— Я понял, что именно ты хочешь сказать, но по-прежнему не понимаю, для чего… — усмехнулся Лева. — Не собираешься же ты передо мной оправдываться…
— Вполне возможно, что подсознательно мною руководит именно это желание, хотя впрямую я об этом не думал…
— В чем же ты хочешь передо мной оправдываться?
— Ну хотя бы в том, что не даю тебе взаймы… И еще в том, что собираюсь предложить тебе нарушить один из законов, вступивших в противоречие с жизнью твоей семьи…
Я не боюсь черной работы. В студенческие годы я много ездил со стройотрядами и пахал наравне со всеми по двенадцать-четырнадцать часов в сутки. И сам удивлялся своей выносливости.
Но тут я психологически не был готов принять предложение Черняка. Хотя, прими я его, и одним махом решались все наши проблемы. И, повторяю, никакой грязной работы я не боюсь. Но тут как заколодило… Предложение, честно говоря, было… Дело в том… Нам предлагалось выделывать собачьи шкуры и шить из них шапки.
— Мы еще вернемся к той чепухе, которая вертится сейчас в твоей сентиментальной голове, — сказал Геннадий, — а пока послушай меня и постарайся не перебивать… Через некоторое время наступит зимний сезон, и люди наденут меховые шапки, и каждая двадцать пятая будет собачья… Видишь ли, дорогой Лева, если бы ты почаще ходил в магазины, интересовался ценами, спросом и предложением, то знал бы, что сегодня на меховом рынке имеют место интересные явления. Меха, как ты, может быть, слышал, за последнее время несколько раз подорожали. Это было бы полбеды, но они не только подорожали, но и исчезли. Ты, наверное, и сам наблюдал огромные очереди за кроличьими шапками… И хоть кроличьи шапки самые дешевые, добрая половина людей из этой очереди готова заплатить в два раза дороже, лишь бы не стоять целый день. Но наша торговля сразу после кроличьих шапок предлагает норковые с разницей в цене не в два, а в двадцать раз.
Кроме норковых шапок, имеются каракулевые пирожки и суконные солдатские шапки. Пыжиковых, ондатровых, бобровых, беличьих, рысьих, волчьих, сурковых, енотовых в широкой продаже нет. Они все продаются или в «Березке», или в двухсотой секции ГУМа. А именно эти шапки были, есть и будут в ближайшие сто лет пользоваться повышенным спросом. Цены на все эти шапки начинаются с двухсот-двухсот пятидесяти рублей.
И вот получается, что между кроличьими и норковыми шапками образовалась товарная брешь. Ее-то и заполняет собачий мех. И с успехом. Расцветка у него самая неожиданная, густота, лохматость — самого широкого диапазона. К тому же прекрасная носкость. Собачьи шапки прочнее кроличьих на порядок, а дороже всего в четыре раза.
Если ты в принципе согласишься, то я тебя определю на месяц в ученики к моему знакомому мастеру, который занимается выделкой шкур. Наташу я на тот же месяц определю к мастеру-скорняку. Платить вам ничего не придется, потому что вы будете работать на этих людей, и работать серьезно. При желании за месяц можно и зайца научить играть на барабане.
Думаю, что вершин мастерства за месяц вы не достигнете, но для изготовления шапок его будет достаточно. Затем я сведу вас с людьми, которые достанут необходимое оборудование, машины, химикаты, инструменты и сырье. Деньги на приобретение всего этого я вам дам. Это не очень дорого. Вы сможете отработать в первую же неделю. Кажется, твоя Наташа умеет шить?
Я молча кивнул. — Вот и хорошо, — продолжал Геннадий. — Значит, она через месяц уже реально сможет встать на поток. Теперь посмотрим, во что это может для вас вылиться…
Геннадий достал записную книжку.
— Значит, так… За каждую шкуру вы будете платить по пятьдесят рублей, независимо от размера и качества. На кожу, ватин, химикаты и прочие накладные расходы у вас будет уходить десятка на одну шапку. Из каждой шкуры получается в среднем (это проверено многолетним опытом) две с половиной шапки. Стало быть, из двух шкур — пять. Сдавать готовую продукцию вы будете оптовикам по девяносто рублей за шапку.
