У Кантэна не оставалось сомнений относительно того, в какую ловушку он угодил, однако на лице его нельзя было прочесть ничего, кроме откровенного презрения. Он сам дал Констану в руки средство свести с собою старые счеты. Понимал он и то, какой опасностью чревато враждебное отношение к нему офицеров, которые будут заседать в этом шутовском трибунале и исполнят волю человека, чья ненависть к нему не уступала его хитрости. Однако, некогда Кантэн уже выбрался из западни, не менее смертельной, чем та, куда заманил его Констан и не оставлял надежды выбраться и на сей раз.
После слов Констана в библиотеке наступило молчание. Внимательно вглядевшись в лица собравшихся, Кантэн понял, что кроме, пожалуй, Ла Марша и Герниссака эти люди обескуражены тем, чего от них требуют. Как бы враждебно они ни относились к Кантэну, каждый из них руководствовался в жизни правилами, которые побуждали их рассматривать случившееся между господами де Шеньером и де Шавере, как дело сугубо личное, решать которое надлежит без участия посторонних, тем более если принять во внимание неопределенность положения Констана в связи с последними событиями.
— Следует ли мне понимать, господин де Шеньер, что полученный вами удар является предметом разбирательства данного трибунала? — после некоторой паузы спросил Ла Уссэ, выразив в данных словах нечто большее, чем собственное тугоумие.
— Я полагал, что все сказал достаточно ясно, — нахмурясь, ответил Констан.
Большое лицо маленького человечка вытянулось. Он все еще колебался.
— Позвольте мне, сударь, осведомиться о природе ссоры, в результате которой он вам его нанес.
— Какое это имеет отношение к делу?
— На мой взгляд, некоторое отношение имеет. Если вас ударили во время ссоры, носившей сугубо личный характер...
Его грубо оборвали:
— Я не ссорюсь с подчиненными, сударь. Но коль вы спрашиваете, я отвечу. Ни о каких личных отношениях не может быть и речи. Господин де Морле нарушил субординацию. Он заявил мне о своем намерении покинуть Кэтлегон. Когда я запретил ему это и предупредил, что если он посмеет уехать без моего разрешения, я привлеку его к ответу за дезертирство, он повел себя самым возмутительным образом и ударил меня. Это видели все вы.
— Ах! — Ла Уссэ склонил голову. — В таком случае, я выполню ваше распоряжение.
Он занял место за письменным столом и дал знак офицерам расположиться вокруг.
Рядом с пленником остался один Дюмануар.
Тогда сохранявший полную невозмутимость Кантэн задал председательствующему вопрос.
— Во время фарса, который вы намерены разыграть, будет ли мне позволено иметь рядом с собой друга? Полагаю, в этом нет ничего необычного.
— Разумеется. Вы можете назвать любого из присутствующих, чтобы он выступил на вашей стороне.
— Я предпочел бы, чтобы мой выбор не ограничивался столь узким кругом. Я вправе просить об этом. Не припоминаю, чтобы эти господа проявляли ко мне дружеские чувства.
— Можете назвать любого по своему усмотрению, — согласился Ла Уссэ.
— Благодарю вас, сударь. Может быть, кто-нибудь из присутствующих здесь господ окажет мне любезность найти Сен-Режана и привести его сюда.
Констан откинул голову, словно его ударили.
— Сен-Режана? Крестьянина? Это недопустимо. Вам придется ограничить выбор своими братьями офицерами из полка. «Верные трону».
— Я не слишком доверяю их братским чувствам, — спокойно ответил Кантэн. — На основании какой статьи устава я должен ограничить ими свой выбор?
Председательствующий поежился под его жестким, холодным взглядом и взглянул на неуклюжую фигуру стоящего рядом Констана.
— Если арестованный настаивает, едва ли мы можем отказать ему. Но я надеюсь, что настаивать он не будет. У него должно хватить такта признать, что Сен-Режан, шуан, крестьянин и... хм... ему вряд ли пристало представлять урожденного дворянина перед членами трибунала — такими же дворянами, как обвиняемый.
— Конечно, нет, — сказал Констан.
— Урожденный дворянин, господин председательствующий, премного признателен за эти слова. Но именно за то, что господин де Шеньер отказал мне в праве носить звание дворянина, я и сшиб его с ног, как поступил бы на моем месте каждый из вас.
