— Будь со мной, детка, — пропел я, — и каждый день твой станет таким!
— Даже в январе? — засмеялась она.
— В январе? Несомненно. На Карибских островах или в Греции.
— Ты мечтатель.
— Разве все это невозможно? Я никогда не был за границей и хочу посетить множество мест до того, как состарюсь. Для этого не нужно ничего, кроме денег.
Она налила нам еще вина.
— Что ж, — сказала она. — Может, когда-нибудь твоя мечта и осуществится.
Этот ее трезвый взгляд на жизнь ужасно меня раздражал.
— Неужели ты не хочешь хоть чего-то прямо сейчас? Большую квартиру, собственную студию, красивые платья, машину?
— Конечно, я хочу все это. Но я не такая нетерпеливая, как ты. Я работаю, и, если мне повезет, все это осуществится. Ну, а если нет — то тоже не умру.
— От одной перспективы двигаться по жизни потихоньку, шажок за шажком, мне становится дурно! — Я покачал головой. — Нет, не могу смириться с обыденностью.
— Ты полагаешь, что я погрузилась в обыденность? — тихо произнесла она.
— Да не в этом дело! Но ты же меня знаешь. По мне, если выигрывать, то по-крупному, а уж если падать — то с таким грохотом, чтоб земля вздрогнула!
— Питер, ты меня пугаешь иногда своей необузданностью.
— В том-то и дело, что недостаточно необузданный. Я бы хотел научиться играть по-крупному, и дело не в деньгах. Я не деньги имею в виду. Я бы хотел научиться рисковать по-настоящему — жизнью, будущим.
— И ради чего?
— О… Ради возможности путешествовать, носить дорогую одежду, посещать шикарные рестораны, приобретать предметы старины, произведения искусства и все такое прочее.
— То есть, другими словами, иметь деньги.
— Да, деньги, — согласился я. — Плюс удовлетворенность. Где-то в этом мире наверняка есть место для меня, просто мне надо его найти.
— До конца этого года, — напомнила она.
— Что? — переспросил я и только потом вспомнил свое обещание бросить сцену, если к будущему Рождеству ничего не добьюсь. — А, да-да…
— Так ты помнишь, что ты мне обещал?
— Конечно. Но у меня ведь в запасе еще полгода, не так ли?
Я засмеялся, обнял ее и поцеловал холодные губы. Мы растянулись на песке, прижались друг к другу, и я гладил ее великолепные волосы, смотрел в ее прекрасные глаза.
— А что, если ограблю банк? — вдруг спросил я. — Это будет считаться?
— Нет. Ты должен преуспеть на сцене. Ты принадлежишь театру.
— Кроме тебя, так не считает никто и в первую очередь продюсеры и режиссеры.
— И все же сцена — единственное место, где ты был бы счастлив.
— А если я все-таки ограблю банк или совершу еще какую-нибудь подобную глупость, ты будешь меня любить?
Она немного подумала, потом ответила:
— Я по-прежнему буду тебя любить, но с тобой не останусь.
— Так ты меня оставишь?
— Если ты ради денег сделаешь какую-нибудь глупость? Да, я от тебя уйду.
— Несмотря на любовь?
— Я смогу это пережить.
— Хорошо б и мне иметь такой сильный характер! О Боже, как бы я этого хотел…
— Эй, Питер! — воскликнула она. — Отчего у тебя в глазах слезы?
— Это от ветра.
Я встал, повернулся к ней спиной, подошел к самой кромке воды и стоял там, глядя на тяжелые волны.
Теперь красота и благодать дня причиняли мне боль. Сейчас мне больше по душе были бы тяжелые тучи, порывистый ветер, буря. Гроза.
Простота и доброта Дженни Толливер тоже меня удручали. Ее благородство! В этом ее безошибочном понимании, что хорошо, а что — плохо, было нечто меня принижающее, мечты мои представлялись глупыми, а амбиции — ничтожными.
Я повернулся к ней. Стоя на коленях, она укладывала в корзину остатки еды. Я видел божественный изгиб ее спины, видел, как горели на солнце тяжелые пряди светло-каштановых волос. У меня перехватило дыхание. Ради этой женщины я могу пожертвовать всем!
