Барная стойка и любители пива, которые могут безостановочно тянуть свой любимый напиток и мочиться прямо здесь, в желобок, не отходя к писсуарам. Однако в барс было полно женщин, и, как мне думается, когда возникала естественная физиологическая потребность, им приходилось нелегко. Кроме того, надо иметь известное мужество, сноровку и мастерство, чтобы сходить по малой нужде на виду у всех и попасть в желоб. Не знаю, как умелы и смелы земные женщины, но представительницы слабого пола в легионах умеют делать это отменно.
Лэнк ринулся к бару, оттаскивая от стойки каких-то мужчин, явно недовольных таким нахальством и пытавшихся отвоевать жизненное пространство. Я втиснулся рядом с братом, работая плечами и тесня посетителей. Мой сосед по стойке повернулся ко мне лицом — его пьяные глаза налились кровью и метали молнии, а рука уже сжалась в кулак… Но удара не последовало. Он уставился на меня, краска понемногу сошла с лица, рот приоткрылся, и оттуда вырвалось растерянное бормотание:
— Дерьмо собачье… — С этими словами пьянчуга повернулся к остальным и толкнул в бок моего соседа: Им оказалась крупная мясистая тетка. — Ну-ка подвинься, толстуха чертова! — Та же, хихикнув, ударила его локтем в бок.
Лэнк постучал ладонью по стойке, привлекая внимание бармена:
— Эй, дурья башка, ну-ка глянь, кто пришел!
Человек по другую сторону обернулся и направился к нам. Это был высокий, стройный, средних лет мужчина восточного типа с залысиной и редкими черными волосами, собранными сзади в тонкий хвостик. У него было лицо человека, много повидавшего и не меньше пережившего: морщины в уголках глазэ горестные линии, прорезавшие щеки у рта. Я заметил, что он слегка прихрамывает. Раньше ему было лет шестьдесят или семьдесят, а сейчас… Вот черт, а!
Мужчина уже стоял перед нами, тщательно вытирая руки о белую тряпку, когда-то бывшую роскошной скатертью, и неотрывно смотрел на мое лицо, а не на мускулистые плечи и грудь:
— Ты здорово изменился, Атол Моррисон.
Я протднул руку:
— Привет, Дэви. Как поживаешь? — У меня не поворачивался язык сказать ему, что и он не остался прежним. Сейчас мужчина выглядел настоящим «глубоким стариком», очень похожим на своего отца.
Он внезапно улыбнулся, и вот уже передо мной стоял прежний Дэви Итаке. Я обратил внимание на его пальцы, тонкие, длинные, на руки с синими, вздувшимися венами. Вытянув иссохший палец, Дэви показал на угол комнаты:
— Идите, парни, садитесь за свободный столик в углу, я сейчас подойду к вам. — Повернувшись, он крикнул: — Эй, Сэмми, оторвись на минутку. Марш, черт старый, иди-ка сюда!
Я посмотрел на другой конец стойки и увидел Марша Донована, уже переодевшегося и сразу изменившегося. Он стоял, щурясь от света и дыма, и слабо улыбался.
Мы уселись за столик, и, как было обещано, к нам подошел Дэви, неся под мышкой бочонок, а в руках инструменты для его вскрытия и пару стеклянных бокалов. Со стуком поставив их на стол и уронив железки, бармен аккуратно опустил бочонок.
Держа молоток в одной руке, затычку в другой, а кран между пальцев, Итаке с размаху ударил по дереву. Хозяин заведения работал с размеренной точностью машины, распространяя вокруг столика запах пива.
Уложив бочонок на бок и подперев его рукояткой молотка, он со словами: «А вот теперь:..» захватил все пять кружек в одну паучью руку и поставил их под струю. Пенящийся напиток со сладостным для уха каждого любителя пива журчанием ударил в бокалы. Сильный, горький аромат наполнил горло слюной.
Я, засмеявшись, покачал головой:
— Знаешь, Дэви, я помню, как ты однажды взорвал этот чертов пивной бочонок…
Хозяин прдодвинул ко мне бокал:
— А, немного практики, и все пойдет как по маслу.
Я отпил небольшой глоток; пена, всколыхнувшаяся от дыхания, повисла на верхней губе, затем сделал большой, королевский глоток. Кончик языка зашелся от холода и горечи, зато на остальной его части осела сладость. А пиво-то совсем неплохое, напоминает боромилитянское! И немного лучше, чем на Карсваао.