— Черт возьми! — в гневном нетерпении воскликнул Констан. — К чему защитник, когда и без того все ясно? Что может оправдать удар, которому вы были свидетелями? Этот фигляр даром тратит наше время. Давайте продолжать!
— Как вы спешите подвести меня под расстрел.
Под повелительным взглядом Констана Ла Уссэ сурово покачал головой.
— Право, сударь, выяснять здесь нечего, если конечно вы не станете отрицать вторую часть обвинения нашего командира, иными словам, то, что вы намеревались покинуть замок и высказали неповиновение, когда вам было это запрещено.
— Если, — сказал Кантэн, — мы не будем соблюдать процедуру, то все, что здесь происходит, превратится из суда в обыкновенную болтовню. Обращаясь к вам не как обвиняемый, а как офицер к офицеру, господин Ла Уссэ, я могу сказать, что поставил господина де Шеньера в известность о моем намерении сегодня вечером покинуть Кэтлегон с отрядом Сен-Режана.
— С отрядом Сен-Режана? — крикнул Констан. — Вы ничего об этом не говорили.
— Правильно. Я решил предоставить Сен-Режану сообщить вам об этом, если он сочтет нужным.
— Вы признаете, что когда господин де Шеньер отказал вам в разрешении на отъезд, вы его ударили? — спросил Л а Уссэ.
— Когда он отказал, да. Но не потому что отказал, а из-за того, в каких оскорбительных выражениях он это сделал.
Было заметно, что собравшиеся в библиотеке неприятно поражены известием о том, что отряд Сен-Режана, в котором эмигранты привыкли видеть свою единственную защиту, собирается их покинуть. Остающиеся двести человек будут абсолютно беспомощны без поддержки в виде сотни шуанов Сен-Режана. Более того, они понимали, что только на особую военную тактику шуанов, на их прекрасное знание страны и на их быстроту могут рассчитывать эмигранты в минуту крайней опасности. Всеобщее негодование, вызванное угрозой подобного дезертирства, высказал Герниссак.
— Никакие выражения, сударь, не могут быть слишком оскорбительными. Вы и Сен-Режан ставленники этого предателя Пюизе и вполне стоите его, — ярость гасконца переливалась через край: — Крысы бегут с обреченного корабля. Как Пюизе на Киброне, так и вы здесь со своей бандой сообщников спешите укрыться в безопасном месте, бросая на произвол судьбы тех, кого вы предали.
Речь гасконца распалила страсти остальных, и глядя вокруг себя, Кантэн не мог скрыть презрения.
— Тех, кого мы предали? Да понимаете ли вы, что говорите? Как и кого мы предали?
Герниссак едва не задыхался от душившей его злобы.
— Вы предали их тем, что заставили следовать за собой. Вы, Кадудаль, Сен-Режан и остальные шакалы Пюизе.
Ла Марш подхватил обвинение гасконца с тем большей готовностью, что увидел в нем оправдание себе и своим единомышленникам.
— Нас удалили с Киброна, чтобы разделить и ослабить силы роялистов. Вот преступление, жертвами которого мы стали — мы те, кто пал на Киброне, кто был расстрелян в Ванне. Сам же Пюизе бежал в Англию, чтобы получить свои тридцать серебренников, цену за пролитую кровь французов.
Страсть Герниссака заразила всех присутствующих. Один за другим они в разных выражениях повторили суть обвинения гасконца. Какое-то время казалось, будто они забыли о цели, ради которой собрались. Один Ла Уссэ не вышел из порученной ему роли и спокойно дожидался, пока страсти улягутся.
Констан сидел, плотно сжав губы, довольный тем, что злоба, обуявшая членов импровизированного суда, поможет ему достичь цели.
Наконец небольшая пауза позволила Кантэну вставить несколько слов.
— Клянусь честью, господа, наблюдая за ходом этой пародии на трибунал, я не перестаю спрашивать себя: кого вы судите — меня или джентльменов, снабдивших вас мундирами, которые вы носите.
Этим замечанием Кантэн вызвал новую волну нападок, главным образом со стороны престарелого Месонфора.
— И вы еще потешаетесь над нами. Уж не потому ли, что вам слишком хорошо известны тайны этого мерзавца Пюизе и цена, которую заплатил ему коварный убийца Питт за наше уничтожение?
— Да он и сам наполовину англичанин, — проговорил кто-то тоном человека, сообщающего последнее доказательство виновности обвиняемого.
