Сон слетел, осталась только муть в голове. Не в силах шевельнуть разбитым телом, Волх лежал, раскинув руки, на холодной и влажной земле. Над его головой безнадежно темнело небо. Блеснет из-за тучи одинокая звездочка — и снова мгла. Реки было не видно, но она угадывалась по плеску, по запаху. За рекой вставал лес, полный неведомой жути. Мир, в котором человеку нет места… Который сопротивляется вторжению, топит в гнусных болотах, травит зверями, сбивает с дороги… Но запах дыма — знак близкого жилья — ограждал и успокаивал, как курения в святых местах отгоняли злых духов.
Что ждало его на опушке?..
Холодная вода пролилась на лицо, попала за шиворот, обожгла плечи и грудь… Волх заорал и вскочил. Перед ним на корточках сидел Бельд. Пустая посудина валялась рядом.
Волх долго хлопал глазами, пытаясь вспомнить недавние события. Бельд — раб Хрута… Он хотел его купить. Зачем? Ах, да. Чтобы драться с ним и убить. Хрут уперся, но Ильмерь отдала перстень… Теперь этот парень — его собственность.
— Подойди ближе, — хрипло велел он Бельду. Непослушными руками он ухватился за железный ошейник. Тот, к счастью, был не запаян, а лишь закреплен болтом. Повозившись немного, Волх вытолкнул болт, сорвал ошейник и отбросил его в траву.
— Все, отныне ты свободный человек, — объявил Волх. — А теперь…
Но договорить вызов на поединок он не успел. Сначала на лице рыжего парня появилась неверящая, безумная улыбка, потом он как подкошенный упал на колени. Он не мог ничего говорить, потому что боролся со слезами. И у Волха самого вдруг почему-то защипало в носу.
— Хорошо, теперь я должен тебе больше, чем жизнь, — хрипло вымолвил Бельд. — Стоит тебе напомнить…
— О таких вещах не напоминают, — смущенно буркнул Волх. — Ты сыт? Пошли, очень спать охота. Поживешь пока у меня, а потом что-нибудь придумаем. В дружину тебя возьму… если захочешь. Надеюсь, наши там уже перестали куролесить.
Пир действительно закончился. Кто смог — ушел спать, кто не смог — уснул прямо на лавках или под столом. Словен, тяжелым взглядом оглядывая опустевшие сумрачные палаты, пролил мед мимо кубка на стол. Хавр смотрел на пьяного холодно и презрительно. Он попробовал еще раз начать разговор:
— Да ты понял ли, что я говорю, князь! Волх целовал твою жену.
— И что с того? — с трудом выговорил Словен. — Она его мать.
Хавр досадливо дернулся. Тупое животное, он ничего не понимает…
— Не Шелонь, — терпеливо пояснил он. — Ильмерь. Волх целовал Ильмерь. Я сам видел.
Словен вздрогнул и поставил кувшин на стол. В глазах у него словно бы прояснилось.
— Сам?.. Мой сын?..
— Он тебе не сын.
— Ты что придумываешь?
Словен угрожающе сдвинул брови. Хавр знал, что он ступил на опасную почву. Но княжеского гнева он не боялся.
— Это не я придумал, это люди говорят… А дыма без огня, как известно, не бывает. Если он и впрямь сын Велеса… Он украдет у тебя жену, как скотий бог украл у великого Перуна прекрасную Мокошь… Ты так это и оставишь? Накажи его! Вспомни, как Перун пронзил Велеса, ползучего гада, копьем!
— Копьем? — задумчиво спросил Словен.
— Копьем, — подтвердил Хавр. Ну что, наконец зацепило?
И тут могучий удар в грудь снес его со скамьи. Словен, шатаясь, нагнулся над ним. От него разило, как из бочки, и лицо было страшным.
— Ты что, сволочь, — проревел князь, — ты что, меня подбиваешь собственного сына убить? Пошел вон! Никогда этого не будет! Никогда!
Хавр понял, что перестарался. Он быстро пошел на попятную. Сменил тему, подлил Словену еще медовухи, чтобы завтра ни слова не вспомнил из этого разговора. Видно, эта ведьма Шелонь приколдовала князя к себе, раз он так дорожит ее ублюдком… Ничего, твердил про себя рус, помогая князю встать и провожая его в спальню. Как словене говорят? Вода камень точит.
