И, присев на корточки у подтопка, стал разжигать дрова, приготовленные еще утром.
Сухая береста, положенная под сосновую щепу — желтую, смолкую, — занялась мгновенно, едва к ней поднесли спичку. А за берестой, потрескивая, жарко вспыхнула и щепа, и вверх устремились, охватывая поленья, юркие, золотисто-алые языки.
Лешка еще с минуту зачарованно глядел на дружно загоревшиеся дрова, потом прикрыл чугунную дверку с круглыми отверстиями, и в избе сразу стало сумрачно, а в подтопке что-то загудело — весело, напористо.
Лешка встал и хотел было включить свет, но Михаил, вытиравший лицо, просительно и глухо, через полотенце, проговорил:
— Оставь, так лучше.
— Можно и оставить, — покладисто согласился Лешка, снимая телогрейку. — Присаживайся к огоньку.
Вешая телогрейку на гвоздь, он увидел вату, серым комом торчащую из рукава. Когда Лешка пытался стащить сидевшего верхом на Михаиле широкозадого парня с красным загривком, второй, тонкий и длинный, как жердь, бросился на Лешку с ножом. Но Лешка вовремя отшатнулся, и нож, скользнув по плечу, лишь вспорол острием «чертову кожу» на рукаве.
«Попал же я нынче нежданно-негаданно в потасовку», — подумал, морщась, Лешка.
Он тоже умылся, умылся с наслаждением, плеща в горевшее еще лицо пригоршни холодной воды. И подобревшим голосом спросил Михаила, сидевшего на полу у подтопка:
— Как нос?
— На месте. — Помолчав, Михаил добавил: — Если б не ты, не отделаться мне так легко..
Развешивая мокрое полотенце на веревочке у подтопка, Лешка про себя согласился с Михаилом: ему одному, пожалуй, не удалось бы справиться с этими типами, не подоспей он, Лешка, совсем случайно проходивший мимо безлюдного клубного садика.
Лешка присел рядом с Михаилом и взял из его рук, мелко трясущихся, папиросу. Он прикурил от щепки, вспыхнувшей, едва только он поднес ее к мерцающему в дверке подтопка глазку.
А сама дверка уже малиново пламенела, обдавая приятным дымным теплом, по полу бегали разноцветные зайчики, за окном мутной моросящей синевой наливались сумерки, и все это располагало к мирному отдыху и откровенному, задушевному разговору.
— Странно как иной раз все складывается, — после долгой затяжки сказал раздумчиво Михаил. — И первое наше знакомство с тобой довольно-таки забавным было, и встреча в лесу у оврага… А потом нынешний вот случай. — Михаил помял между пальцами мундштук папироски. — А ведь мы совсем разные люди. И ты меня — еще тогда, в первую нашу встречу я почувствовал — презираешь… Да разве только ты один?
Михаил, обжигая пальцы, смял папироску, со злостью бросил ее на пол.
Лешка вздрогнул от мысли, что отпускать сейчас Михаила он никак не может. Он не может отпустить его просто так, ничего не сказав. Но что он должен сказать Михаилу, какие слова?
Лешка вертел между пальцами скрученную в трубочку бумажку и думал напряженно. На его крутом высоком лбу с набухшими синими жилками заблестели горячие горошинки пота. В мыслях витая где-то далеко, он развернул бумажку, глянул на нее мельком, и тотчас спрятал в карман… Когда утром в понедельник, собравшись на работу, Лешка вышел в сени, он увидел что-то белое, подсунутое под дверь. Это было Варино письмецо — коротенькое, неразборчивое, написанное карандашом на скорую руку: «Не беспокойся, со мной ничего не случилось». Варину записочку и вертел в руках Лешка.
Михаил или что-то заметил, или ему просто невтерпеж стало сидеть с неразговорчивым Лешкой, но он вдруг поднялся и засобирался домой.
Лешка тоже встал, зажег свет и сказал:
— Куда торопишься? Сейчас придет дядя Слава и будем обедать. Оставайся!
Михаил отказался. Он стоял у порога и мял в руках фуражку.
Ругая себя всячески за то, что он так вот ничего и не сказал человеку, которого только что спас от ножа, Лешка молча подошел к Михаилу и так же молча протянул ему руку. И Михаил, весь зардевшись, крепко, очень крепко ее пожал.
— Ты… когда ее увидишь… ты… — он не договорил и запнулся.
Глаза их встретились, и Лешка кивнул:
— Нет, я ничего не скажу… Варе.