Глава 40
Лето оказалось необычайно насыщенным и принесло больше прибыли, чем мы с Мартой Тумбли смели надеяться. К августу мы зарабатывали уже по тысяче в неделю — и все это благодаря новому пополнению, завербованному Солом Хоффхаймером. Теперь у меня в «конюшне» постоянно насчитывалось от пятнадцати до двадцати «жеребчиков», и хотя время от времени некоторые из них уезжали на гастроли или отлучались по другим делам, а то и вовсе отпадали по тем или иным причинам, недостатка в новых кадрах не было.
— Нам придется смириться с текучестью кадров, — сказал я. — Большинство ребят смотрят на это занятие как на временное.
— Ну и хорошо, — ответила Марта. — А большинство клиенток жаждет все новых и новых партнеров.
Как она и предполагала, большая часть наших постоянных клиенток отправились на лето в Хэмптон, на Файр-Айленд, в Монтаук, на Беркширы, в горы Кэтскиллз, и даже дальше — в Поконос, на мыс Мэй, в Кеннибанкпорт, в Нантакет.
Но чего мы с Мартой не могли предвидеть, так это того, что зачастую замужние дамы проводили будние дни в полном одиночестве — и потому с понедельника по четверг включительно «служба» наша работала бесперебойно.
Мальчикам приходилось отправляться при этом за город. Цены мы при этом не повышали, но клиентки сами оплачивали их дорожные расходы. Случалось, что дамы разорялись и на авиабилеты — парням приходилось летать в Бар-Харбор в штате Мэн и в Хайэннис. А я лениво размышлял на следующую тему: сколько законов мы нарушаем, пересылая мужчину-проститутку через границу штата?
Глава 41
Вечерами по пятницам, когда жеребцы сидели у «Блотто» за выпивкой и профессиональными разговорами (во время этих неформальных сборищ я незаметно раздавал конверты с зарплатой), беседа неизменно вертелась вокруг всяких причуд, с которыми сталкиваешься на работе.
Постоянная клиентка Уолкотта Сэндза настаивала, чтобы он выходил на «сцену», наклеив фальшивые усы и бороду.
Сет Хокинс обслуживал клиентку, которая требовала, чтобы он ложился в постель в наборных ковбойских сапогах.
«Жена» Кинга Хейеса желала только одного: она растирала его обнаженное тело маслом «Беби Джонсонс».
Ко всем этим эксцентричным выходкам можно было привыкнуть, но летом, когда бизнес расцвел пышным цветом, нам несколько раз попадались совершенно свихнувшиеся клиентки. Заботясь о репутации предприятия, мы с Мартой засели за разработку жестких правил.
На наркотики наложили жесточайший запрет. Объявили табу на пьянство — как клиенток, так и жеребцов, — равно как и на громкий шум (вопли, стоны) и непристойности, если их специально не заказывает клиентка. Самовольная встреча с клиенткой служит основанием для немедленного увольнения.
По выбору клиентки разрешаются: половые сношения — позиция спереди, позиция сзади, — минет, содомия. Поскольку не каждый жеребец-соглашался оказывать весь набор услуг, проблема свелась в основном к составлению графика.
Хуже всего было с садизмом и мазохизмом, которые никак не укладывались в стандартные рамки. Мы рекомендовали жеребцам выполнять желания клиенток, пока они не представляют опасности для здоровья и жизни обеих сторон.
Физического насилия предписывалось избегать, особенно если оно оставляет следы. «Водные процедуры» допускаются при наличии надлежащих мер безопасности, а поцелуи в губы оставлены на усмотрение клиентки, так же, как использование презервативов и механических средств, вроде вибраторов.
Мы старались предусмотреть в нашем «Кодексе» все случайности, но скоро выяснилось, что ни один «свод законов» не может объять необъятного разнообразия человеческих сексуальных фантазий. Приведу пример.
Когда Марта сообщила, что поступил заказ на «сцену» с мальчиком и двумя женщинами, я заинтересовался и вызвался добровольцем. Мы решили, что одна будет действующим лицом, другая — зрителем.
Парочка оказалась на редкость неслаженной. Младшая, Дженет — маленькая, смугленькая, полненькая, с жирной, как свернувшаяся сметана, кожей. Старшая, Гертруда — длинная, костлявая, с лошадиным лицом и коротко стриженными волосами. Низкий голос с мужской хрипотцой.
