— Чего ж они прячутся, дураки? — сказал Скотт. — Разве мы хотим причинить им какой-нибудь вред?
— Должно быть, научены. Когда-то кто-то их тут крепко напугал, — ответил Кандараки.
— А вот смотрите, какая птичища бежит, — крикнул Хануби, вскидывая ружье.
— Это казуар, — сказал Скотт, — не стоит стрелять. Он уже далеко, да и некогда с ним возиться. Еще не одного встретим.
Казуар мчался по долине как ветер. Он был очень похож на всем известного страуса, только с гребешком, как у курицы, на голове да с шеей, украшенной ожерельем, как у индюка. На концах крыльев и в хвосте у него не было тех красивых белых перьев, из-за которых так ценится страус. И вообще перья у казуаров необычные, похожие скорее на шерсть.
— Жалко, — сказал Брук, — что в этой дурацкой стране нет, кажется, кроме казуаров, ни одного животного, на которое стоило бы поохотиться. Даже ни одного хищного зверя.
— Зато хватает хищных людей, — сказал Скотт. — Однако пора возвращаться. Файлу, видно, уже ждет с обедом.
Пробираясь через кустарник, они были оглушены громким, пронзительным криком какаду. Порядочная стайка этих попугаев, рассевшись на ветвях, вела свою оглушительную беседу.
— Вот уж разболтались, настоящие попугаи… — сказал Брук, затыкая уши, и вдруг запрыгал, замахал руками и с ревом стал кататься по земле.
Все остановились в удивлении.
— Что с ним такое? — сказал Скотт. — Неужели крик какаду так подействовал на него?
— Помогите! Осы! Осы! — выл Брук.
История, конечно, не из приятных, но тут нельзя было удержаться от хохота. А между тем загудело над самым ухом мистера Скотта, и все, вместо того чтобы спешить на помощь, бросились прочь.
А дело обстояло просто: Брук ступил ногой в осиное гнездо, за что и был наказан.
Ну и бранился же он! Всем досталось: и осам, и какаду, и папуасам, и Новой Гвинее вообще. Попробуй тут смолчи, когда все лицо у тебя распухло, глаза заплыли и при взгляде на тебя никто не может удержаться от смеха! Особенно радовались Чунг Ли и Файлу, два врага, которые одинаково желали «добра» мистеру Бруку.
Так плыли несколько дней. За все время только один раз они встретились с папуасами. Из заливчика вынырнуло им навстречу несколько пирог, в которых было много людей, вооруженных луками и пиками. По всему их виду и жестам можно было судить, что намерения у них воинственные.
Но, едва услышав выстрелы, они все разбежались.
— Мне уже начинает казаться, что если так пойдет дальше, наша экспедиция будет простой прогулкой, — сказал Скотт.
— Хорошо говорить, когда мы сидим «дома» и у нас под рукой есть оружие, даже пулемет, бомбы и газы. На суше будет не так легко, — возразил Кандараки.
В другой раз всех встревожил крик боцмана Старка:
— Смотрите, смотрите: человек на коне!
Если бы у нас закричали: «Смотрите, слон на самолете!» — это произвело бы меньшее впечатление, чем тут слова: «человек на коне».
Дело в том, что на Новой Гвинее совсем нет лошадей. Только на побережье можно было встретить двух-трех, завезенных европейцами. А появись лошадь тут, в глубине острова, папуасы были бы перепуганы не меньше, чем мы при виде какого-нибудь фантастического чудовища.
Все навели бинокли в ту сторону, куда показывал боцман, но ровно ничего не могли разглядеть.
— Это тебе померещилось, — сказал Старку Кандараки.
Но тот клялся, что отчетливо видел, как на пригорок поднялся всадник и скрылся за деревьями.
Как ни всматривались, как ни прощупывали биноклями всю местность в той стороне, где Старк заметил всадника, — никто больше ничего не увидел. Так и решили, что боцмана подвели глаза. А он даже вскипел:
— Да что я — ослеп или пьян? Глаза еще мне никогда не отказывали.
Правда, у старого морского волка глаза были не хуже иного бинокля, но ведь не может же быть невозможного. Как сюда попадет европеец на лошади? А если это был папуас, то откуда ему взять лошадь?
