От частого повтора ее имени Алисия догадывалась, о чем и о ком говорит Эдмон своему другу. Да это легко было понять по голосу и выражению лица Эдмона. Он смотрел на жену влюбленно, взглядом юношеского обожания. Глядя на него, Слугарев вспомнил слова своего начальника Дмитрия Ивановича Бончейкова, который утверждал, что лучший эликсир молодости - чистая и пламенная любовь. Она просветляет разум, одухотворяет и обновляет плоть. Вместе с тем Иван Николаевич не забывал о том, главном, ради чего он согласился встретиться с женой Эдмона. Улучив удобную паузу, он заговорил о Хасселе-Диксе с видом задумчивым и озабоченным, обращая свой взгляд на Алисию, которая попросила мужа перевести слова Слугарева. Она слушала Эдмона, а глядела на Слугарева прямым строгим взглядом, недоуменно тараща глаза. Видно, слова не сразу проникали в глубину ее сознания. Для большей убедительности и, желая вызвать в ней чувство тревоги и страха, Иван Николаевич повторил, что цель визита к Диксу не оправдывается степенью опасности, слишком велик процент риска. И опять напомнил о ЦРУ и израильской "Моссад", пощады или снисхождения от которых нельзя ожидать. Но предостережения Слугарева но вызвали ожидаемого действия: Алисия выслушала их с холодным равнодушием, лишь нервно подергивая острыми плечами, обронила, как показалось Слугареву, небрежно-бесстрастным тоном:
- Мокрому дождь не страшен.
И в этих словах и в выражении лица чувствовались досада и раздражение. Очевидно, предостережение Слугарева возмущали ее гордость и самонадеянность. По всему было видно, что супруги не отступятся от своего решения встретиться с Хасселем-Диксом. И все же, расставаясь с ними, Слугарев с озабоченным видом, хотя и вполголоса, но с убежденной настойчивостью посоветовал Эдмону прислушаться к его предостережению. В ответ на это Эдмон неопределенно повел круглыми плечами, украдкой покосился на жену, ничего не сказал, только морщинистое рыхлое лицо его приняло, как показалось Слугареву, жалкое виноватое выражение, похожее на вымученную улыбку, а в глазах, вдруг потускневших и печальных, засветились скорбное удивление и тревога.
Все последующие дни Иван Николаевич находился под впечатлением встречи с Дюканом. Неистовая целеустремленность и сатанинская сила воли Дюкана покоряли Слугарева. Неумолимые годы и жестокая борьба, требующая мужества, душевного напряжения, нравственных и физических сил не только не сломили его, но даже не согнули. Он добровольно, во имя идеи избрал себе тернистый путь и уж, как убедился Слугарев, ничто, никакие силы не смогут остановить его. Разве что смерть. Насильственная. Дюкан во всеуслышанье сказал то, о чем Слугарев знал или догадывался, но вслух об этом как-то непринято говорить, а если и говорят, то чаще всего шепотом, тайком, словно заговорщики, опасаясь кого-то обидеть, рассердить и накликать на себя беду. А собственно почему тайком, почему шепотом, почему об этом не сказать во весь голос? - спросил самого себя Слугарев. Ответа не было. Впрочем сказали и вслух, он вспомнил. Впервые сказал публицист-международник Юрий Иванов в своей тоненькой по объему, но увесистой по содержанию книжке "Осторожно: сионизм!" Появление ее па прилавках книжных магазинов прозвучало как разорвавшаяся бомба. Книга появилась и сразу же исчезла. У нее, как и ее автора, было много недругов. Они-то и скупали ее целыми пачками, а затем в дачной Малаховке сжигали на костре - новоявленные инквизиторы. У них были и более поздние предшественники, разжигающие костры из книг на площадях немецких городов во времена разгула гитлеризма. О кострах в Малаховке Слугареву рассказывал сам Юрий Сергеевич, который в то время работал в международном отделе ЦК партии. Высокий, атлетического телосложения, точно отлитый в бронзе, решительный и смелый, всесторонне эрудированный, он в совершенстве владел английским языком, увлекался боксом и музыкой. Отец его - советский разведчик - трагически погиб при исполнении служебного долга. Он нравился Слугареву независимостью суждений и непоколебимой убежденностью в своих взглядах. Именно эти черты характера и сблизили его с Эдмоном Дюканом, хотя внешне между ними не было ни малейшего сходства. Вспоминалась Слугареву и еще одна книга о сионизме - "Ползучая контрреволюция". С автором ее, белорусским журналистом Владимиром Бегуном, Иван Николаевич тоже был знаком. Этот был помоложе Иванова, но внешностью своей и темпераментом напоминал Слугареву молодого Дюкана. Владимир Бегун в тринадцатилетнем возрасте был партизанским связным в Белоруссии. Фашисты казнили его мать и двух сестер. Человек, имеющий за плечами такую биографию, как Юрий Иванов и Владимир Бегун, не может быть иным в мире, где идет ожесточенная борьба добра со злом. Его место на переднем крае идеологического фронта.
