К счастью, к тому моменту сил на сомнения у них уже не осталось. Девятая, которая из-за своего пола была физически слабее, уже часто падала на землю, но чаще всего находила в себе силы не принимать помощь Седьмого.
— Эй! Пацан, ты чего творишь? — Седьмой тут же отпустил огромную дворнягу, которая зарычала, припадая на переднюю ногу, но кидаться уже не спешила, и повернулся к подбегавшему мужчине, принимая боевую стойку.
Да, зрелище было потрясающим. Мальчонка лет двенадцати или чуть больше, шатаясь, наклоняется вперед, глаза сосредоточенно прищурены, а правая рука крепко сжимает заостренную палку. Мужчина замер на месте, поднимая руки, будто сдаваясь.
— Пацан, ты чего? — уже более мягко, тише.
Седьмой расцепил обветренные губы и прохрипел:
— Сестра моя… — он кивнул на свалившуюся на землю девочку. — Ей поесть… надо.
Мужчина перевел взгляд на указанное место и просто охнул.
— Зи-и-инка! — от этого крика даже Девятая очнулась и попыталась подняться на ноги. — Зинка! Иди-ка сюды! — и снова обратился к детям: — Эй, ребята, вы откуда такие? Тузика есть не надо, мы вам чего-нить другого поесть дадим.
Девятая пристально исподлобья рассматривала врага, который почему-то не вел себя как враг. Поэтому и она решила ответить:
— Из леса.
А дальше все закрутилось. Прибежали какие-то люди, начали куда-то звать, даже попытались Девятую схватить за руку, но Седьмой вырвал ее обратно, задвинул себе за спину и снова поднял палку, обозначая свои намерения на случай, если еще кто-то попробует их тронуть. Взволнованные мужчины и женщины пытались уговорить их зайти в дом, но осознав тщетность своих попыток, просто принесли еду прямо во двор.
— Поешьте хоть, — это та самая «Зинка» протягивала Седьмому банку с теплым молоком и кусок хлеба. Он сначала принюхался, потом передал продукты сестре. Та, совсем немного поев, теперь сама встала спереди, давая возможность за ее спиной перекусить и брату.
А потом прибыли люди в форме. Странно, но форма вызывала у Седьмого и Девятой какое-то молчаливое одобрение, поэтому приехавшим полицейским удалось уговорить их сесть в машину и отправиться в участок. Потом было много-много вопросов, на большинство из которых дети не знали, что отвечать.
— Как вас зовут?
— Куда зовут?
— Ну, имена у вас какие?
Молчание. Девятая уж было подумала, что их спрашивают о номерах, но улыбчивый мужчина уже задавал следующий непонятный вопрос:
— А фамилия?
Молчание.
— День рождения?
— Первого сентября, — хором.
— Какого года? — мужчина в форме оживился.
— А сейчас какой год? Мы родились двенадцать лет назад, — Девятая отвечает, а Седьмой кивает, соглашаясь.
— Вы сколько в лесу-то были?
— Всегда.
— Одни?
Молчание. Если они хотят, чтобы их принял социум, то говорить об Организации запрещено.
— Вам что-нибудь нужно?
— Спать.
— Эй, Михалыч, с соцзащитой и медиками связался? Давай их в твой кабинет пока, пусть выспятся?
А наутро снова вопросы:
— Родители ваши где?
— Родители?
— Ну, с кем вы раньше были?
Молчание.
— Там, откуда вы пришли, кто-нибудь еще остался?
— Нет.
— Слышь… Я слыхал про людей, которые в тайгу жить уходят целыми семьями. Может, из таких? Родители погибли, а эти двое потом уже сюда пришли…
— Да я скорее в инопланетян поверю, чем в то, что детишки эти зимой в лесу выжили. Думаю, похищенные они. Черт знает, что там с ними делали. Сбежали… и нате вам, стресс, оттого и имен не помнят, и кидаются на всех. Ориентировки уже разослали…
Люди в белых халатах тоже были подозрительно добры. Они вообще не применяли никакой силы и не повышали голос. Даже махнули рукой на тот факт, что брат с сестрой наотрез отказались разлучаться. Так и спали на одной кушетке, осмотр тоже приходилось проводить только в присутствии второго. Однако нагота их совершенно не смущала — создавалось ощущение, что пока осматривают одного, второй просто стоит настороже, готовый в любой момент вцепиться потенциальному обидчику в глотку. Женщина по имени «Гинеколог» сначала опешила от того, что ей придется осматривать девочку в присутствии брата, и все же настояла, чтобы он хотя бы отвернулся, сказав: «Милый мой, у нас такие правила!». При слове «правила» мальчик безропотно повиновался, а девочка вынесла экзекуцию, приготовившись к любой боли — но так ее и не дождалась. Кажется, эти люди всеми силами старались не причинять им никакого дискомфорта. Даже когда брали кровь, несколько раз предупредили, что будет немного больно — будто Седьмой и Девятая боялись боли.