Первый снег… Словно стаи белых птиц рассыпали перья… Отяжелевшее небо наконец разродилось. Земля черными жадными губами впитывала его молоко. Это была еще не настоящая зима — с метелями, скрипучими тропинками и пушистыми сугробами. Снег исчезал, как призрак, едва касаясь травы.
Сайми подняла лицо к небу, и холодные льдинки растаяли на ее щеках. Никем не замеченная, с обрыва она смотрела, как рубится на мечах молодая дружина Волха. Все больше и больше азартных, сильных парней принимали участие в этих ежедневных играх. Но Сайми видела одного… Всегда — одного.
Она любовалась каждым его движением, поворотом головы, взмахом мягких волос, с которых разлетались снежинки. Это было ее маленькое счастье…
Раньше душа Сайми была по-детски цельной. Теперь она раздвоилась. Стало как бы две Сайми, и они спорили между собой.
Одна половинка была очень разумной. Она понимала: сын словенского князя никогда к ней не посватается. Он ее не замечает, он даже не помнит о ее существовании. А Вейко заждался ответа. Скажи Сайми «да» — и свадьбу можно сыграть этой зимой.
А если она откажет Вейко из-за нелепых фантазий, то навсегда останется служанкой в доме старшего брата. Золовка будет помыкать ею и заставлять нянчить своих детей, а молодость проходит так быстро… И как же горько будет умирать, оглядываясь на бестолковую, бесполезную жизнь…
В ответ на это вторая половинка Сайми поджимала губы и гордо вскидывала голову. В последнее время она чувствовала себя владелицей редчайшей драгоценности. В ее душе, знавшей до сих пор лишь детские радости и печали, зажегся дивный свет. В его сиянии меркли и становились мелкими разумные доводы. Этим сокровищем нельзя поступиться ни за какие посулы и ни перед какими угрозами. Вейко, родня, сундук с приданым — все это принадлежало одному миру. А ее любовь — другому, высшему и важнейшему.
Эта часть Сайми жаждала подвига. Простить ему любое преступление, пойти за ним в самый трудный путь, прождать его всю жизнь…
Волх бился сейчас со своим новым другом — нескладным, рыжим иноземцем. Он был на голову выше княжича, но тот теснил его, атакуя. Его мечом словно владел неутомимый и верткий дух. Он будет страшен в настоящем бою, — с ужасом думала Сайми. Она ничего не знала о Волхе. Она ни разу не говорила с ним, и ей не с кем было говорить о нем. Но сердце подсказывало, что он тоскует. И это со своей тоской он так яростно рубится каждый день на мечах.
— Шевелись! Шевели копытами, саксонская рожа! — прикрикнул Клянча. Бельд ухмыльнулся, занося двумя руками меч. И снова Волх каким-то немыслимым финтом ушел из-под удара, а дружина одобрительно загоготала.
— Пора кончать, — зевая, заявил княжич. — Меня отцов грек заждался.
Резкий выпад — и острие меча задрожало у сердца Бельда. Тот развел руками, бросая оружие.
В боевую позицию встала следующая пара — Клянча и Алахарь. Бельд и Волх, тяжело дыша, отошли в сторону и уселись на перевернутую рыбачью лодку. Бельд набросил на спину меховой плащ и протянул такой же Волху:
— Одень, а то простудишься.
— Что ты как нянька! — тут же взвился княжич. — Ты больше не раб, неужели трудно привыкнуть? И ничего меня опекать!
— Хорошо, — пожал плечами сакс. — Ветер потную спину живо застудит, будешь кашлять кровью и умрешь. Но это дело твое.
— Мне жарко, — огрызнулся Волх. Но в плащ все-таки закутался. Снег тут же густо усыпал его плечи и волосы. Он смотрел на сражающихся. Могучий Алахарь крепко держал оборону, а Клянча крался вокруг него, как рысь перед прыжком. Хорошая у меня дружина, — с гордостью подумал Волх. В ней самому старшему семнадцать, а младшему — двенадцать лет, но мечом все владеют не хуже, чем в отцовой дружине.
— Что отец, не велел тебе распустить дружину? — спросил Бельд. Волх вздрогнул: сакс словно прочел его мысли.
— С какой это стати? — пожал он плечами. — Я старший сын и рано или поздно стану князем. Почему у меня не должно быть дружины?
— Хорошо, ты так ему и сказал?
— А откуда ты знаешь, что он со мной об этом разговаривал?