Он немного помолчал, что-то чиркая в записной книжке, и потом объявил:
— Путем несложных подсчетов получаем сумму чистой прибыли за одно изделие — шестьдесят рублей. При хорошо поставленном производстве за нормальный рабочий день можно сшить три шапки, что составит сто восемьдесят рублей в день.
Он замолчал, прошелся по комнате, налил мне и себе ароматного жасминового чая, отхлебнул и как бы между прочим заметил:
— Что же касается нравственно-этических восклицаний, которыми ты был полон в начале разговора, то советую вспомнить овеянные романтикой собачьи унты и блюда корейской кухни из собак… И вообще, если у тебя есть непреодолимая потребность кого-то пожалеть, то пожалей совсем уже безвинных кроликов, которые спасают от мороза наших передовиков производства. Для окончательного успокоения твоего эстетического чувства могу добавить, что тебе будут поставляться в основном шкуры северных ездовых собак, к которым там традиционное отношение как к тягловому скоту. Кроме того, ты ни с кем, кроме меня, не будешь иметь дело. Я возьму на себя труд быть посредником между поставщиками сырья, тобой и оптовиками. Ты сможешь заниматься делом, практически не выходя из дома. Единственный недостаток этого бизнеса в том, что он дурно пахнет…
— В каком смысле? — спросил я.
— В самом прямом, — усмехнулся он, — шкуры при обработке жутко воняют.
И это предлагалось писателю, интеллектуалу, будущему лауреату Нобелевской премии…
Я был даже рад, что Наталья уехала в Одессу. Хотя слово «рад» здесь меньше всего подходит, потому что причина ее отъезда была малорадостная. Позвонила Надежда, ее сестренка, и сказала, что с матерью стало хуже. Она давно страдала гипертонией, и этот приступ был, наверное, не тяжелее прежних, но матушка вдруг захотела увидеть Наташу.
В таких ситуациях не раздумывают. Наталья наутро улетела. И тем самым облегчила мне жизнь. Я решил первую партию шкур выделать самостоятельно за время ее отсутствия в квартире. О том, чтобы заниматься здесь этим постоянно, не могло быть и речи. Предстояло снять подходящее для этого помещение. Но прежде нужно было убедиться в том, что я смогу это делать. Что у меня получится.
Я решил взяться за это ремесло всерьез. До сих пор не понимаю, как я сразу не врубился в эту историю… И опять помог Генка. Он на листочке бумаги в пять минут подсчитал, что на первый взнос в кооператив этим делом можно заработать за двадцать дней, а за следующие двадцать можно заработать мою полуторагодовую зарплату.
До сих пор не понимаю, почему я не врубился сразу. Ведь это же свобода! Можно плотно, пусть даже на износ, поработать только одну зиму и обеспечить себя на три года вперед. Это значит, что я смогу уйти на вольные хлеба (как член Союза журналистов, я имею на это право) и, наконец, написать свою книгу. И свой сценарий. И больше никогда в жизни не заниматься постылой, изматывающей, унизительной литературной поденщиной.
Свобода! Что может быть прекраснее и заманчивее. И для этого не нужно ни грабить, ни убивать, ни обманывать. Я заработаю ее своим трудом. Упорным, грязным. Руками, вымазанными по локоть в кровище и в вонючем собачьем сале. С риском…
Да, государство не поощряет этот промысел, но оно и не дает мне другого способа заработать. Ведь я не хочу ни двухэтажных вилл, ни белых пароходов. Все, что я хочу, — это спокойно жить в собственной квартире, купленной на честно (чтобы там ни думали) заработанные деньги, и работать, работать!
Работать в конечном счете на благо этого же государства. И я имею на это право по конституции, и, осуществляя это основное право, я не чувствую себя виноватым. И пойду этой дорогой до конца.
Наталья не будет видеть этого ужаса, этой грязи, крови, вонищи. Я уберегу ее от этого. Мужик я или нет? Я буду ей приносить уже выделанные шкуры.
Гена сказал, что рынок в этом году по прогнозам специалистов будет неограниченным. Можно будет работать столько, сколько хватит сил и желания. Главное — это шкуры. Он отправился на Север договариваться о поставках. У него везде есть концы. Он гениальный человек. На загнивающем Западе он бы давно был миллионером, главой какого-нибудь концерна. А здесь он связан по рукам и ногам.
Самое гнусное человеческое качество — это чувство неблагодарности. Сколько я буду жив, я буду помнить о том, что он сделал и продолжает делать для меня.
