— Степан Бандера под своей фамилией живет в Мюнхене? — спросил Прудько.
— Что вы! — протянул Выдра. — Тоже под псевдонимом. Одни знают его как “Попеля”. Свои инструкции сюда, в край, он подписывает “Быйлыхо”. Это я знаю точно от их радиста “Пэта”.
Прудько и Кравчук переглянулись.
Помолчав, Выдра продолжал:
— Ну вот я и должен был, чтобы шкуру спасти, пойти в разведывательную школу в Баден-Бадене.
— Допустим, что все это верно, — сказал полковник, постукивая пальцами по столу. — Но за границей как вы очутились?
— Вы же сами знаете, как, — печально протянул Дмитро. — Вы еще были далеко, за Днепром, а тут, в Галиции, много таких хлопцев, как я, хотели с немцами биться. Наши поповичи, что сроду беды не знали, затащили нас обманом в ту самую “Украинскую повстанческую армию”. Вместо того, чтобы гитлеровцев бить, мы стояли с винтовками у ноги месяцами, а по ночам крестьян грабили. Немцы с них один налог тянут, а мы — другой, будто бы на “самостийну”. А по сути мы его съедали в бункерах и советских партизан порой уничтожали.
— Это все понятно, — сказал Кравчук, — но вот в Мюнхен какая сила вас затянула?
— Затянула! — с горечью признался Дмитро. — Форсировали вы Днепр и под Бродами хваленой нашей дивизии СС “Галиция” такой разгром задали, что сразу по всему Прикарпатью эхо прокатилось. Ну, проводники стали агитацию вести, чтобы мы на Запад убегали. “А если останетесь, говорили, большевики придут и не будут разбирать, кто где был — всех на телеграфные столбы”. Ну, я так перепугался, что взял ноги на плечи и только в Баварии передохнул…
— Выходит, жалеете, что на Запад мотанули? — сказал, улыбаясь, полковник.
— Спрашиваете! Сколько моих ровесников, что здесь, в крае остались, уже получили высшее образование, инженерами работают, агрономами. Я ведь слушал, живя в Мюнхене львовское радио. Станислав слушал. Часто в тех передачах знакомые фамилии попадались, голоса односельчан узнавал. Слушаю — а у самого слезы на глаза накатываются… И завидую им… — с горечью продолжал Дмитро. — Вот вчера ночью, как услышал в селе песню украинскую, чуть слезами не залился. А ведь те, в Мюнхене, говорили, что большевики почти все украинское население в Сибирь вывезли… Но не в этом дело. Сколько молодых лет загублено!
— Родня у вас есть? — спросил Кравчук.
— Сестры… Братья… Старенькая мать осталась. Возле Яремче. Но все равно я для них пропащий…
— Не любят вас? — спросил Кравчук.
— Не в том дело, — проронил Дмитро. — Когда мы были уже в Баварии и кончилась война, я послушал вожака и подговорил хлопцев, чтобы те написали домой, что собственными глазами видели, как в Польше меня бомба убила. Так с той поры я для своей родни в покойниках числюсь.
— Как же вас раньше звали? — спросил Кравчук.
— Выдра — это псевдо. А по-настоящему я пишусь Дмитро Михайлович Кучма. Так и крестили меня в Ямном.
— Ну, добро, Дмитро, — сказал полковник, нажимая кнопку звонка. — Мы с вами еще поговорим подробнее. И не раз.
Появился в дверях конвоир. Неловкими шагами, кланяясь и оглядываясь, ушел Дмитро Кучма.
— Да, любопытный случай, — промолвил полковник. — Если все то, что он сказал, правда… Хотя вы знаете, Николай Романович, мне почему-то кажется, что особой психологической загадки в его судьбе нет.
— Насколько я понимаю, для начала комбинации надо брать “газик” и ехать в Ямное, где живут родители нашего “покойника”? — спросил Кравчук, поглядывая с улыбкой на Прудько.
— Вы, Николай Романович, угадываете мои мысли, — сказал полковник. — Только переоденьтесь. И все делайте очень конспиративно. На месте сориентируетесь, что и как. Относительно Дыра запросили?
— Сегодня. Шифровкой.
— Он по-прежнему крутит?
— Не мычит, не телится. То шельма меченая! — сказал Кравчук, прощаясь с полковником.
