переходный, и все? И отчего такое ощущение, будто Ксении рядом нет, будто ничего и не было? Как написанный кем-то дурацкий роман? Что за терзанья? Куда они ведут? Кому это нужно?
В чем смысл, когда ни себе, ни другим не объяснишь, не выпростаешь, а все равно мучения по кругу, ненужные и бесплодные...
Может быть, болезнь? Такие результаты и все зря! Как будто вернулся в юность. ("Терзаешься, как дохлая курица!"). Обманул, выходит, раз плохо смотреть на результаты. А что же с ними? Вон сколько почитателей, интеллектуальный экстаз испытывают, душу наизнанку выверни, все равно воспоют.
Мечтал, дерзал и дотворился.
Тя-я-ж-ко!
- Мне надоело поучать, вести, отражать, - высказал назойливую мысль.
- Ты устал.
- Мне надоело вести, - повторил раздраженно и почувствовал, что говорит в пустоту, Ксении не было. - Мне надоело выдавать примеры! Я не могу зацепить главное!
- Ты опять ездил к нему? - услышал её голос.
- Да.
- Тогда понятно.
- Ну что тебе понятно?! - вскричал и подумал: "А со стороны-то ничтожный!"
- Я просто сказала слово "понятно".
- Ты устроилась в благополучии и смотришь на него другими глазами. Ты бы не вернулась со мной назад, чтобы начать все заново.
И опять не увидел её рядом. Ее не было. Кто-то придумал эту глупую шутку с женитьбой, кто-то разыграл этот жалкий фарс с писательской судьбой.
Не выносил, когда она обижалась. Не мог быть спокойным, когда её обида заполняла пространство (никогда не плакала от обиды), когда она уходила в себя.
"Суета, мишура какая-то!" - злился и знал, что злость пройдет и злился на то, что злится, зная, что злость пройдет.
"Ум зрит, а плоть разгульна, ум знает, что глупо, а раздражению начхать, психике до фени. Заняться аутотренингом, что ли? А куда тогда денется движение? Будет этот вечный самостопор, реле-поворота?"
- Пойду машину загоню.
Она не ответила. Может быть, отойдет в отсутствии.
В гараже полумрак, прохлада и запахи, чудная смесь тепла и металла, бензина, резины, масла, кожи. Присел на капот, закурил.
"Дьявол! Какого черта он не стал писать?" - это восклицание прорывалось время от времени на протяжении шести лет. Изредка, но страстно. Пока сам писал романы, кто-то выдумал этот роман с таким вот тошнотворным финалом. Писал, сам являясь типажом, героем, где тоже неувязки и неточности. Ксения - это ведь так глупо, с ней явная неувязка.
"Я уйду от нее!" - подготавливал себя. Тяготило её контролирующее око. Боялся признать, что не дотянул до нее. "Уйду" и "писать" - две нерешенности. А остальное - все та же вечность.
Тогда Кузьма объяснил очень просто:
- Займусь другим.
- Почему? У тебя же сособности, - смотрел в его шальные глаза и думал: "Безволие, упрямство, немощь?"
Так все ему и выложил.
- Нет, - не обиделся Кузьма, - боюсь я.
- Чего, дурачок?
- Себя, - и взволновался, - не могу пока объяснить, ты веришь, не могу. Сам ещё не понял.
- А хочется?
- Чего?
- Писать?
- Бывает. Когда тоска и мысли необычные.
- А сюжеты?
- Нет их.
"Бездарен", - решил про себя и сказал прямо:
- Значит, это не твое, займись другим.
- Боюсь я.
Тут, помнится, и сам растерялся: боюсь, боюсь и все без шутки.
- Пошел ты! Как девочка. Тогда вешайся.
- Возможно, - улыбнулся Кузьма, - мне кажется, что ничего ещё настоящего в литературе не было. Слова не покупаются. Да и к слову какой-то странный, глупый подход.
- Ну, брат, ты дошел. Психопатологией завоняло.
- Ты сам не без этого душка.
- Я уже Строев, мне теперь и с ума сойти можно, не заметят.
- Я замечу и Ксения.