Еще через несколько дней справа открылась другая река, нисколько не меньшая, чем та, по которой плыли наши путешественники. Это был Стрикленд — приток реки Фляй. Значит, оставалось плыть половину пути.
Тут миссионер сказал, что он хочет сойти на берег.
— Вы ведь говорили, что вам надо до верховий, — сказал Старк.
— Я там и буду. По прямой это не очень далеко, — ответил миссионер. — А пока я поищу свою мать. Здесь как раз живет племя, которое тогда напало на нас.
— Может быть, на всякий случай возьмете револьвер? — предложил Скотт.
— Нет, не нужно, — ответил Саку, — хищных зверей здесь нет, а для людей у меня есть вот это оружие, — и он показал библию.
— Ну, желаю вам всего наилучшего! — сказал Скотт и впервые в жизни протянул руку черному.
Миссионер взял свой мешок, библию, распрощался со всеми и скрылся в лесу.
— Удивительный человек, — заметил Кандараки.
— Вот тебе и папуас! — добавил Брук.
За Стриклендом река Фляй стала заметно меньше: она потеряла добрую половину воды, которую давал приток. Если до Стрикленда иногда еще добирались пароходы, то подняться выше они уже не могли. Здесь только раз — другой побывали исследователи. У наших путешественников было то преимущество, что они плыли на катере, который мог идти и при небольшой глубине.
Берега сдвинулись, стали выше и круче. Течение усилилось, так что катер двигался еще медленнее, чем прежде. Иной раз его даже начинало сносить, назад. Стали попадаться подводные камни, и плыть ночью уже было нельзя.
И вот однажды на катере снова раздался крик:
— Смотрите, всадник слева!
На этот раз уже все увидели далеко на горизонте верхового. Лошадь шла шагом и держала направление на запад.
Брук посмотрел в бинокль и удивленно воскликнул:
— Да их же двое на одной лошади!
— Что за черт? — сказал Скотт и взялся за бинокль, но ничего уже не увидел: лошадь скрылась за холмом.
Путешественники не знали, что и думать. Мало того, что пришлось поверить в реальность «человека на коне», так тут еще почему-то двое на одной лошади. Что это за люди? Откуда? Как они попали сюда? И зачем?
Однако долго рассуждать по этому поводу не приходилось: возникла новая, более важная забота. Чтобы не терять времени, они редко останавливались и жили главным образом за счет тех припасов, что набрали с собой. А их было не так уж и много: добрую половину места на катере занимало оружие. Мистер Скотт правильно рассуждал, что, имея оружие в достатке, все остальное нетрудно будет добыть.
Так бы оно и было, да беда в том, что дичи попадалось мало. Сначала еще можно было время от времени подстрелить утку, но потом, когда местность пошла более высокая, их не стало. До Стрикленда было много рыбы, а теперь она почти исчезла, и чтобы поймать несколько рыбешек, не стоило тратить времени.
На суше водились казуары, но ведь их иначе как на лошади не догонишь, а чтобы подстеречь и застрелить хитрую птицу, тоже нужно было много времени.
Что касается плодовых деревьев, так их тут в диком состоянии так же мало, как и в наших лесах. Без человека и его труда самая «райская» местность ничего не стоит. Только на картинках она выглядит по-райски, а путешественники там страдают от голода ничуть не меньше, чем где бы то ни было.
Правда, на катере было еще кое-что из продуктов, но ведь путешествие только начиналось, и надо было подумать о будущем.
Однажды справа, километрах в шести от берега, показалась деревня. Решено было пойти туда, чтобы выменять что-нибудь из продуктов.
Деревня стояла на берегу небольшого озера, которое соединялось с рекой маленьким протоком. Поднялись немного по протоку, а дальше двинулись пешком. Однако как только жители заметили чужих, они сразу же разбежались кто куда. Европейцы кричали, делали разные знаки, показывая, что идут с добрыми намерениями, но от этого папуасы пугались еще больше.
Пришли в опустевшую деревню, заглянули в несколько хижин. Нигде ни души. Разбросаны разные вещи: одежда, искусно сплетенная из травы, кинжалы, стрелы из костей казуара.