На пятый день своего пребывания в Гаване Слугарев получил долгожданные вести от Макса Веземана. Макс сообщал, что намечалась его командировка на Кубу, но в последний момент поездку эту отменили: на Острове готовятся какие-то события, и ввиду болезни Штейнмана вся служба безопасности возложена теперь на него. Далее Макс сообщал, что ему удалось наладить отношения с Диксом и получить от него более или менее обстоятельную информацию о работе "Группы-13". По крайней мере, в общих чертах говорилось, что из себя представляет "А-777", принцип его действия, способы распространения, и что отсутствие противоядия не позволяет американцам запустить этот смертельный препарат в производство: боятся выпустить джина из бутылки. В сообщении указывалось, что Дикс, вероятно, в скором времени уйдет в отставку и что Кларсфельд начал разработку какого-то нового нервно-паралитического препарата. Это было именно то, что ожидал Слугарев: значит в Москву он возвратится не с пустыми руками. В конце обычно сдержанный, немногословный и не расположенный к сантиментам Веземан поздравил Слугарева с генералом и заметил, что он очень огорчен несостоявшейся встречей в Гаване.
В тот же день Слугарев послал в эфир радиошифровку для Веземана, в которой подтверждал получение его информации и предупреждал о возможности появления на Острове Эдмона Дюкана. А еще через два дня генерал Слугарев возвратился в Москву.
Глава четвертая
1
В приемную Дмитрия Ивановича Бойченкова заглядывали сотрудники, молча кивали на дверь генеральского кабинета, глядя на помощника вопросительно и, получив в ответ отрицательное покачивание головой, сокрушенно вздыхали и уходили. Иные вполголоса спрашивали:
- Кто у Дмитрия Ивановича?
- Слугарев, - так же вполголоса отвечал помощник.
- Все еще не выходил? Ничего себе.
- Так ведь и путь на Кубу не близок. Есть о чем поговорить.
- Да уж есть о чем…
Беседа продолжалась уже без малого два часа. Слугарев подробно доложил о сведениях, полученных от Макса Веземана, о своих встречах и беседах с кубинскими коллегами и, наконец, об Эдмоне Дюкане и был несколько удивлен, когда Бойченков сказал, что ему известно имя французского журналиста, как автора "Черной книги", которую неплохо бы издать на русском.
- О сионизме мы почему-то говорим шепотом, в лучшем случае - вполголоса, словно о предмете государственной тайны или какой-то заморской диковинке, не имеющей к нам прямого отношения. Делаем вид, что в нашей стране никогда не было, а тем более в настоящее время, нет сионистов, - оказал Бойченков в унисон мыслям Слугарева.
Произнеся эту фразу, Дмитрий Иванович поднялся, вышел из-за стола и, заложив руки за спину, остановился у окна, выходящего на площадь. Он смотрел на бронзового Дзержинского каким-то сложным, углубленным, обращенным внутрь взглядом, так что Слугареву вдруг почудилось, что на круглые плечи его начальника, облаченные, как всегда, в элегантный пиджак, давит какой-то мучительно неприятный груз. В ноябре Бойченкову исполнится пятьдесят, он был старше Слугарева тремя годами. Всегда подтянутый, чисто выбритый, с аккуратно причесанными, отливающими сизым блеском волосами, с открытым приветливым взглядом, он выглядел намного моложе своих лет. Однако сегодня Слугареву показалось, что за время его командировки на Кубу Дмитрий Иванович зримо постарел. На тонком бледнокожем лице появились мелкие морщины, светлые глаза потемнели, в них застыла непреодолимая озабоченность. Не поворачиваясь от окна, Бойченков продолжал самим же прерванную мысль:
- А среди тысяч эмигрировавших в Израиль сотни и многие сотни убежденных, ярых сионистов, ненавидящих нашу страну, наш советский общественный строй, да и народ, на который они всегда смотрели с презрительным высокомерием, как патриции на плебеев. Многие из них осели в странах НАТО и США, свили свои осиные гнезда в разных антисоветских изданиях, грязных волнах радиоголосов. - Он резко повернулся в сторону Слугарева и словно выстрелил сухие жесткие слова: - Позавчера к нам прибыл из Австрии твой старый знакомый Милош Савич.