- А кто вам поверит?
- А мы тебя ославим.
"Завидует, что ли?"
- Как?
- Сфотографируем, когда ты обезьяну изображаешь.
- Ну, тогда конечно.
Посмеялись. Действительно, иногда любил покорчить рожи. Прихоть.
После смеха серьезного разговора уже не вышло. За всеми Кузиными "боюсь" что-то стояло. Это чувствовал. Какой-то родственный смысл. И сам то приближался к этому смыслу, то удалялся от него. Как будто сам когда-то боялся этого "боюсь" и тщился разгадать - чего именно, и даже если и в себе, то ни - какого, а непременно - чего. Ни - "какого", а - "чего"?
"Как-то проскочил эту тему, что ли? Вот как привык - тема, этап, ступень, выбор, уровень... Расщепление идиотское. Не определишь. Трешься, трешься, чешешь, как болячку, корку засохшую срываешь, и снова чешешься до крови... Все обесценивается, старость, что ли? Ох, тошно!"
Вкус табачного дыма опротивел; сплюнул и затоптал окурок, но поднял его и выпихнул из гаража сквозь щель. Привычно постучал носком ботинка по колесу. "Хорош, волчара!" А домой возвращаться не хотелось. И тут понял, что-то, к чему пришел, было определенной заданностью, социальным спектаклем, где играл роль Строев. И кто-то подсунул для эксперимента, для испытания - Ксению.
"Уйду от нее!" - лег на гладкий металл и прижался к нему щекой. Всегда в её глазах был тем, кем она и хотела видеть, а ныне все рушилось, летело ко всем чертям. Она ничего не говорила. Она будто ба ждала, когда кончится её роль, и когда наступит финал, чтобы загорелось новое начало. Видеть себя терзающегося и неуверенного в её глазах было настоящей мукой. Бесила мысль - "не потянул". Жалости страшился. Еще неделя, другая и она будет жалеть. Лучше решить сейчас, когда не поздно, пусть запомнит таким неуверенным, это лучше, чем она вспомнит жалкого цуцика. Теперь даже боялся с ней встречаться.
Хотел, ну что тут поделаешь, чтобы другие видели, что все в порядке, что ничего не боится, знает, что и как, посоветует и объяснит, если что.
- Ну и мужлан я! - сказал вслух, и крохотное эхо неприятно кольнуло в уши.
Единственная мысль принесла хоть чуточку облегчения:
"Ленка скоро паспорт получит"
* * *
Неправда, что выше головы не прыгнешь. Прыгали. Вот только волосами жертвовать приходилось. Кто лысеет, а у кого кудри выпрямляются. Кому не известно, что кудри - это признак шизофренического ума? И кто заботится о своих кудрях, тот естественно, выше головы не прыгнет, даже если сильно захочет. Прыгнуть - это увидеть вокруг, позади, впереди, соотнести с убеждениями и побуждениями, тем самым перестроив себя на более высокое умозрение. А почему один способен видеть, а другие нет, это от самоволия сам волен. Да и зачем всем? Если, к тому же, волосы начинают выпрямляться, сечься и выпадать. А люди повсеместно дорожат кудрями, особенно девушки. Вот разве что Леночка.
Леночка (милочка, девочка, крошечка, лапочка) свои мысли так тезисно, конечно, не выражала, но мыслила о непосильных прыжках почти так же:
"Один раз живешь, приходишь в жизнь, словно на праздник, а они портят его своими предрассудками, своей немощью, духовным вырождением и трусостью..."
И при этом у неё секлись и выпрямлялись кудри. Далее она перечисляла весь набор человеческих грехов, и они, то есть люди, слабые и фальшивые (папы, мамы, соседи, педагоги, начальники и подчиненные) являлись для Леночки (горячей, строптивой, дерзкой) тем плодовитым злом, с которым она боролась и которому ни за что не уступит. Что поделаешь, если Леночка не понимала, что она не есть "добро", возникшее от рождения и что ей самой ещё предстоит решать, что же действительно истинно, а что ложно.