В карантине их на несколько дней вообще оставили в покое — только кормили и постоянно переспрашивали, как дела. За это время они уже привыкли к посторонним настолько, что не напрягались каждый раз, когда кто-то заходил. Когда они остались наедине, Седьмой и предложил:
— Мы теперь полностью пришли в норму, сестра. Можем уходить. Ты видела, система охраны тут…
— А зачем нам уходить, Седьмой?
Мальчик растерялся:
— Так ведь они же враги.
Женские особи более способны на предательство, а значит, и на переосмысление стереотипов.
— Брат, я не думаю, что они враги. Те, первые, даже не пытались нас убить, собаку оттащили, сразу еду дали. Разве враги так поступают?
— Я не знаю, Девятая, не знаю… Я не могу понять, что они задумали. Зачем столько этих странных взглядов и бесконечных вопросов о самочувствии?
Она уговорила его остаться, чтобы это выяснить. Как заодно и значение услышанного недавно чудесного словосочетания «Детский дом» — два слова, которые притягивали своей теплотой, означающие, что это будет дом и там будут дети. Возможно, это какая-то другая Организация, в которой они смогут найти свое место.
Более тонкий, чем у обычных людей, слух позволил им расслышать заключение медиков при разговоре с прибывшим сотрудником социальной защиты:
— Физически оба здоровы. Я бы сказала, как-то даже слишком здоровы: зрение, слух, мышечная масса значительно выше среднего уровня. Несмотря на существенные признаки истощения в самом начале, восстановились они очень быстро. На теле множество старых ран от колюще-режущих предметов, укусы крупных животных, у обоих — старые переломы конечностей, хоть и правильно срощенные… При этом признаков сексуального насилия нет. Множественные следы от инъекций — мы не обнаружили в крови следов известных нам препаратов, но предполагаем, что это были наркотики. Отчасти это и объясняет тот факт, что они вообще ничего не могут вспомнить. И совершенно точно — они не родственники. А заключения психолога у нас толком-то и нет… Она просто пришла в растерянность. Дала характеристики: замкнутость, возможно, аутизм, агрессивность, гипертрофированная привязанность друг к другу. Посоветовала наблюдение у специалиста в Москве и, по возможности, полная изоляция от стрессов. Случай, прямо скажем, экстраординарный, поэтому обвинять ее в непрофессионализме…
Затем двое суток в бесконечно трясущемся вагоне и вот, наконец-то, он — детский дом, который оказался лучше, чем самые смелые ожидания Девятой. Который был раем.
* * *
На перемене наши две парты окружили тесным кругом, а я попросту не знала, куда себя деть, случайно за долгое время оказавшись в самом центре событий. Даже попыталась сбежать, но Белов, конечно, мне такой возможности не дал, с силой схватив за локоть и усадив на место. Дабы не привлекать к себе еще более пристального внимания, я решила не сопротивляться.
Мира, а потом, с явной неохотой и Макс тоже немного развернули стулья. Но на вопросы отвечала только девушка:
— Какими судьбами из Москвы? Родителей ваших, что ли, сюда перевели?
— Нет, — улыбка широкая и дружелюбная. Мира и без этой улыбки была слишком красива. — У нас нет родителей. Умерли. Давно.
— О… простите…
— За что?
— А как же вы в нашу гимназию попали? Тут так-то неплохие бабки платить надо…
— Наследство, — девушка пожала одним плечом, будто показывала, а не на самом деле чувствовала волнение.
— А чего сейчас перевелись, а не в начале учебного года?
— Так получилось, — она снова улыбнулась и будто попыталась перевести разговор в другое русло: — Костя, а ты почему Дашу держишь?
Я только сейчас заметила, что пальцы Белова так и остались на моем локте. Он тут же отпустил мою руку и обнял за плечи, с силой прижимая к себе.
— Девушка она моя. Любит меня сильно. А я бросить не могу из жалости, хоть она тупая и страшная.
Вокруг раздался привычный смех. Но это была та самая точка отсчета, с которой и будет формироваться мнение новичков обо мне. Поэтому я, вопреки своему обычному поведению, с силой оттолкнула своего обидчика и даже вскочила на ноги.
— Ну вот, еще и истеричка, — прокомментировал Белов с наигранной досадой.
А я обратилась только к Мире:
— Я не девушка ему! И никогда ею не была! Этот урод просто издевается, — и хоть последнее прозвучало уже совсем жалко, но свою точку зрения я кое-как выдавить смогла.