— Помилуйте, господа, — возразил Кантэн. — Не все сразу. По крайней мере, соберитесь с мыслями и вспомните, за какое преступление вы меня судите. За то, что я наполовину англичанин, за то, что я сообщник господина де Пюизе или за то, что я ударил грязного труса, который вами командует?
— Вы нам ответите за все сразу, — выкрикнул свирепый Герниссак.
С опозданием вспомнив, что надо навести порядок, Ла Уссэ ударил кулаком по столу.
— Господа! Господа! Мы не можем заниматься теми вопросами, для которых не располагаем достаточными уликами.
Но Герниссака не так то легко было угомонить; ведь речь шла о вопросе, который превратился для него в навязчивую идею.
— Разве мы не располагаем свидетельствами того, что Пюизе продал нас, что он получает деньги от англичан?
— Но, сударь, мы собрались не для того, чтобы судить Пюизе. Какими бы уликами против него мы ни располагали, это не улики против нашего обвиняемого.
— Неужели связь этого человека с Пюизе ничего не значит — его и его сообщника Сен-Режана, который собирается дезертировать из наших рядов?
Ла Уссэ стал проявлять явные признаки раздражения.
— Так мы никогда не закончим. Мы собрались с тем, чтобы рассмотреть обвинение в нарушении субординации и в открытом насилии.
— Так какого дьявола вы этим не занимаетесь? — крикнул Ла Марш. — Что проку даром тратить время? Расстрелять его да и все.
Поскольку политические страсти достигли точки кипения, все дружно согласились с предложением Ла Марша.
— Если вам дорога собственная шкура, господа, — спокойно сказал Кантэн, — вы не совершите столь необдуманный поступок. Мой союзник по предательству Сен-Режан и его шуаны могут представить вам счет за мое убийство.
— Вы на это рассчитываете? — холодно спросил Констан.
— Вы угрожаете нам мятежом, чтобы тянуть время? — поддержал командира Ла Уссэ. — Тем самым, сударь, вы еще более отягчаете свое преступление. Никакими угрозами вы не помешаете нам исполнить наш прямой долг.
Внешне Кантэн сохранял полнейшую невозмутимость, но в душу его закралась тревога. Он начал серьезно опасаться не самого приговора, а его немедленного исполнения до того, как успеют вмешаться шуаны. Он полагал — и, без сомнения, полагал правильно, — что Констан намерен сообщить Сен-Режану о свершившемся факте, уверенный в том, что Сен-Режан не остановится перед кровопролитием ради спасения Кантэна, но не рискнет идти на открытое столкновение с эмигрантами ради того, чтобы за него отомстить.
— Едва ли вы сознаете всю серьезность своего положения, — сурово проговорил Ла Уссе. — В противном случае вы не держали бы себя так легкомысленно. Если вам есть что сказать для смягчения обвинения, которое вы не можете отрицать, я предоставляю вам последнюю возможность.
По-прежнему внешне сохраняя полное спокойствие, Кантэн стоял, опершись руками о спинку легкого стула. Прежде чем ответить, он едва заметно улыбнулся.
— Разве мои слова способны унять слепые страсти и укротить неуемную злобу? Я впустую истрачу силы, которые мне еще могут понадобиться. Например, вот для этого.
С этими словами он поднял стул, раскрутил его над головой и бросил в окно. Стекло вдребезги разбилось. Затем он крикнул во всю силу своих легких.
— Ко мне! Сен-Режан! Ко мне!
В тот же миг его схватили крепкие руки Дюмануара и Ла Марша. Рев голосов заполнил библиотеку. Молодой субалтерн бросился на помощь двум старшим офицерам, которые изо всех сил боролись с Кантэном, и втроем они повалили его на пол.
Падая, Кантэн с надеждой подумал, что шум, поднятый этими глупцами, не может не привлечь внимания шуанов, к чему собственно, он и стремился. Через плечо Ла Марша, который надавил на него коленом, он увидел, что дверь открывается и во внезапно наступившей тишине услышал голос с сильным бретонским акцентом.
— Что здесь происходит, черт побери?
Глава X
МСТИТЕЛЬ
Вновь прибывший, крепкий малый в мешковатых бретонских штанах, засаленной рубахе, зеленой вельветовой куртке и красном ночном колпаке, плотно сидевшем на русой голове, с изумлением уставился на Кантэна, и тот узнал в нем розовощекого Жоржа Кадудаля, который, как он думал, находится за много миль от Кэтлегона.