- Мариан Савинский? - Слугарев поднялся. Он уставился на Бойченкова изумленно-вопросительно. - Но ведь это персона нон грата, известный шпион?
- По крайней мере, известный лучше неизвестного. - Бойченков возвратился к длинному полированному столу, за которым он проводил совещания сотрудников, сел в кресло и продолжал: - Савич прибыл по приглашению, в порядке культурного обмена, мы не стали возражать, чтоб лишний раз не раздражать товарища Серого. И без того Мирон Андреевич считает, что мы своей излишней подозрительностью мешаем научным и культурным контактам с интеллигенцией Запада. Что ж, понаблюдаем за контактами Милоша Савича. - В последней фразе Бойченкова прозвучала едкая ирония. Слугарев понимал, какие контакты Савича имел в виду Дмитрий Иванович. Бойченков кивком головы предложил Ивану Николаевичу садиться и продолжал своим ровным, спокойным голосом, лишенным резких интонаций и эмоциональных оттенков: - Савич успел побывать в домах кинематографистов, ученых и литераторов. В Доме ученых он долго беседовал с профессором Пуховым Юлием Григорьевичем. Кстати, переводчицей у Савича Мария Валярчук - дочь известного нам профессора-химика, бывшего начальника Адама Куницкого.
- Вот как? - Слугарев удивленно вскинул брови, - Машенька Валярчук, племянница Юлия Григорьевича. Недавно окончила иняз. Любопытно… Весьма и весьма…
- Похоже, что именно этот ученый интересует Савича. Ты ведь с Пуховым, кажется, знаком? - Слугарев кивнул. Он знал Юлия Григорьевича как человека и как ученого. - Итак, кто такой Пухов?
Бойченков выпрямился в кресле и приготовился слушать. Слугарев не спешил отвечать. По опыту он знал, что Дмитрий Иванович в отношении характеристики людей не терпел предвзятости и субъективизма. Сам он умел рисовать словесный портрет двумя-тремя фразами, точными, емкими, без пространных и несущественных деталей. Этого же требовал и от подчиненных. Слугарев заговорил не глядя на Бойченкова, медленно, как будто взвешивая каждую фразу:
- Настоящая фамилия Юлия Григорьевича - Гапон. Но так как фамилию эту скомпрометировал в девятьсот пятом году небезызвестный петербургский поп, то отец Юлия - в свое время репрессированный троцкист Григорий Сергеевич - сменил ее на русскую. Энергичный, деятельный, излишне активный, часто выступает в печати по самым различным вопросам, даже таким, которые далеки от его компетенции. Например, о повороте северных рек на юг, об охране исторических памятников и о демографическом взрыве, участвует в дискуссиях, кого-то хвалит в печати, кого-то ругает. Слывет ортодоксом и даже пытается выдать себя за антисиониста, хотя его антисионизм никто всерьез не принимает. Даже сионисты. Старается быть всегда на виду, появляться в президиумах различных собраний, совещаний, заседаний. Иногда идет без всякого приглашения, бесцеремонно, я бы сказал, нагловато. Располагает большими связями в кругах интеллигенции, также и за рубежом. Часто бывает в заграничных командировках, в туристических круизах. Недавно выступал с докладом на международном симпозиуме ученых в Вене. Поругивает империалистов. Принимает у себя на квартире иностранных коллег. В частности, он встречался с коммерсантом Купером.
- Это с тем, который посещал научно-исследовательские учреждения Москвы и Ленинграда и в беседе с научными сотрудниками интересовался нашими новинками? - уточнил Бойченков.
- Да, с тем самым.
- А что он представляет из себя как ученый? - спросил Бойченков сумрачно.
- По специальности - математик. Называет себя учеником академика Виноградова Ивана Матвеевича. По отзывам ученых, специалистов, в профессиональном плане мелковат, поверхностен. Тем не менее апломб, организаторская жилка и обширные связи помогли ему пробиться в членкоры. Возможно, не обошлось и без протекции. Его сестра Муза Григорьевна Мелкова дружна с супругой Мирона Андреевича.