Но к ужасу своему, я не увидела в выражении лица Миры не то что сочувствия к моему положению, но даже и проблеска понимания. Поэтому бессильно опустилась обратно на стул. Брат же ее просто лениво рассматривал лица моих одноклассников, заметно задерживаясь на девочках. На Яне его взгляд остановился чуть дольше — ну неужели и он стал жертвой ее длиннющих ног и почти светящихся изнутри светлых волос? Однако и Яна это уловила, может, только поэтому и произнесла:
— Реально, отстань уже от этой лохушки, Костик. Тоску нагоняешь.
Должна признать, что Яна — первая школьная красавица — давно потеряла интерес к травле меня. Только в самом начале высказалась, а потом просто со скучающим видом наблюдала за действиями остальных. Нет, она не пылала ко мне любовью, но я была ей благодарна хотя бы за равнодушие.
Макс еще пристальнее осмотрел ее и наконец-то произнес — впервые с начала всеобщего знакомства:
— Как ты сказала, тебя зовут?
— Яна ее зовут, — вместо девушки ответил Белов. — Ишь, какой шустрый. Не успел царство захватить, а уж прынцессу заприметил в полон брать? Глазастый.
Новенький никак не отреагировал, продолжая смотреть блондинке в глаза снизу вверх, поскольку она стояла рядом, сложив руки на груди. В этот момент я уловила короткий взгляд на него со стороны Миры.
— Я-на, — произнес новенький раздельно, будто пробуя это созвучие на вкус.
Но эту девушку смутить было невозможно — она хорошо знала себе цену:
— Закатай губки, красавчик. У меня парень есть!
Яна не соврала — она действительно встречалась с Никитой из параллели и вообще легкомысленностью никогда не отличалась. Позволяла любоваться собой со стороны. Думаю, что даже ее парень любовался этой прелестью только со стороны, хотя я и не могла знать подробностей. По крайней мере, в школе я ни разу не видела ни обнимашек, ни поцелуев с ее парнем. На самом деле, я все время думала, что Яна рано или поздно сойдется с Костей — внешне они очень хорошо бы друг другу подошли. Оба — яркие блондины, самоуверенные донельзя. Но она выбрала Никиту — внешне гораздо более простого, но уж точно с лучшим характером, чем у Белова. Это делало ей честь.
— Я только имя твое спросил, а ты уже придумала, как будешь изменять своему парню? — ответил ей Макс и продолжил свое исследование взглядом по остальным. Наконец-то мазнул равнодушно и по мне. Вскользь, не задерживаясь.
Он не был таким потрясающе красивым, как его сестра. Та, словно сошедшая с экрана дива, блистала, моментально, но основательно подвинув Яну с пьедестала. Карие глаза девушки переливались той же рыжиной, что и волосы, губы были четко очерченными, пухлыми, а школьная форма на ней сидела так, будто специально была пошита для этой цели всемирно-известным дизайнером. Макс же имел серо-зеленые глаза — очень светлые, пронзительные, что делало его взгляд каким-то особенно холодным. Темные волосы будто специально немного взлохмачены. Для себя я лишь отметила, что он ни разу за все время не улыбнулся. Вообще, даже краешком губ. Если бы не эта хмурость и странная манера разговаривать — будто отвешивать нехотя фразы, то я бы и его назвала очень симпатичным. Но все же человеческая красота — это не форма носа и цвет глаз, это, скорее, взгляд, улыбка, движения и эмоциональные реакции. Мы не влюбляемся в форму скул, но мы можем потерять голову от наклона головы или жеста. Из всего увиденного я могла сделать выводы о том, что Макс, очевидно, любит красивых девушек, возможно, вообще не пропускает ни одной юбки, но при этом он очень замкнутый человек, и на фоне дружелюбной сестры это особенно бросается в глаза. И еще — они совершенно точно близнецы, похожие чем-то, что невозможно объяснить словами.
Им задали еще кучу вопросов, на которые Мира отзывалась охотно. Хотя я заметила, что она часто не отвечает прямо — в ее рассказах звучало: «Да это потом расскажу», «Квартиру купили тут неподалеку», «Нам уже по восемнадцать. Так получилось, что мы пропустили год» или просто легко уводила разговор в другую сторону. Но громом среди ясного неба было:
— Мы из детского дома.
О, уверена, под элитный покров этой гимназии никогда не забредали дети из детского дома. И здешняя публика, включая меня саму, вряд ли когда-то общалась с такими. Детский дом — это для нас что-то страшное, что-то из другого мира. Там детей, одетых в обноски, избивают и мучают. И те, кому удается дожить до совершеннолетия, почти неизбежно становятся преступниками. После такого-то воспитания… И вот они сидят перед нами — немного странные, но точно не вызывающие жалости. Ничего в них нет такого, что выдавало бы тяжелое детство или перенесенные испытания.
Все сначала замерли от услышанного, но уже через минуту посыпались новые вопросы, от ответов на которые Миру спас очередной звонок.