Михаил еще раз по-мужски тряхнул Лешкину руку и проворно, не оглядываясь, вышел в сени.
«Как на параде выстроились», — подумал Лешка, озираясь по сторонам.
Вот эта девушка в голубом модном пальто с побелевшими плечами и в пушистой пыжиковой шапке — кого она ждет? Лешка невольно улыбнулся. Разумеется, знакомого паренька, кого же еще! Ну, а вот этот нервный, преклонных лет субъект с большим красным носом клоуна и седыми клочкастыми бровями — кого он поджидает? Жену, сына или дочь? Или всех вместе?
А розовощекий милиционер, непонятно зачем затесавшийся в эту молчаливую толпу, объединенную одним чувством — ожиданием, стал проявлять заметную раздражительность. Он то снимал, то снова надевал перчатки, как будто они вдруг оказались тесными.
Занятый своими перчатками, он не заметил, как подбежала прехорошенькая запыхавшаяся девушка.
— Сереженька, я так торопилась! — проворковала она, и милиционер, сразу растаяв, подхватил ее под руку, и они умчались к лестнице с колоннами.
Лешка даже опешил. Оказывается, милиционеры не только регулируют уличное движение, задерживают хулиганов и ловят воров, но еще и влюбляются!
Ушла и девушка в голубом пальто.
— Как тебе не совестно, Татьянка, я вся продрогла! — встретила она упреком подружку в шуршащем клетчатом плаще, спокойно, неторопливым шагом подходившую к ней.
Подружка виновато улыбнулась и сказала:
— Я ело-еле разморгалась после вчерашних танцулек!
Наконец и к субъекту с большим красным носом подплыла какая-то бледно-зеленая девица. Чмокнув девицу в напудренную щеку, молодящийся субъект церемонно повел ее в клуб.
Лешка поежился, глядя им вслед.
А Вари все не было и не было… Уже прозвенели два звонка и до начала сеанса оставалось всего-навсего пять минут, но Лешка еще не терял надежды. Варя сама назначила это время, не могла же она забыть! И тут только Лешка заметил, что в аллее он стоит один-одинешенек.
Он притопнул сапогами и уже с робостью посмотрел на часы с рыхлой снежной шапкой. Длинная минутная стрелка вздрогнула и скакнула вперед, закрыв собой короткую часовую. В ту же секунду из вестибюля клуба донесся дребезжащий звонок — третий, последний.
И в груди у Лешки будто что-то оборвалось и покатилось вниз. Он не помнил, как выхватил из кармана билеты и в немой ярости порвал их на мелкие клочья.
Зеленые бумажные обрывки еще не успели упасть на землю, как к Лешке подлетела — откуда она только взялась! — подлетела, точно вихрь, Варя в зимней короткой шубейке из черного мятого плюша.
Ее синие, чуть раскосые глаза тепло улыбались, а нежные алые губы уже раскрылись, чтобы сказать, возможно, то, что говорят в таких случаях: «Ты думал, я не приду, да?», но едва она глянула Лешке в лицо, как и глаза и губы стали совсем другими.
— Что с тобой, Леша? — с беспокойством спросила Варя.
А Лешка смотрел себе под ноги, смотрел с обреченностью погибающего человека на проклятые зеленые клочья и молчал. «Все кончено, — думал он. — Варя сейчас скажет какие-то насмешливые, обидные слова и уйдет, уйдет навсегда».
— Что с тобой? — снова повторила Варя и тут только увидела на пушистом снегу зеленые бумажки.
— Ты… порвал билеты? — прошептала она, заглядывая Лешке в глаза.
— Я думал, ты не придешь, — так же шепотом проговорил Лешка и невольно зажмурился. Ему показалось, что Варя сейчас размахнется и ударит его по лицу.
Но тут случилось такое, что Лешка никак не ожидал.
— А я-то бежала, я-то бежала! — Варя взяла Лешку за отвороты пальто, совершенно белого от снега, и засмеялась.
Лешка глянул на Варю, и ему самому захотелось смеяться.
— В кино как-нибудь в другой раз сходим, — весело продолжала Варя, — а сейчас… знаешь куда давай катнем? В Москву. Там сейчас… представляю, как здорово!
— Поедем, — сказал Лешка и доверчиво улыбнулся. — А я думал… думал, ты на меня рассердишься.
— Подожди, ты весь в снегу. — Варя сняла рукавичку и принялась заботливо смахивать синеватые пушинки с его кепки, с бровей, с пальто.