На днях, когда я его спросил, не возмущаются ли художники из реставрационных бригад его фантастическими заработками, он с убийственным остроумием ответил: «Ведь не возмущаются токари или строгальщики завода имени Лихачева высоким окладом генерального директора…»
Какое счастье, что я его встретил в жизни!
Странная штука деньги. И страшная. Что-то вроде болезни. Только не подумайте, что я оправдываюсь. Просто обидно! В конце концов, всему свое время. Есть время разбрасывать камни, а есть время собирать. Иначе все теряет смысл. Мы же ввязались в эту историю, чтоб собирать… И ведь не просто так, а чтоб потом из этих «камней» сложить наш дом, нашу жизнь. А Наталья вдруг стала относиться к этим деньгам, как к чужим, к казенным. Что урвал, то и твое.
Началось все буквально в первую же получку. Гена назначил день выплаты на четверг. В тот первый четверг мы должны были получить за двадцать восемь шапок. Гена вручил мне пухлый конверт из плотной коричневой бумаги, в котором, как это уже потом, дома, выяснилось, лежало 2620 рублей. Из этой суммы после вычетов всех накладных расходов (не считая долга за оборудование и химикаты) у нас осталось чистой прибыли 1680 рублей. За десять дней.
— С ума сойти! — прошептала Наташка.
Честно говоря, и меня эта сумма ошеломила, я, разумеется, наизусть знал содержимое конверта, и не заглядывая туда. Все давно было подсчитано, невелика математика, но когда вынул деньги и отложил накладные расходы (они тоже были подсчитаны и выписаны в отдельный реестрик), мне стало плохо…
Вернее, мне стало сильно хорошо. Ведь еще ровно столько, то есть еще десять дней работы, и у нас есть первый взнос на любую, самую дорогую двухкомнатную кооперативную квартиру. А следующие двадцать дней работы — это год безбедной жизни. Год моей свободы для творчества…
В этот же вечер мы отправились в ресторан. Стыдно вспомнить, как мы там себя вели… Хотя зачем обобщать и прятаться за слово «мы». Позорно вел себя я. Наталья только брови поднимала и хихикала. Я заказал все, что можно заказать. Три порции черной икры, три порции красной (это на двоих, заметьте), две порции рыбы, жульен с грибами, какое-то мясо, фрукты, шоколад (опять почему-то три плитки), мороженое, кофе. Из всех имеющихся в наличии коньяков я заказал «Камю-Наполеон». Почему? Потому что дороже ничего не было.
Наталья пила только шампанское. И почти ничего не ела. Она посасывала дольку апельсина и разглядывала меня, словно впервые увидела. И улыбалась уголками губ.
— У тебя ведь не было голодного детства? Или я не все про тебя знаю? — сказала она задумчиво.
— Я так долго не мог для тебя сделать что-нибудь…
— Ты считаешь, что это, — она кивнула на стол, — то, о чем я мечтала?
— Ну зачем ты так! Просто я хотел сделать тебе праздник.
— Купить праздник, — поправила она с загадочной улыбкой. — Кстати, о праздниках… — Она порылась в сумочке и достала завернутое в бумажную салфетку колечко с маленьким синим камешком. — Вот мне предлагают за шестьдесят рублей.
— Что это за камень?
— Искусственный сапфир. А вокруг искусственные алмазики. Я понимаю, что не Бог весть что, но за шестьдесят… И мне нравится…
— Если тебе нравится — берем. Такие вопросы не обсуждаются. — Я поднял рюмку с коньяком. — За тебя, дорогая! За нашу новую жизнь!
Где-то в середине вечера я вспомнил вдруг тот мучительный месяц у Гены на даче, когда я выдавливал из себя сценарий, который потом сжег с мазохистским наслаждением…
Боже мой, какими смешными мне показались в тот вечер в ресторане «Карпатские узоры» все мои страдания. Какое новое, глубокое понимание жизни ощутил я в себе.
— За книги, которые я напишу!
— За книги, которые ты напишешь, — повторила Наталья и чокнулась, глядя в свой узкий бокал.
Через три дня она по случаю купила дубленку за 1200 рублей. Продавала ее подружка по университету. Отказываться было просто глупо. Это понимал даже я. Меня успокаивало только то, что одному человеку десять дубленок не нужно.