Слугарев замолчал и выжидательно посмотрел на Бойченкова. Он понимал, что последняя фраза его будет неприятна Дмитрию Ивановичу, но он обязан был сообщить ему на первый взгляд эту мелкую, незначительную деталь, потому что знал предвзятое отношение товарища Серого к генералу Бойченкову.
- Все? - сухо спросил Бойченков, решивший на этом закончить разговор. Он положил руки на подлокотники кресла, готовый встать, но Слугарев после короткой паузы продолжал:
- Есть еще одна деталь, Дмитрий Иванович. Тебе известно имя молодого ученого Дениса Морозова.
- Ну как же: восходящая звезда прикладной математики. Кстати, он еще не академик? - живо отозвался Бойченков.
- Для академика слишком молод. Ему двадцать семь. Между прочим, в членкоры академии он был избран в один день с Пуховым, и Юлий Григорьевич считает Морозова своим учеником и не преминет случая, чтоб об этом публично заявить.
- Что ж, заурядному учителю лестно козырять гениальным учеником: авось лучик чужой славы на какое-то мгновение свергнет и на его лик.
- Важно не это. К научному открытию Дениса Морозова проявляют активный интерес натовские спецслужбы, - напомнил Слугарев. - Думаю, что не случайно Денис дважды получал приглашения из-за океана принять участие в научных симпозиумах.
- Это я знаю, - кивнул Бойченков и прикрыл глаза ладонью. - И не только натовские. Одну попытку со стороны "Моссада", как ты помнишь, мы пресекли. Наивно было бы думать, что на этом они остановятся. Оно и понятно: по словам военных специалистов, работа Морозова оказалась бесценной в арсенале оборонной техники. Поэтому ты считаешь, что этот Гапон?.. - Бойченков не докончил фразу, смысл которой и без того был ясен.
- Береженого Бог бережет, как сказала монахиня, - ответил Слугарев и тихо улыбнулся. - Повышенный, я бы сказал, до неприличия интерес Пухова к Денису настораживает. Он самозванно и против воли Морозова взял на себя роль опекуна и бескорыстного благодетеля. В бескорыстие его трудно поверить. Насколько я знаю Пухова, у него каждый шаг, каждый жест преследует заранее определенную цель.
- А как сам Морозов относится к ухаживанию Пухова?.. Его ведь предупреждали о бдительности, осторожности, о новых знакомствах. Он сам понимает, к чему может привести доверчивость и беспечность?
- Думаю, что понимает. Дениса я знаю еще со школьных лет. Тебе известно, что мы с его отцом партизанили в Польше в годы войны. Наши сыновья - мой Мечислав и его Денис - тоже нашли общий язык, иногда встречаются, чаще общаются по телефону.
- Они друзья? Я так понимаю?
- Не совсем так. И не потому, что Денис старше Мечислава на пять лет - разница небольшая. Все дело в характере Дениса. Воспитывался он без матери, то есть с детства он был лишен материнской ласки. Отец, как только мог, старался восполнить материнскую любовь своей нежностью, вниманием и душевным теплом. Все свободное время он посвящал сыну. С тех пор как по рекомендации Ивана Матвеевича Виноградова Денис был принят в спецшколу с математическим уклоном, Тихон Морозов жил только заботами о сыне. И не женился: боялся, что мальчик не примет мачеху. Денис отвечал отцу трогательной сыновьей привязанностью и любовью. Он сохранил ее и до сего дня. И сейчас отец для него остается непререкаемым авторитетом. Трудно сказать, что повлияло на воспитание характера, но как говорит Тихон Морозов, Денис уже в школьные годы был необщительным, замкнутым, тихоней. Возможно, сказалась и его врожденная близорукость. Уже с первого класса он начал носить очки. Стеснительный и робкий, он очень страдал, когда ребята в начальных классах навесили на него в общем-то безобидную кличку Очкарик. По словам того же Тихона Морозова, у Дениса ни в школе, ни в университете не было близких друзей. Были приятели, к которым он особой привязанности не питал. Но с Мечиславом они как-то сошлись, нашли что-то общее, что сблизило их. Настойчивые попытки Пухова приблизить к себе Дениса, ввести его в свой круг интересных людей успеха пока не имели. Возможно, в этом смысле возымело влияние Тихона, который очень ревниво относится к знакомству сына с малоизвестными ему людьми, всячески оберегает его. Пухов даже пытался женить Дениса. То была целая драма, достойная театра на Таганке.