— Вот, полюбуйтесь на эту игрушку! — сказал Кандараки, показывая на человеческую голову.
«Игрушка» и в самом деле заслуживала внимания. Это была кожа, аккуратно снятая с черепа и набитая травой. Рот и глаза широко раскрыты да еще подкрашены красной краской. Тут же были и голые черепа, тоже раскрашенные.
— Смотрите, сколько рубцов на них, — заметил Скотт, — видно, что добыты в бою.
— А их обладатели — съедены, — добавил Брук.
— Может быть, — согласился Скотт. — Но почему нигде не видно ничего съестного? Чем они питаются?
— Едят друг друга, — подсказал Брук.
— Подальше от жилищ, в лесу, у них есть огороды, — объяснил Кандараки, — а кроме того, разводят свиней и собак на мясо.
— Ну, что собак жрать, что друг дружку, — один черт! — ворчал Брук.
На улице увидели поросят. Открыли стрельбу и двоих убили.
Эхо разнеслось по окрестным лесам, и спрятавшиеся там дикари радовались, что успели убежать. Они были уверены, что эти страшные белые чужаки пришли только затем, чтобы уничтожить их со всем имуществом. Разве этот «гром», что они принесли с собой, не ясно говорит об их намерениях?
Возвращаясь к берегу, наши путешественники вышли на небольшую полянку и остановились как зачарованные. Даже Брук не выдержал и проговорил:
— Что за прелестный уголок!
Со всех сторон свешивались удивительные цветы так называемой «муккуны». Это растение приспособилось жить на других деревьях, а «за квартиру» платит тем, что украшает самые разные деревья своими красно-желтыми цветами, переливающимися на солнце, как пламя.
И тоже яркие, как пламя, перелетали с цветка на цветок знаменитые райские птицы. Какие-то ярко-синие пичужки спасались бегством от бабочек, которые были в несколько раз больше их. А на всех покрикивали, словно отдавая команду, многочисленные какаду.
— Черт побери, как в сказке! — сказал Кандараки, озираясь вокруг. Но вот он остановился, сорвал с плеча ружье и показал рукой на одно из деревьев.
Сквозь листву было видно, как что-то темное лезло по стволу дерева. Конечно, папуас.
Скотт дал знак, чтобы все соблюдали тишину, и осторожно стал красться к тому дереву. Но Брук не сдержался и выстрелил.
— Что вы делаете? — крикнул Скотт. — Зачем?
В чаще зашумели и затрещали ветви, мелькнуло темное тело и грянулось наземь.
— Что вы наделали? — снова сказал Скотт. — Зачем стрелять без нужды? Все стояли, опустив головы, и даже Брук чувствовал, что поступил нехорошо.
— Не будет в другой раз следить за нами, — оправдывался он. — А что, если бы он пустил в нас отравленную стрелу?
— Нам ничего не стоило в любую минуту снять его, если бы на то пошло, — сказал Скотт. — Раз мы его заметили, он уже был для нас безопасен. А это только разозлит папуасов, и у нас прибавится ненужных хлопот. Скверно, очень скверно, мистер Брук!
Между тем Хануби направился в кусты, где упало тело.
— Сюда! Скорей! — раздался его веселый голос. Подбежали… и расхохотались так, что эхо пошло по всей округе. Даже Скотт, может быть, впервые в жизни так хохотал. Вместо папуаса под деревом лежал… кенгуру, так называемый лазающий кенгуру, который водится главным образом на Новой Гвинее.
— Ну и страна! — говорил Брук. — Все тут шиворот-навыворот: люди похожи на зверей, звери — на людей. И все-таки слава богу, что так получилось: успеем еще поохотиться и на папуасов, если потребуется. А этого «папуаса» и сами съедим.
Весело возвратились на катер, где уже начали было тревожиться, услыхав стрельбу в деревне. Добычи хватило на два дня.
На третий день, под вечер, пристали к одному маленькому островку посредине реки. Богатая растительность, сухой высокий берег и безопасное положение посреди реки — все это располагало к тому, чтобы остановиться тут.