— Ну, хватит, — сказал смущенный Лешка. — В двенадцать двадцать пять на Москву идет электричка. Мы опять опоздаем.
— Успеем. — Варя повернула Лешку спиной к себе и захлопала рукавичками по его лопаткам.
А потом они побежали, схватившись за руки, на станцию и всю дорогу хохотали — сами не зная над чем. Лешке было так хорошо вдвоем с Варей, что он позабыл даже спросить ее, почему все же она опоздала в кино.
Лешке приходилось бывать в Москве и раньше, уже после того, как он обосновался в Брусках, но нынешняя поездка с Варей ничем не походила ни на одну из тех его поездок. Наверно, еще много-много раз им предстоит вот так же вместе, рука об руку, бродить по шумной, многолюдной Москве, но эту их поездку он никогда не забудет!
В Брусках Лешка и Варя еле застали поезд. Войдя в вагон, они с маху сели на лавку, у окна, и Варя, поправляя на голове вязаную шапочку, съехавшую на затылок, вдруг скороговоркой, с придыханием сказала:
— Какая мордашка!.. В окно глянь… видел?
Внизу, у насыпи, стояла девочка, держа за голову глупого телка.
Девчурка и теленок промелькнули в какую-то долю секунды. Электропоезд, набирая скорость, уже мчался дальше, а перед Лешкиными глазами все еще стояли круглолицая девчонка в овчинном полушубке и длинноухий телок с большими пугливыми глазами и влажной, чуть розовеющей мордой, и на сердце у Лешки отчего-то необыкновенно потеплело.
Немного погодя Варя толкнула Лешку в бок, и он увидел в окне хрупкую, тонюсенькую березку, кем-то безжалостно поверженную на землю. Белые пушинки слегка запорошили ее желтые растрепанные косы, все еще удивительно прекрасные, и на ум невольно приходил вопрос: ну зачем так бесцельно, от нечего делать, погубила молоденькую березку чья-то злая рука?..
А уже ближе к Москве Варя и Лешка молча любовались кремовато-белой махиной университета на Ленинских горах, выросшей перед глазами как-то внезапно.
В Москве тоже валил снег, и город казался до неузнаваемости преображенным, просторным. Они вышли из метро на площади Маяковского и побрели не спеша по улице Горького — куда глаза глядят.
Крыши домов, балконы, неуклюжие смешные троллейбусы, легковые машины, скользившие бесшумно, — все было заснеженным, пушистым, невесомым. Казалось, даже воздух загустел от мельтешивших хлопьев и шагов через десять непременно упрешься в тугую дремотно-белую стену.
Крепко прижимая к себе локоть Вари, Лешка то и дело заглядывал ей в разрумянившееся лицо, отвечавшее ему каждый раз улыбкой, по-детски доверчивой, близкой.
К подножию памятника Пушкина Варя осторожно положила зеленую сосновую веточку, которую она везла из Брусков, подобрав ее по дороге на станцию. Тут же, у ног поэта, лежал букетик живых огненных гвоздик.
Поворачиваясь к Лешке, Варя шепнула:
— Гвоздички — как угольки из-под снега горят. Правда?
Вместо ответа Лешка только крепче сжал Варину руку.
А над ними, в вышине, стоял Пушкин, слегка наклонив свою курчавую белую голову, как бы благодарил за внимание.
В Столешниковом переулке (Лешка не помнил, как они туда попали) бойкие девушки в синих комбинезонах асфальтировали тротуар. Весело покрикивая, они разравнивали лопатой горячий дымный асфальт, только что сброшенный на землю самосвалом, будто намазывали на огромный ломоть хлеба зернистую икру.
Шофера самосвала, рослого, голубоглазого парня, зачем-то подошедшего к ним, девушки вдруг схватили в охапку и, визжа, повалили на снег.
— Пустите, вы, солдатки! — кричал беззлобно шофер, отбиваясь от девушек, но по всему было видно, что ему и самому хотелось чуть-чуть порезвиться.
Когда шумливые озорницы остались позади, Варя с завистью вздохнула:
— И работа у них не легкая, а все такие веселые…
— А знаешь почему? — отозвался Лешка. — Не в одиночку потому что… На народе всегда весело!
У посудного магазина с заманчивыми зеркальными витринами Варя долго стояла, разглядывая разные безделушки, китайские чашки, золоченые хлебницы и всякую другую, непонятного для Лешки назначения, посуду.