Дэви с чувством произнес:
— Господи Иисусе, чертовски приятно видеть тебя, Ати! Ты выглядишь, как настоящий супермен.
Супермен? Нет, вряд ли, скорее, как средневековый рыцарь из мультфильма — сокровенная мечта каждого мальчишки. Если бы я походил на супермена, никто бы не докучал и не дразнил меня, даже мать и отец.
Марш, запрокинув голову, одним глотком опустошил кружку. Заглотив поллитра пива, он со стуком опустил бокал и вытер рот тыльной стороной ладони:
— Если бы ты был тогда таким, как сейчас, Ати, то мы бы вышли победителями из многих игр. — Затуманенные глаза, глупая самодовольная улыбка так и вынуждали как следуетдвинуть его в живот. Марш напрашивался на «любезность».
Но не будешь же лупить его здесь. Мне пришлось засмеяться. После Вторжения нашим единственным занятием стал футбол. Дэви был прекрасным правым крайним, а я полузащитником. Марш обычно играл в нападении. Иногда игры получались просто замечательными.
Я вспомнил один из многочисленных эпизодов футбольной схватки: стремительный бег по полю с зажатым под мышкой мячом, одна рука согнута в локте, чтобы сбить с ног ослов в шлемах — членов другой команды. Интересно, куда подевался Марш?
Дэви, скорее всего, валяется где-нибудь на земле, куда его уложил прикрепленный к нему соперник.
Ну ладно, одну игру проиграли. Нет ни одного шанса бросить мяч назад, повернуться точно в нужный момент, сделать передачу Дэви.
Внезапно наступившая тишина ударила мне по ушам, и вот я уже мчусь один, далеко обойдя соперников из команды Дурхамита, и, добежав до кромки поля, поворачиваюсь, занеся мяч над головой, ожидая грома овации, вижу широко улыбающегося отца, машущего рукой…
Тишина…
Все игроки, оцепенев, смотрели вверх, никто не обращал внимания на меня, такого великолепного игрока, ровно никакого внимания. Тишина и ожидание.
Раздался наконец низкий рычащий звук. Я взглянул на небо, прикрывая глаза рукой и прижав мяч к туловищу. В небе появился патрульный корабль хруффов; его серебряный контур напоминал старинный дирижабль, пльшущий среди облаков, ощетинившийся жерлами орудий. Пушки, стреляющие молниями, орудия богов. Нам говорили, что эти корабли идут на антигравитационной тяге, что, по законам нашей физики, абсолютно невозможно.
В те дни происходило много невероятного, противоречащего нашей логике и нашим знаниям. Тогда мы еще не знали о существовании поппитов и расы господ, а видели только всемогущих, смертельно опасных хруффов.
К действительности меня вернули разглагольствования Марша о старом добром времени, о футбольных поединках. Разговор, вернее монолог, становился с каждой выпитой кружкой все громче и громче. Ну что, Марш Донаван, счастливчик всех времен и народов, самый удачливый из нас, у тебя какие-то проблемы?
Дэви не обращал на него никакого внимания и неотрывно смотрел на меня. Наконец, положив руку на мои играющие под кожей мускулы, он заговорил:
— Боже, как я скучал по тебе, Ати. Как мне хотелось тоже пройти в эту военную школу! Я всегда мечтал быть рядом с тобой.
Мне пришлось сказать ему, что тоже очень хотел бы находиться рядом с ним, участвовать вместе в войнах, перелетая с планеты на планету. Говоря это, я прекрасно знал, что те нагрузки слабое сердце друга не выдержало бы и сейчас меня бы мучали тоскливые воспоминания о старом, давно умершем приятеле. Зато, как здорово видеть его сейчас рядом живым и прекрасно себя чувствующим.
Незаметно шло время, и вот уже минуты превратились в часы. Музыканты закончили отдыхать и вернулись к своим обязанностям. Они начали наигрывать незнакомую мне мелодию, что-то ужасно скрипучее и непонятное, затем я узнал «Юную любовь» — хит весны 2159 года, последней перед Вторжением. Тогда ее пела худенькая, бронзоволосая девушка, но у нее это получалось ничуть не лучше, чем у пожилой чернокожей матроны, исполнявшей ее сейчас.