Бельд улыбнулся краем рта.
— Догадался.
— Почему?
— Потому что отцу на тебя наговаривают.
— Кто?
Бельд не ответил. Волх и сам знал ответ. Хавр. Этот сукин сын следит за каждым его шагом. Он с радостью принес бы его на заклание его же кровожадному Перуну. А отец стареет, глупеет и потому слушает наветы.
— Твой отец слишком близко допускает этого руса, — снова повторил его мысли Бельд. И Волх уже не удивился. Он лишь поёжился, лишний раз ощутив, какие крепкие узы связали его с рыжим саксом.
Волх не привык иметь друзей. И Бельда отталкивал, все время напоминая: ты мне не раб. Ты свободен. Ты мне ничем не обязан. А Бельд молча давал понять: за то, что ты сделал, моя жизнь принадлежит тебе. Это душило ответственностью и в то же время ложилось теплой грелкой на сердце…
Бельд никогда не провоцировал его на откровенность. В то же время Волх чувствовал, что сакс понимает его мысли и поступки едва ли не лучше его самого.
О себе Бельд рассказывал без утайки, но скупо, сдержанно, сообщая лишь факты. И Волх только догадываться мог, что чувствовал молодой сакс, сын знатных и свободных родителей, когда на него надели рабский ошейник. Только раз Бельд проговорился, что не освободи его Волх, он на обратном пути сиганул бы с корабля вниз головой. Есть много свободных людей, кто втайне не прочь вести сытую жизнь раба. У Бельда в характере ничего рабского не было и в помине. И только добровольно он мог отдаться в новое, дружеское рабство.
Поединок Алахаря и Клянчи закончился изматывающей ничьей. Оба еле волочили ноги, когда подошли к княжичу.
Клянча согнулся, уперев руки в колени, и выдохнул белый пар.
— Фу-у-у… Как после медвежьей охоты.
Он выпрямился и стряхнул снег с бороды. Потом вдруг прищурился:
— Глянь-ка, Волх Словенич! Что это? Кажется, девка за холмом прячется. Слушай… Да это же та, белоглазая, помнишь? Мы еще парня ее до мокрых штанов напугали. Вот потеха была! Чего это она здесь вьется? Никак мой поцелуй забыть не может? Тупая курица.
Теперь и Волх заметил за снежной завесой маленькую неуклюжую фигурку.
— Прогони ее, Клянча, — велел он. — Терпеть не могу, когда кто-то подглядывает.
— Волх Словенич! — взмолился Клянча. — Дай отдышаться! Этот бычара совсем меня загонял!
— Хорошо, я схожу, — поднялся Бельд.
Когда Сайми увидела идущего к ней княжичьего дружинника, у нее сердце ухнуло в пятки. Стыд какой… Ее заметили. Но бежать было еще позорней, и она вышла из своего укрытия, торопливо придумывая оправдание. Как назло, ничего толкового в голову не приходило. Прогонят теперь, как собаку…
Но рыжий сакс шел к ней, дружелюбно улыбаясь.
— Как твое имя, красотка?
Сайми покраснела. Ага, красотка… Замотана, как куль, глаз не видно… Квашня квашней.
— Хорошо, что торчишь здесь, на морозе? — допытывался сакс.
— На потешные бои посмотреть хотела, — прошептала Сайми. Это было почти правдой, и все-таки она залилась краской еще ярче.
Сакс посмотрел на нее, склонив голову набок. Сайми вдруг вспомнила пса со своего двора. Он так же наклоняет голову, когда слушает. И такой же рыжий. Она тихонько хихикнула в рукавицу. Сакс нахмурился и сам покраснел еще пуще нее. Сдвинул брови.
— Княжич не любит, когда за ним подсматривают. И парни в дружине озорные есть. Обидеть могут. Иди отсюда.
Сайми встрепенулась как птица, только сейчас поняв, что, возможно, ее навсегда лишают маленького счастья… Сакс что-то прочел по ее глазам и покачал головой.
— Хорошо. В другой раз, как захочешь бои посмотреть, прячься получше. Во-он из того оврага тебя никто не заметит. Поняла, красотка?
Сайми торопливо закивала, подобрала подол и бегом припустила к городу.