Красивая девочка, обворожительная милочка, она доказывала подругам и знакомым необходимость бескомпромиссной жизни, она призывала отстаивать идеалы правды и широту души. Но она, лапочка, крошечка, почему-то не видела, что если подруги физически не ущербны, не закомплексованы, то трагедии потрясенного сознания лишь развращают слепоту души и стандартность помыслов, и от серьезного восприятия остается кривая скептическая усмешка. Не замечала как-то она, бедняжечка, хрупочка, что молодые и зрелые знакомые, глядя на её щечки, пылающие от негодования или восторга розовенькой яблочной кожурой, видя её тонкие ручки, гордые глазки, всю её стремительную пылкую фигурку, забывали о величии добра и чудовищности зла, а видели и желали (каждый в меру натуры и испорченности) видеть её такую же, но и другую, ну, словом, свою...
Беда прямо с этими женщинами, девушками, Леночками, лапочками, дерзкими, пылкими...
А закомплексованные, ошарашенные своим нестандартным жребием девицы (толстоногие, крупноносые, кривоногие, очень уж полногрудые, коротконогие, жидковолосые, ушастые, губастые или со шрамами) принимали её тенденциозное мировоззрение, как благость, как единственно возможное решение межполовых и межлюдских проблем. Леночка призывала к внутренней гармонии и возвращала им самих себя - с полнотой сил и красотой натуры. И знакомые продолжали топтаться тут же и мечтать, и пьянеть от её звонкого голоса и её благородных порывов. Так вокруг неё всюду собирались кучки совершенно разных людей. Леночка была магнитом, а они - гвоздями. Так она два года искала твердых идейных платформ, находила, слушала, отрицала. Натыкалась на идеалы и презирала их. Восемь раз идеалы дорогу перебегали. Богатейший опыт приобрела, лапочка, умничка. И совсем уж было возненавидела хамельонское многообразие жизни, так как увидела перед собой планету, кишащую лицемерием, и чуть было не заговорила о грязном многообразии, которое сжигает все чистое, душит искреннее, оставляя пепел несдуваемой горечи и вечной тоски. И написали бы тогда, что "незачем нам (женщинам) искать чего-то и смысла, если уже доказано, что все мужики обманщики и подлецы". Посмотрите на Леночку: вот она бросила учиться, стала работать и куда свою трудовую лепту вносит. И папа не знал, что дочь не учится, мама переживала, но не перечила, единственный человек, который понимал и занимался, по словам папы, всепрощенчеством. Так бы и жила Леночка, от кавалеров отмахиваясь, бывших подруг не принимая, эстетствовала бы втихую, ела и пила бы в липкой столовой, спать ложилась в 23-30, если бы не одно обстоятельство. Был у неё незримый покровитель, которого судьбой называют. "Дядечкой" она его называла. И видел он, что и в разочарованном виде Леночка, резвушка, кровь молодая, смеялась звонче всех, когда природа брала верх, когда забыв о трагичности мира, могла она запеть, сделать какое-нибудь мальчишеское "па", перепрыгнуть через три ступеньки и подмигнуть встречному праздному пареньку на эскалаторе. И видел тот тайный покровитель, что на юную дщерь тягостный пессимизм все шибче наваливался, нигилизм ширился, презрение росло. И путалась о себе в мыслях Леночка, терялась в хаосе мыслей, совсем сбилась столку: что от чего в ней берется. Накатила природа на мышление инстинкты и законы свои функциональные, и не слыхать бы стало Леночку через три года, зауряднейшей фигурой по земле бы пошла, вновь стала бы слепой с безобразным мировоззрением; и одна лишь интуиция, да "дядечка"-покровитель могли теперь спасти Леночку, вывести её к чему-либо более перспективному. Чтобы и род здоровым был и надежда какая-то.
И действительно, интуиция сделала в ней щелчок, когда сошлись пути-дороги её и Копилина. Встретились, как говорили в старину, любимая и любимый.
Вариант.
"Ты же помнишь, как в 1989 году я увлекся ландшафтом."
"Чем, чем?"
"Ты тоже забыл. Я увлекся этой, как там, природой, короче."