Охранники Хмары — Реброруб и Стреляный — вели Почаевца весенним лесом к маленькой полянке над скалистым обрывом. Высокие серостволые буки еще не успели выбросить молодую листву. Но отовсюду из-под палого, прошлогоднего снега пробивались стрелки подснежников и других первых цветов весны. Где-то внизу, петляя под обрывом, шумела в каменном русле горная речушка. Тоскливо посмотрев на утреннее солнце, услышал ее шум Почаевец и еще раз подумал:
“Дернула же нас нелегкая интересоваться ее исчезнувшим течением! Прошли бы мимо и сейчас гуляли на свадьбе в Яремче. А так…”
…На маленькой полянке были люди. Почаевца подвели к буковому пню, заменяющему стул, на котором сидел у походного столика Хмара. Поодаль расположились его охранники.
Хмара посмотрел на геолога так, будто увидел его впервые, и резко спросил:
— …Слушай, ты! Со мной шутки плохи. Последний раз тебя спрашиваю: что вы нашли в прошлом году на Алтае?
Почаевец посмотрел в упор на бандитского вожака и спокойно ответил:
— Гонобобель.
— Гонобобель? — заинтересовался Хмара. — А что это такое?
— Ягода такая. Иногда ее называют голубикой. Растет преимущественно в северных лесах…
Хмара вскочил и закричал:
— Ах ты, сатана! — и сделал условный знак своим боевикам.
Почаевца прислонили к высокому буку, а Смок, отложив протокол, поплевав на свои сухие ладони, подошел к геологу и начал постепенно закручивать “удавку”.
…Полное предсмертной муки багровеющее лицо Почаевца было запрокинуто к весеннему небу. Он тщетно пытался поймать воздух посиневшими губами.
Хмара подошел к Смоку и стал рядом.
— Что? Приятно? — глядя геологу в глаза, издевался Хмара. — Так вот, тихонечко, постепенно весь тот советский дух из тебя и выйдет…
Таким страшным, полным невыносимого страдания было лицо Почаевца, что даже один из видавших виды бандитов, молодой, долговязый хлопец по кличке “Потап” отвернулся и заслонил рукой белесые глаза.
…Теряя сознание, Почаевец упал. Один из бандитов приподнял и оплеснул лицо геолога водой из манерки.
— Скажешь теперь? — наклоняясь над Почаевцем, закричал Хмара.
Очнувшийся Почаевец кивнул в знак согласия головой.
Боевики освободили “удавку”, подняли геолога. Почаевец несколько раз жадно глотнул воздух, а потом из последних сил плюнул Хмаре в лицо. Хмара отскочил, утерся кожаным рукавом куртки и разъяренно бросил:
— Прикончить геолога!..
Еще не остывший от ярости, Хмара спустился по скрипучей лестнице в свой запасной бункер. Бандеровцы, бывшие здесь, почтительно вскочили.
— А ну, давайте сюда того, другого! — крикнул Хмара, усаживаясь на табуретку.
Смок — неизменный его секретарь — раскрыл папку с протоколами допроса.
Бандиты подтащили Березняка к столу.
— Так где вы были после Алтая?
— Я же вам сказал: в Армении, — спокойно ответил Хмаре геолог.
Удивленный его спокойным ответом и видимым желанием вести откровенный разговор, Хмара спросил:
— Что же вы искали в Армении?
— Золото!
— Золото? — недоверчиво переспросил проводник. — А если мы тебе дадим карту, ты сможешь начертить, где там залегает золото?
— Как же я это сделаю, если у меня руки связаны?
— Для такого дела развяжем! — сказал проводник и дал знак бандитам.
И никогда не мог бы предположить Березняк, расправляя затекшие руки со следами веревок на коже, что в эту самую минуту его старушка-мать, живущая в небольшом местечке Корец, принимает как желанного гостя, того самого Стреляного, который выследил геологов в глухом урочище Черного леса еще задолго до того, как они приблизились к тайным бандитским бункерам.