Потом подвернулся кожаный пиджак на меня. Конечно, я давно мечтал о таком пиджаке. А в Дом журналистов или в Дом литераторов без такого пиджака и являться было не совсем прилично… В этих Домах кожаный пиджак был чем-то вроде униформы… Да и четыреста рублей за новый, привезенный из Греции пиджак было не дорого, но не время, не время было «разбрасывать камни»…
Правда, думалось об этом как-то вяло, косвенно… Ведь не мог же я выставить себя жмотом и жлобом. В конце концов, сколько той жизни?! А деньги будут и завтра, и послезавтра… Сколько хочешь. Нужно только немножко потрудиться.
И все-таки я опомнился первым. Сел, прикинул на бумажке, и оказалось, что за три недели мы потратили 2500 рублей. И притом из крупных вещей были куплены только дубленка и пиджак, на 1600 рублей, а остальные 900 утекли бесчувственно сквозь пальцы. Вот тут я опомнился и сказал себе — стоп!
Две тысячи пятьсот рублей — это была сумма, необходимая мне на год свободы для творчества, на год вольных хлебов. И вот за три незаметных, сумбурных недели, без всякого праздника и почти без удовольствия растрачен год моей писательской жизни… И потом это было больше половины первого взноса за кооперативную квартиру.
Я высказал свои опасения и сомнения Геннадию. Он похлопал меня по плечу и успокоил, заверив, что деньги еще будут и расстраиваться особенно нечему, но впредь следует быть поаккуратнее.
— Деньги — странная штука, — задумчиво сказал он. — И очень неожиданная… Я, кажется, рассказывал тебе о Петеньке Никифорове… Художник. Работает у меня в бригаде. Ведь был алкаш законченный. Теперь его не узнаешь. Бросил пить. Похудел. Глаза горят. Я его женил на хорошей женщине. Вдвоем они зарабатывают больше тысячи рублей. А он ходит в прежних лохмотьях, и питаются они супчиком из пакетиков, который варят в гостиничном номере кипятильником. Что это? Я спросил (не у него, конечно, а у его жены, по старой дружбе), как ей удалось заставить его бросить пить? Может, он к врачу обращался, подшился? Ничего подобного. Деньги заставили его бросить. Пока денег не было, их и не было жалко. Теперь, оказывается, он копит на машину. Потом будет копить на дачу. Потом еще на что-нибудь, потом просто так… Он конченый человек. Деньги его победили. Ради денег он теперь пойдет на все. Уж лучше бы он их не пробовал… А бывает наоборот. И довольно часто. Вполне спокойные люди, ведущие скромный образ жизни, попробовав денег, срываются с нарезки. Этих даже больше, чем таких, как Никифоров. Похоже, что Наталья из их числа. Поверь моему опыту — остановить ее будет очень трудно. Хорошо, что она не пьет… На моих глазах несколько человек спились от больших денег.
— А ты к какой категории себя причисляешь? — с улыбкой спросил я.
— Я? — переспросил он, слегка шевельнув бровями… — Я отношу себя к редчайшей категории людей, которые победили деньги.
— Как это?
— Во-первых, я привел свои заработки в соответствие со своими потребностями, а не наоборот, как это часто бывает. Во-вторых, я не живу «на конечный результат»: как, скажем, тот же Петечка Никифоров. Ведь конечный результат, если говорить по большому счету, для всех одинаков и известен… Я научился считаться с ценностью каждого дня. А это значит, я не откладываю на завтра то, что могу получить сегодня. Я не имею в виду примитивные блага, не надо морщиться. Получать можно впечатления от прекрасного, новую информацию, острые, необыкновенные ощущения, высокие волнения, повод для работы ума, духовное и высокоинтеллектуальное общение, наслаждение искусством или полетом человеческого духа. И, наконец, в-третьих, я умею заставить деньги хорошенько потрудиться на себя. Все, что я потребляю, бывает только высочайшего качества. А это, как ты знаешь, очень нелегко в наше время, с любыми деньгами. Нужно иметь строгий вкус, чтоб не скатиться на пошлый купеческий разгул с беспробудным пьянством, прикуриванием от сторублевых бумажек и купанием официанток в ваннах с шампанским. Поверь, они, бедняги, там долго не выдерживают. Холодно, и очень быстро пьянеют… А что может быть хуже пьяной женщины?