Несколько мгновений шуан и эмигранты в немом изумлении смотрели друг на друга. Затем Констан выпрямился во весь рост и свирепо спросил его.
— Что вам здесь надо? Зачем вы вернулись?
— Клянусь Богоматерью Орэ! Хорош прием брата по оружию! Зачем я вернулся? Чтобы привести к вам гостя. — Обернувшись, он сказал: — Войдите, господин граф.
Быстрые шаги, звон шпор по мраморным плитам и в дверях, заслонив проход, выросла высокая фигура в длинном черном рединготе.
Казалось, господа из полка «Верные трону» увидели перед собой призрак. Они и впрямь могли так подумать. Перед ними стоял не кто иной, как граф де Пюизе — человек, который согласно полученным ими достоверным сведениям бежал в Англию. За Пюизе шел Сен-Режан.
Граф широким жестом снял с головы круглую черную шляпу и с эффектной небрежностью бросил ее на стул. Теперь поля шляпы не скрывали его лица, и все увидели, что оно осунулось и посерело, хотя высокомерия в нем не убавилось ни на йоту. Пюизе театрально поклонился.
— Ваш покорный слуга, господа! — в его металлическом голосе звучала насмешка.
Граф медленно вошел в комнату; его глубоко посаженные глаза с любопытством рассматривали растянувшуюся на полу под окном группу.
— Чему я помешал? — он огляделся, словно ища ответа, но не получил его: те, кого он застал в библиотеке, продолжали смотреть на него с чувством близким к благоговейному ужасу.
Кадудаль протиснулся к окну.
— Господин маркиз! Так это вы звали на помощь?
— Разве я не похож на того, кому она нужна? — при приближении Кадудаля трое офицеров, державших Кантэна, отпустили его, и он сел. — Добрый вечер, господин де Пюизе. Вы спрашиваете, чему вы помешали? Как ни трудно в это поверить, но вы помешали военному трибуналу. — Поскольку Кантэна уже никто не удерживал, он встал и отряхнулся. — Вот эти господа вменяют мне в вину несоблюдение субординации. Кто-кто, а уж они-то прекрасно понимают, что это за преступление.
Пюизе обвел взглядом всех присутствующих.
— Военный трибунал. Очень кстати. Поскольку вы собрались здесь, то, возможно, займетесь и моим делом. Как сообщил мне мой друг Жорж Кадудаль, меня обвиняют в трусости и предательстве.
Никто из офицеров не осмелился ответить графу, испытывая неловкость под его презрительным взглядом.
— Итак, господа? — с наигранным смирением Пюизе развел руками. — Я здесь, перед вами. Кто из вас предъявит мне обвинения, на которые, как я догадываюсь, вы не скупились в мое отсутствие?
Наконец, Констан обрел голос и утраченную было наглость.
— Вам лучше знать, зачем вы находитесь в Кэтлегоне. Но если вы и впрямь намерены держаться столь же высокомерно, мы откроем вам глаза на вашу ошибку.
— Зачем я здесь? Во-первых, чтобы своим присутствием доказать, что я не бежал в Англию, как утверждают болтливые лгуны.
Тут Герниссак, усмотревший в словах Пюизе вызов, брошенный лично ему, смело выступил вперед.
— По крайней мере, вы не станете отрицать, что трусливо бежали с поля боя на английский флагманский корабль. Я видел это собственными глазами.
Вопреки ожиданиям, Пюизе не выразил возмущения.
— Вы не ошиблись. Я действительно отправился на флагманский корабль сэра Джона. Но не для того, о чем вы говорите. — (Стоявший за спиной графа Кадудаль презрительно рассмеялся). — Я выполнял свой долг, долг полководца, которому все изменили. Я отправился туда убедить сэра Джона ввести в действие английские корабли в последней надежде на то, что огонь их орудий предотвратит или по крайней мере уменьшит катастрофу, постигшую нас. И он вполне мог бы это сделать. Фрегат открыл огонь по республиканцам и уже почти остановил наступление их батальонов, когда господа, почитающие себя цветом французской нации, в очередной раз предали меня. Вопреки моему приказу стоять до последнего, они вступили в переговоры о капитуляции и прислали на борт фрегата требование прекратить огонь.