Он пробрался в Корец по заданию Хмары, чтобы проверить, верны ли показания Березняка, нашел маленький домик, где жила его мать, и, представившись фронтовым приятелем сына, без особого труда вошел в доверие Анны Матвеевны. Одетый в полувоенную форму, типичный демобилизованный, каких много тогда разъезжало по стране, нежданный гость не вызвал у старушки никаких опасений. Она пригласила его к столу, нарезала свежий хлеб, подвинула масло, налила крепкого чая в тяжелый, граненый стакан. Прихлебывая чай с вареньем, Стреляный, озираясь по сторонам, сказал:
— Ай-ай-ай! Такая неприятность приключилась с вашим сыном. А я — то думал, застану его дома, раздавим пол-литра, друзей фронтовых вспомним… те трудные годы…
— Если вы хотите выпить, у меня есть настоечка на листьях черной смородины, — предложила старушка неожиданному гостю. Ведь он очень желанный для нее, фронтовой друг сына. И не чуяло еще материнское сердце, кто заполз к ней в дом.
— Не, это к слову пришлось, — отказывается Стреляный. — Но я убежден, что тут какое-то недоразумение. Объявится ваш Гнат… А может, его в командировку послали какую дальнюю?
— И матери не написать об этом? — с грустью сказала старушка.
— Он же геолог, — заметил Стреляный. — У геологов иной раз бывают тайные командировки, о которых никто не должен знать. Он до этого бывал, небось, в таких?
— Даже из самой тайной можно весточку прислать, — сказала Анна Матвеевна. — Вот, когда они руду искали эту, как его… уродановую… ну, когда Гену орденом наградили, и то открыточку прислал — так мол и так, жив, здоров, не волнуйся, задерживаюсь…
— И нашли эту… самую руду? — сдерживая волнение, спросил осторожно Стреляный.
— А если бы не нашли, то и орден бы Геня не получил! — сказала старушка.
— И адрес обратный на той открыточке был?
— Почтовый ящик какой-то. Забыла уже.
— А орден какой получил?
— Знак почета! — не без гордости сказала старушка.
— Был бы здесь сынок ваш, обмыли бы его мирный орден, как в войну обмывали боевые! — протянул Стреляный.
В комнату, запыхавшись, вбежала Тоня Маштакова и, не замечая постороннего, показывая квитанцию, сказала:
— Ну, Анна Матвеевна, отправила. С обратным уведомлением.
— Познакомься, Тонечка, это приятель Генки по фронту. В Вене они вместе служили.
— Очень приятно, — сказала Тоня. — А я — невеста Генки.
Стреляный, видимо, опешил и протянул:
— Невеста? А он мне не говорил, что у него есть невеста… Вот скрытный!..
— Как же мог он вам сказать? — думая о другом, что мучает ее каждую минуту, сказала Тоня. — Вы когда с ним в Вене служили?
— В сорок шестом… Осенью. Тогда…
— В сорок шестом? — скрывая недоумение и меняясь в лице, переспросила Тоня. — Простите, а вы тоже… танкист?
— Ну да, но только я был радистом при ихних танках.
С большим трудом пересиливая подступающее волнение, стараясь не выдать своих подозрений, Тоня на ходу придумывает ответ:
— Да-да, как же, я помню… Генка рассказывал мне, что у него был большой приятель радист. Может, это вы были?
— То, наверное, был Нечипорук, — теряясь, роняет Стреляный и прихлебывает чай.
— Вы посидите, мамо, с гостем, а я до аптеки сбегаю.
— А я тоже пойду, — поспешно вставая, сказал Стреляный.
— Да вы сидите, — бросает Тоня, порываясь уйти одна. — Ближайший поезд около полуночи.
— Но у меня еще дела… до поезда.
— Ну, я на минутку… Подождите. Еще поговорим.
— Не, я з вами, — говорит бандит. — Простите. Думал, Гнат дома. — И гость быстро схватил свой чемоданчик.
Они шли улицами Корца к его женскому монастырю, и у каждого своя дума. Заподозрив неладное, Тоня мучительно ждала, не попадется ли им навстречу кто-либо из знакомых, а еще лучше — милиционер. Но пустынны были улицы Корца.
Вот показался грузовичок. Место рядом с шофером в кабине пустое. Стреляный поднял руку. Застопорил грузовичок.
— Опаздываю, подбрось, друже! — крикнул Стреляный, и, махнув Тоне рукой, с силой захлопнул дверцу кабины. Бросилась к машине Тоня, но шофер уже дал газ, и облако пыли, будто маленький смерч, закружилось позади машины…
Ошеломленная и растерянная, Тоня долго смотрела вслед уходящей машине, позабыв запомнить ее номер. Как она потом ругала себя за это!
Майор Загоруйко быстрыми шагами вошел в кабинет полковника Прудько с расшифрованной телеграммой в руках.