Обе живо болтали о летнем театральном сезоне на Бродвее, потягивая белое винцо. Гертруда выкурила сигару. Дженет, сверкая глазами, надув губки, прикончила второй бокал.
Потом мы все трое отправились в спальню раздеваться. Я всегда знал, что белье женщины точно соответствует ее характеру, и не удивился лифчику и трусикам Дженет из масляно блестящего шелка с алансонскими кружевами. Белье Гертруды едва ли заслуживало такого названия: грубая белая хлопчатобумажная сорочка и панталоны, похожие на шорты-бермуды.
Когда мы голыми улеглись в постель, Дженет сказала:
— Давай сначала ее.
Гертруда лежала на спине, руки по швам. Она была крепким орешком, с сильным, мускулистым телом, с широкими плечами и бедрами.
Я пустил в ход все свое искусство, и она начала оживать. Ладони мои легко скользили по мощным грудям, тонкой талии, плотным ягодицам. Я ощущал, как разгорается ее плоть.
Дженет, лежа на боку, подперев рукой подбородок, внимательно наблюдала за нами.
Дыхание Гертруды участилось. Я ощутил, как ее руки, обвившие мою шею, все теснее сжимают меня. Я наклонился поцеловать ее взбухший сосок, и мы стукнулись лбами с Дженет, которая обрабатывала вторую Гертрудину грудь.
Я посмотрел на нее с удивлением. Дженет была в неистовстве, ее губы и руки порхали по телу старшей подруги.
— Детка, детка, детка… — бормотала она. — Ну вот, наконец… Зачем ты так долго томила меня?
Подняв глаза, Дженет увидела, что я уставился на нее.
— Ты нам больше не нужен, — твердо сказала она.
Я вышел в гостиную, выпил стакан вина и скорбно подумал, как чертовски мало знаю женщин.
Глава 42
Тем благодатным летом Марта могла предложить развлечения необычайно огромному числу клиенток, явно стремившихся надолго запомнить свое пребывание в Нью-Йорке.
Среди американок были в основном школьные учительницы, с энтузиазмом осваивающие культурное богатство большого города, и деловые женщины, отправляющиеся или возвращающиеся из туров по Европе, готовые встряхнуться в последний раз, прежде чем снова взвалить на себя привычную жизненную ношу.
Попадались и отдельные экземпляры богатых дам из Англии, Франции, Германии, Италии, Саудовской Аравии, Аргентины и особенно Японии. Они не любили давать чаевые, но замученные привычной клиентурой жеребцы обслуживали их с радостью.
Сет Хокинс сыграл дикую «сцену» с двумя блондинистыми шведками-близняшками, о чем рассказывал потом несколько недель.
Артур Эндерс удачно обслужил корейскую куклу-матрону, которая, по его утверждению, источала запах камфорного дерева.
Дама из Франции, за время своего двухнедельного пребывания прокувыркавшаяся чуть ли не со всем штатом жеребцов, заслужила прозвище «чокнутая Клер».
Один из вороных жеребчиков — не Кинг Хейес — влюбился в чернокожую красавицу шести футов ростом, и пришлось принимать меры, ибо он собрался последовать за ней в Сенегал.
Лето шло, и многие туристки стали требовать, чтобы жеребцы приходили к ним в отель. Марта сначала запротестовала, опасаясь возможного вмешательства службы охраны. Но когда оказалось, что частые свидания в гостиницах, мотелях и кемпингах проходят в полной безопасности, она увидела новые перспективы.
— Думаю, надо попробовать создать службу сопровождения, — сказала она. — Большинство твоих мальчиков хорошо одеваются и имеют представительный вид. Множеству женщин нужен спутник, с которым можно просто пообедать, сходить в театр, на прием или куда-нибудь еще. Это чистый и законный заработок. Помнишь, — прибавила она, — я рассказывала о подружках, которые не захотели тащиться на «сцену» в Вест-Сайд? Что, если посылать жеребцов к ним домой?
— Мальчик по вызову?
— Вот именно. Что скажешь?
Я минуту подумал.
— Почему бы и нет? Но только к одиноким женщинам и лучше всего по вечерам. Если красивый жеребец приезжает к замужней даме средь бела дня, соседи тут же начнут пересуды.
— Пожалуй, ты прав. Надо заботиться о репутации клиенток.