С удовольствием выбрались люди на твердую землю: ноги у всех затекли от длительной езды на катере. Разложили огонь и даже спать на этот раз решили на берегу, потому что на судне было тесно. Только хозяева остались в своей каюте.
На ночь, конечно, выставили охранение, но место было такое надежное, что часовой сам заснул раньше других.
Чунг Ли лежал под высоким деревом, в десятке шагов от костра, прислушивался к шуму воды в реке и думал о том, где теперь его брат и встретятся ли они… А может быть, Хунь Чжи уже нет в живых, и все из-за того, что он, Чунг Ли, на четыре дня опоздал.
Все уже спали. Костер погас. Где-то далеко-далеко завыла собака. Может быть, там жилье, а может, это дикая собака, которых много водится на Новой Гвинее.
Файлу перевернулся на другой бок, и в этот момент ему показалось, что возле Чунг Ли промелькнула какая-то тень. Он поднял голову, протер глаза — ничего. Тогда он не поленился встать, подошел к Чунг Ли: тот спит как убитый. Обошел лагерь вокруг, прислушался: ни звука, ни шороха.
Файлу успокоился. Наверно, со сна почудилось. Подкинул в костер хворосту, улегся и спокойно заснул.
IV
Как уже было сказано, папуасы никогда не составляли единого государства. Жили они обособленно, своими родами, с соседями постоянного общения не имели, а если и встречались иной раз, так расходились не по-доброму.
Часто какой-нибудь сильный род подчинял себе окрестные деревни, но в скором времени и сам он мог попасть в подчинение к другому, еще более сильному роду.
Род Какаду насчитывал человек четыреста вместе с женщинами и детьми. Хижины их были разбросаны по обоим берегам небольшого ручья, на холмах. Большей частью они стояли прямо на земле, и лишь немногие были построены на невысоких сваях. Крыши — из сплетенных пальмовых листьев, стены — из ветвей; разумеется, никаких окон тут не полагалось, была только одна большая дыра, которая служила дверью. Дверь эта никогда не запиралась, потому что воров здесь не водилось: красть было нечего.
Только в одном доме, побольше, была «дверь» — крышка от какого-то ящика с английскими надписями. Как попал сюда этот «осколок цивилизации» — неизвестно. Не знал этого, наверно, и сам хозяин дома — вождь рода. Но самым приметным в деревне был другой дом — огромный, на высоких сваях и с башней, как церковь. На верхушке башни развевался пук перьев какаду — эмблема рода.
Это было самое интересное учреждение у папуасов — «ум-камаль», что-то вроде нашего клуба. В этом «клубе» жили неженатые мужчины, женщин к нему даже близко не подпускали.
Тут вершились разные дела, происходили советы; сюда приходили гости и путешественники (конечно, только мужчины); тут мужчины проводили все свое время, лежали, курили, пели.
В ум-камале и теперь было довольно много народа, в то время как в других местах деревни не было почти никого.
Бросалось в глаза отсутствие женщин. По улице слонялись свиньи и собаки, беспрепятственно заходя в любую хижину. Тут же разгуливало несколько кур, которых туземцы держат главным образом ради перьев. И больше не видно было никаких примет хозяйства, даже клочка обработанной земли.
Перед многими домами были сооружены небольшие помосты на четырех столбиках. На этих помостах тоже лежали и сидели мужчины — по одному или по нескольку человек. Тут они отдыхали, беседовали. Это были своеобразные домашние клубы для женатых мужчин: в хижине им не давали покоя свиньи и собаки. Сюда женщины тоже не имели доступа, и только в исключительных случаях, в знак особой милости, им позволялось посидеть под помостом.
Вот из лесу подошли две женщины, как видно, мать с дочерью. Одеты они были очень непритязательно: короткая, до колен, юбка из плетеного тростника — и все. На спинах, перекинув веревки на лоб, они несли по большой вязанке таро — растения, которое тут заменяет наш картофель. Вся работа по хозяйству лежит здесь на женщинах. Лошадей нет, и любые тяжести переносятся женщинами таким вот странным способом. На лбу у многих на всю жизнь остается след от веревки.