— Быстро ответили, — сказал он.
— Что именно? — спросил Прудько.
— На наш запрос относительно Дыра. Вот, послушайте: “Фигурант Дыр”, запасные организационные клички “Покрака” и “Кудыяр”, тысяча девятьсот восемнадцатого года рождения, сын владельца колбасной в Саноке, Григорий Ломага, служил в немецкой полиции в Балигроде, после изгнания немцев ушел в банду и, являясь старым членом Организации украинских националистов, принимал участие в курьерской службе, связывающей зарубежных бандитов с районами Советской Украины. Служил в сотне бандитского вожака Гриня. С остатками сотни Гриня и вместе со “Свентокшижской бригадой” польских фашистов прорывался через Еленю Гуру на запад к американцам…”
— Веселенькая биография! — сказал полковник Прудько и, обращаясь к сидящему на диванчике Кравчуку, спросил шутливо: — Ну как, Николай Романович, не передумали?
— Товарищ полковник, кем я уже не был на своем веку! — сказал Кравчук.
Полковник нажал кнопочку звонка и вызвал дежурного.
— Немедленно свяжитесь с областной библиотекой. Все, что у них есть по городу Санок, — сюда. И план его. И путеводители. — Обращаясь к Кравчуку, сказал: — И это очень хорошо, что Дыр из Санока! Было бы беспокойнее, если бы он родился в наших краях.
Спустя два дня уже в следственной камере Кравчук и полковник Прудько продолжали допрос Выдры. Окно камеры было взято в решетки, и оттого солнечные лучи разделяли сосновый стол на клетки.
— Что же на словах велел передать Профессор Хмаре? — спросил полковник.
— Пусть не зарывается, — сказал Дмитро. — Вот Резун даже на районные центры нападал, ну и что с того? Советская власть как стояла, так и стоит, а того Резуна убили.
Полковник Прудько и Кравчук переглянулись. Кому, как не им, принимавшим участие в ликвидации одной из самых опасных шаек, бродивших по Черному лесу, банды Резуна, знать об этом.
— Хорошо, — согласился полковник. — Значит, нападения прекратить, а чем же заниматься?
— Создать затишье между вами и националистами. Пусть люди думают, что украинские националисты вдребезги разбиты.
— Сидеть тихо и ничего не делать? — уточняет Кравчук.
— Нет, зачем? — возразил Дмитро. — Любыми способами пробиваться на восток.
— Для чего? — спросил полковник.
— А вы думаете, нашим проводникам там, на эмиграции, американцы даром деньги платят? — рассуждает Дмитро. — Они с них за эти доллары разные сведения о Советском Союзе вымогают. Кто платит — тот и требует! Помню, слышал разговор между хлопцами, что, кроме важных документов, Хмара в своих руках большую казну держит. Ему одному известна тайна, где та казна закопана. За этой казной кто-то из закордонного провода сюда выбирается.
Полковник Прудько спросил:
— С чего же образовали эту “казну”?
— Ну, деньги бумажные есть… доллары, также монетами, бриллианты… золото… Еще со времен оккупации. Наши ж хлопцы принимали участие в разных акциях, когда гитлеровцы евреев тут повсюду уничтожали. Ну, им и перепало того золота тоже.
— Награбленного, кровью облитого? — сказал полковник.
— Ну, так, — неохотно признал Дмитро. — Я при том не был…
Полковник Прудько посмотрел на Кучму испытующим взглядом и, осторожно доставая из папки папиросную бумагу, спросил:
— Это нашли в кармане вашей куртки. Что это такое?
Дмитро Кучма взял записку.
— Это же время и место встречи с тем самым Ивасютой около села Пасечное, где вы нас взяли. Вот, смотрите: “И-а, 5–5, 7–5, 10-5”. “И-а” — значит Ивасюта, “5–5” — пятого мая и так далее.
— А приписка “почта поздно”? — поинтересовался Кравчук.
— Это значит, что за почтой они придут на пункт встречи после полуночи.
— Если бы встреча в мае под тем крестом не состоялась, куда бы вы тогда пошли? — спросил полковник.
— Недалеко, в дупле старого бука, есть мертвый пункт. Я могу показать.
— Тот мертвый пункт мы знаем, — улыбнулся Кравчук. — Ну, а если бы он не сработал? Если бы молния еще раз тот бук разбила?
— Тогда Паранька, — сказал Дмитро.