На наш стол упала тень, затмившая желтый свет керосиновой лампы, заставившая Марша мгновенно замолчать. Дэви выпрямился в кресле, глядя через мое плечо, и замер в ожидании. Я знал: они все ждали именно ее. Лэнк не мог просто так захватить меня с собой попить пива. Я повернулся.
Она была по-прежнему высока. Густые, волнистые волосы были все еще черны, как ночь, лишь кое-где виднелись серебряные нити. Лицо немного изменилось, стало несколько строже, появились линии и морщинки у внешних уголков глаз, у губ. Шея была практически не тронута возрастом, такая же длинная и гладкая, под тонкой кожей виднелись вены и сухожилия, кожа мягкая и загорелая. С течением лет она особо не изменилась, только немного пополнела в талии. На ней была голубая рубашка и дешевый замшевый пиджак.
Джинсы, мешковато сидящие на бедрах, показывающие, что сшиты на мужчину, были вправлены в высокие. ботинки.
Я смотрел на женщину, и мне казалось, что вижу ее такой же, какой она была в первую нашу встречу в дымящихся развалинах того, что мы по привычке называли Чепел Хилл. Закончилась первая битва, солдаты улетели, в полночном небе появились новые звезды-корабли хруффрв, курсирующие по земной орбите. Родители пытались держать меня взаперти, хотя наемники взорвали все, что можно было взорвать, земля больше не тряслась под бетонными полами нашего дома.
Наверно, потому; что я долго не выходил наружу, отсиживаясь в подвале, произошедшие перемены поразили меня, несмотря на все увиденное во время путешествия из Вашингтона. Проехав через всю Вирджинию, я насмотрелся на разрушения и смерть людей и наивно полагал, что больше меня ничем нельзя удивить. Я ошибался. Наш дом все еще стоял, но изменился до неузнаваемости. Великолепный, с белыми колоннами фасад стал черным, остальное покрытие, прежде желтое и радующее глаз, покоробилось и вздулось уродливыми волдырями. Здание походило на игрушечную машинку, с которой я расправился, когда родителей не оказалось поблизости, швырнув ее в камин. Машинка изогнулась и расплылась, приняв необычные, фантастические очертания, и только после этого превратилась в огонь.
Я долго стоял на искореженной взрывом лужайке и смотрел вниз с холма на представшую взору картину разрушения: разбросанные взрывами доски, кирпичи, погнутые стальные жалюзи и подоконники домов. Интересно, те три мальчишки, жившие в этих домах, спаслись? Увижу ли я их снова, буду ли играть с ними в футбол, драться, бросаться камнями в их собак? Однако руины оставались безжизненными и пустынными, никто над ними не плакал, и никто их не разбирал.
Тем утром небо было бледно-голубого цвета, вдалеке кое-где виднелись белые полоски облаков, будто сильный ветер отогнал их. Там, где они собирались, что-то поблескивало. Я знал, что это разбитые космические корабли, курсирующие по орбите, управляемые мертвыми экипажами.
Ну может, некоторые из них принадлежат убитым хруффам. Когда я бродил по развалинам в поисках друзей, то нашел несколько мертвых наемников, лежащих на земле чужой планеты, похожих на доисторических ящеров…
Я рыскал по улицам, переходя от дома к дому в поисках Марша, своего лучшего друга Дэви и всех остальных моих товарищей по играм. Играть в подвале дома с Лэнком и Оддни мне порядком надоело.
Дом Марша разлетелся в щепки, превратившись почти в пыль, и невозможно было найти ни одного куска большего моей ладони. А вот дом Дэви оказался практически нетронутым, даже стекла остались целыми. Однако там никого не было. Повернув дверную ручку, я не смог открыть дверь — замки оказались надежно закрытыми. Помню, как я в отчаянии подумал, что хозяева пошли за покупками…
Но магазин Аргомарта, где, как мне было известно, они любили покупать продукты, оказался начисто сметен с лица земли — от него осталась лишь странная плита и парковочная стоянка для машин.
Оба моих друга вернутся позднее — родители забрали их с собой в старое убежище, построенное на случай III Мировой войны и находившееся за почтой. Но тогда я уверовал в их смерть.