"Ну помню, ездил ты в тайгу. И что? Ты давай не тяни."
"Тогда я ещё уезжал в деревню, как ее?"
"А пошел-ка ты! Откуда мне помнить, если ты не помнишь. Мы о чем с тобой говорили? Я начну думать, что у тебя с головой того. Слушай, я лучше домой пойду."
"Подожди. Это для тебя важно."
"Моралитэ, что ли? Не витай в облаках, старина".
"Ты послушай."
"Ну ладно, черт с тобой, не тяни, рассказывай свою поучительную историю."
"Она так себе. Не то, что поучительная. С таким мало кто сталкивается."
"Охотничий анекдот?"
"Нет, просто тогда, в той местности, ну, как её название?"
"Говори - деревушка."
"Да нет, это далеко от нее. Там просто местность называется по-особому, гора, река, озеро, болото и все это вместе..."
"Нет! Я так больше не могу, это издевательство!"
"Сядь, пожалуйста. Понимаешь это очень важно. Может быть, ты тогда меня поймешь, сам же допытывался."
"Ну сел. Только учти, я один способен тебя хоть как-то слушать. Ты же форменный дебил. Не зря тебя здесь чокнутым считают. Я их понимаю. Пока ты слово выдавишь - родить можно!"
"Ты слушаешь? Так вот. Местность там эта велеречивая."
"Какая?!"
"Ну да, очень такая бесконечная."
"Давай, давай, гони."
"Я попал туда с одним мужчиной."
"Ну естественно, это тебе больше подходит."
"Он знал Якова Леонидовича Мартынова давно. Три года сам завозил ему продукты. Он его даже не просил помогать. А тот ехал на охотничий участок..."
"Стой, подожди! Я так ни черта не пойму. Кто такой Яков? И кто такой тот и он? Давай-ка лучше так - зимой это было?"
"Кажется, снежок был."
"Вы ехали или шли?"
"Ехали."
"На чем?"
"На таком, типа мотоцикла."
"Ты же изобретатель, Кузя! На снегоходе?"
"Точно!"
"Понятно. А этот Яков жил в тайге. Один жил?"
"Да."
"Он охотник?"
"Нет, он это..."
"Рыбак, егерь, натуралист?"
"Нет, он, как бы отшельник."
"Ну ты, Кузьма! Он, значит, бежал от общества, горемыка или философ?"
"Нет, он вымирал, он..."
"Вымирал, фю-фю-фю! Не могу больше!"
"Ну подожди, сядь! Я же тебе не анекдот рассказываю."
"Конечно, чистую правду. Я в своей жизни слушал любого грузчика, бича, я внимал недоумкам. Это моя профессия. Но ты! Куда ты сунул свой запас слов? Ты же всегда умел ярко объяснить. Что ты с собой сделал? Отвечай."
"Ну ты же знаешь... я мало общаюсь. И потом, я многое уже отговорил. А новое не умещается в прежние понятия. Я теперь должен пока смотреть."
"Куда ты будешь смотреть? В телевизор? Кузьма, у тебя седина на висках, а ты все чертишь и чертишь. А все эти твои ребяческие увлечения? Конечно, твои игрушечные изобретения для сограждан - это очень мило. Но их всего пять. Ты бы мог их сделать за пять дней. Почему ты не работаешь в нормальных условиях. Это прожигание жизни и похоже на деградацию!"
"Я тебе уже говорил, Лёнь. Я занимаюсь одной идеей, мне нужно вычислить все до последней черточки. Я хочу увидеть..."
"Да что ты там говорил! Ты бредишь. Ты похож на маньяка, который выдумывает скатерть-самобранку. Ну и что это за идея?"
"Ад и рай, я тебе говорил."
"Кузя, ты больной, это точно. Хорошо, что не буйный. Хочешь я тебя инкогнито свожу к хорошему психиатру. Таблеточки попьешь, успокоительные процедуры, отдохнешь, отвлечешься."
"Я такой же больной, как и ты. Даже меньше."
"Нет, Кузьма. Ты - больше."
"Ну ладно, пусть. Я же тебе хочу объяснить на примере того случая."