Я щелкнул пальцами и вдохновенно произнес:
— Придумал! Я покупаю один из больших обойных каталогов. Если женщина захочет устроить «сцену» у себя дома, жеребец является с парой таких альбомов. Для тех, кому вздумается остановить его и полюбопытствовать, пожалуйста, он — художник по интерьеру.
— Питер, — сказала Марта Тумбли, с обожанием глядя на меня, — ты просто создан для этого бизнеса.
Глава 43
Служба мальчиков по вызову начала работать после Дня труда.[7] Хотя по объему производства она так и не перекрыла показателей трех борделей, ей тем не менее удалось внести значительный вклад в наш валовой доход. В связи с этим выросла потребность в рабочей силе, так что Солу Хоффхаймеру пришлось с удвоенным усердием браться за дело.
В начале октября я встретился с одним из «кандидатов» Сола в задней кабинке «Приюта неудачников». Симпатичный мальчик был похож на молодого Пауэра Тайрона,[8] и я старался запудривать ему мозги как можно убедительней. В награду я получил лишь негодование и презрение.
Пообещав прибить меня, он вскочил и убежал. К фиаско — далеко не единственному — я отнесся философски. Голодающие артисты, которые с ходу инстинктивно отвергали возможность легкого заработка, вызывали у меня завистливое восхищение.
Прихватив кружку пива, я вернулся к стойке бара, и тут откуда-то снизу раздался гнусавый голос:
— Всех не уговоришь!
Я глянул на настырного типа. Хлипкий коротышка в засаленном дождевике, ростом мне под подбородок. Рябое лицо со сморщенными щеками. Маленькие косые глазки и черные усики величиной с зубную щетку. Лопоухий, с синими губами.
— Прошу прощения, — холодно сказал я.
— Давай проси, — предложил незнакомец, по-волчьи оскалившись в усмешке. — Люблю, когда меня просят. Я видел, как ты в закутке вербовал хорошенького мальчишечку.
— Не понимаю, о чем речь.
— Все ты прекрасно понимаешь, — сказал он. — Зовут тебя Питер Скуро, и ты только что пытался заполучить нового жеребца для своего кошатника на Семьдесят пятой улице. Пошли потолкуем…
Он повернулся и заковылял в кабинку, из которой я только что вышел. Теперь я видел, что на нем черный ортопедический башмак с подошвой в три дюйма толщиной.
Мгновенная паника утихла, верней полностью испарилась, но это дела не меняло: он знает, как меня зовут и где меня искать. Я нехотя потащил свое пиво обратно в кабинку.
— Зовут меня Квинк, — сказал человек. — Сидней Квинк. Руки не подаю.
— И на том спасибо, — насмешливо ответил я.
— Тебе, наверно, любопытно узнать, что именно мне известно, — сказал Квинк со своей отталкивающей гримасой. — Почти все. Ты руководишь двадцатью с лишним жеребцами и двумя горяченькими заведениями на Семьдесят пятой и Семьдесят шестой улицах. Клиентов поставляет баба из магазина готового платья на Мэдисон. Точно?
— Кто это вам сказал? — спросил я.
— Птичка на хвосте принесла.
Я припомнил костлявую тетку с ее вопросами.
— А зовут эту птичку Люсиль?
— Не спрашивай, и мне не придется врать. Дело у тебя неплохое, я бы в нем поучаствовал.
Я решил, что, если дам слабину, мне конец.
— А я думал, таких маленьких и страшненьких копов не бывает на свете.
Квинк передернулся.
— Ну-ну, — буркнул он, — не будем переходить на личности. Давай лучше к делу. Пяти грандов хватит.
— Да ты с ума сошел! — взорвался я.
— Тебе остается неплохой кусок, — спокойно заметил он.
— А что я получу за эти пять грандов? — поинтересовался я.
Сидней Квинк наклонился над столом, и до меня донеслось его зловонное дыхание.
— Молчание, — сказал он.
— Молчание?
— Так точно! — Квинк снова показал гнилые зубы. — А если не принесешь капусту, я к копам не пойду. А пойду в бульварные газеты или на телевидение. Посмотрим, как они разукрасят эту историю: «ГРАЖДАНЕ ИСТ-САЙДА ПЛАТЯТ ВЕСТ-САЙДСКОМУ ПЕТУШКУ. НАСТОЯЩИЙ ХАПУГА».