Грек Спиридон, кутаясь в дареную княжескую шубу, зажег в библиотеке несколько свечей. На стол он водрузил масляный светильник. И все равно темень такая, что читать — только зрение портить. И холод. Какие жуткие здесь зимы…
Спиридон был родом из Эфеса — города некогда славного, но в составе Византийской империи превратившегося в захолустье. Величественные руины — и нищета жилых домов. Жители Эфеса гордились своим прошлым, но стыдились настоящего.
Семнадцати лет от роду Спиридон нанялся матросом на торговый корабль, ходивший по Борисфену в славянские земли. Ему обещали хорошо заплатить. Но бес попутал Спиридона… Однажды он увидел, как капитан пересчитывает золотые монеты у себя в каюте, и лишился покоя.
По утру на берегу показался большой варварский город. Киев-град — называли его бывалые моряки. Бросив якорь, капитан отпустил экипаж размять ноги на твердой земле. К ночи все матросы были на месте. Все, кроме Спиридона. А уже по пути в Эфес капитан обнаружил пропажу одного из мешочков с золотом.
Так, уступив искушению, Спиридон стал вором. Он осел в Киеве, но все время трясся от страха. Когда он видел на горизонте греческий парус, то готов был зарыться с головой под землю. А если это капитан из Эфеса решил вернуться, чтобы его покарать?
Наступила зима, река стала, и Спиридон вздохнул с облегчением. Он провел в Киеве развеселую зиму, направо и налево швыряя золотые кружочки. Но с приближением весны вернулся страх. Ледоход лишил его сна. В чужих шагах за дверью ему чудилась грозная поступь капитана…
В это время в Киеве гостил Словен — вождь варварского кочевого племени. Он был доверчив и любопытен. Беседуя с ним, Спиридон важничал. Он видел, что молодой князь считает его очень образованным человеком. Словен показал греку свою гордость — коллекцию из тридцати семи греческих свитков и тринадцати кодексов, то есть сшитых книг. Все это он купил по дешевке у волжских булгар.
— Неплохая библиотека, князь, — снисходительно одобрил его Спиридон. — Тебе нужен человек, который бы разбирался в книгах.
Словен, конечно, не надеялся, что ученый грек согласится последовать за ним в дикие северные земли. И Спиридон для видимости поломался. Но недолго. На самом деле, он ликовал. Отличный способ убраться из Киева, пока сюда не нагрянули его земляки. Словене, конечно, дикое племя, но князь у них вполне приличный и щедрый человек.
Так Спиридон присоединился к великому походу Словена. Он разделил со словенами все тяготы. Причем хуже всего были первые годы строительства города, когда Спиридону пришлось жить в землянке, как кроту. Он спал прямо на сундуке с князевой библиотекой и застудил себе поясницу. Сейчас ему едва за тридцать, а он хромает, как старик.
Спиридон был несчастен. Во-первых, он страдал вдали от своей солнечной родины. Во-вторых, если раньше он боялся кары за воровство, то теперь — разоблачения своего невежества. Потому что только в диких славянских лесах Спиридон мог сойти за ученого. Да, он знал греческую и латинскую грамоту и прочел несколько религиозных сочинений. В зависимости от темы разговора мог сослаться на Аристотеля или Геродота. Цитировал их, безбожно перевирая, благо проверить его никто не мог. Но на вопросы десятилетнего Волха о том, какие народы населяют Ойкумену, смог назвать только греков, франков и славян. Волх сам перечислил ему с десяток племен, через земли которых словенам пришлось пройти.
Злой мальчишка! Он быстро понял, что его наставник — отнюдь не кладезь премудростей. Он будет молчать до поры до времени, но нет ничего хуже затаившегося врага… Но в остальном — совершенно тупой. До сих пор не выучился читать. Заниматься с ним — Сизифов труд, хотя и щедро оплаченный. Перед каждым уроком у Спиридона сводило скулы. Он втайне надеялся: а вдруг не придет?
Сегодня Волх сильно опоздал. Он вошел, пахнущий потом и снегом, весь красный после боя. Ему вовсе не хотелось запихивать себя в душную темень отцовской библиотеки. Сухопарый грек тенью поднялся ему навстречу. На вытянутом лице — укоризненные рыбьи глаза. На шее — крест. Волх знал, что это какой-то религиозный символ, но в подробности не вдавался. Словене были веротерпимым народом. Когда столько лет странствуешь среди чужих племен, поневоле учишься уважать и их богов. И даже молиться им наравне со своими — просто на всякий случай…