Я сидел на огромной каменной, вывороченной взрывом плите бог знает какого здания — разбитые кирпичи, скрепленные цементом, чудом уцелели, все остальное превратилось в щебенку. Мне в голову лезли ужасные мысли; я пытался сообразить, что делать дальше, и боролся со слезами, с комком, застрявшим в горле, мешавшим глотать. И вот в самый разгар горестных мыслей я услышал ее шаги, легкие, неуверенные, осторожно ступавшие по хрустящей щебенке и осколкам стекла. Я поднял глаза — передо мной стояла высокая, тоненькая девушка моих лет с вьющимися черными волосами, большие, влажные карие глаза печально смотрели на меня: «Мои друзья мертвы…» Затем ее губы тронула мягкая, слабая улыбка:
— Тебя зовут Ати, да? Я помню тебя по школе.
Я кивнул, хотя очень смутно мог припомнить девушку, находившуюся все время очень далеко от меня. Кажется, ее звали Алике. Алике, как ее там?
Она протянула тоненькую руку с белыми ногтями:
— Александра Морено.
Сжав протянутую ладонь, я удивился неожиданной теплоте ее пальцев и крепости пожатия.
— Атол Моррисон, Ати.
Мы посидели вместе, поболтали, вспоминая общих школьных друзей и размышляя, что с ними стало и где они могут быть, да и живы ли вообще?
Затем поднялись и спустились с холма по улице Франклина, миновав дворцы богачей, обугленные развалины, груды разбитых кирпичей, несколько стальных покореженных конструкций, окруженных застывшим, расплавленным пластиком и стеклом.
Тут мы заметили собаку, нюхавшую развалины дома, где жил наш общий знакомый. Но стоило подойти ближе, как животное подняло на нас свои безумные глаза и стремительно бросилось прочь. Это была толстая, приземистая рыжая дворняга с хвостом крючком, наполовину чау-чау, наполовину бог знает что. Алике задумчиво посмотрела ей вслед, и я тогда еще подумал, что она тоже потеряла собаку, но не осмелился спросить.
Мы молча стояли, держась за руки, глядя на то, что осталось от университета.
Метамола, где мы так любили собираться с друзьями. Тусклое дневное солнце не могло нас согреть.
Настоящая картина войны: остатки стен, большие листы пластикового покрытия с крыш, разноцветные куски какого-то оборудования с разных этажей.
В луже грязной воды лицом вниз лежало распухшее тело мужчины, кожа побагровела, одежда была порвана и запеклась от крови и грязи. Но его мы не смогли опознать.
Сидевший напротив Лэнк хрипло рассмеялся:
— Ну, скажи что-нибудь, Ати!
Посмотрев на него, я вновь перевел взгляд на Александру Морено, на ком однажды я поклялся жениться, и протянул-ей руку: — Привет, Аликc.
Она ответила:
— Если бы я не знала, кто ты, то ни за что бы не догадалась. — Женщина пожала мне руку, ее пожатие все еще было крепким и дружеским, а пальцы теплыми. АЛИКС улыбалась, но я заметил, что по ее лицу пробежала и тут же исчезла тень. Выдвинув стул, она перевернула его задом наперед, уселась на него, верхом и положила руки на спинку. Я что-то не припомню, чтобы раньше моя подруга так садилась.
Мы болтали при тусклом свете керосиновых ламп, обсуждали внутреннее убранство и посетителей бара Дэви. Из разговора трудно было понять, кто мы то ли незнакомые, случайно встретившиеся люди, то ли старые друзья-приятели. Закрывая глаза и вновь их открывая, я сравнивал ту, давнишнюю Алике, какой я запомнил ее, и теперешнюю взрослую женщину. Она осталась по-прежнему юной и свежей, как двадцать лет назад, а ее кожа — такой же гладкой — я все еще хранил в памяти свои ощущения.
Чудесные, маленькие, гладкие руки приводили меня в восторг. По-моему, они не изменились. Женщина сидела таким образом, что глаза оставались в тени, и колышущиеся тени творили чудеса, создавая впечатление бездонных черных озер. Она, не отрываясь, смотрела на меня, большей частью на лицо.
Остальные отошли на задний план; Дэви и Лэнк, повернувшись друг к другу, увлеченно о чем-то разговаривали. Скорее всего, темой их беседы был я.
Марш, серьезно взявшийся за пиво, молча сидел, иногда посматривая на меня своими затуманенными, ястребиными глазами полицейского-сагота, и прислушивался к болтовне брата и хозяина бара.
Может, он тоже кое-что помнит. В вине полностью забыться нельзя, оно не дает полного забвения, а иногда даже помогает вспомнить давно забытое.