Она слушала, потягивала холодное ароматное пиво короткими глотками и не спеша посылала в рот орешки. "На кого же все-таки ты работаешь, прекрасная Кэт?" - мысленно спрашивал Веземан, жуя креветки. К этому вопросу нужно будет подойти осторожно, деликатно, но непременно. А вот как, каким образом, с чего начать, он еще не решил, надеясь, что повод подвернется сам, стихийно. Так оно и вышло. Когда закончилась музыка, Макс выключил магнитофон и вместо того, чтоб поинтересоваться, понравился ли ей Бах, спросил, глядя на нее с дружеским участием:
- Ты чем-то озабочена, Кэт? Расскажи, поделись, может, я смогу помочь. Ты не стесняйся, ведь мы друзья, Кэт? Не так ли?
- Я даже не знаю, имею ли я право выдавать чужие тайны… - проговорила Кэтрин взволнованно и нерешительно. - Но мне кажется, вы, сеньор Веземан, должны об этом знать… потому что это касается и вас… - Она умолкла и посмотрела на него долгим вопрошающим взглядом.
- Ну, тем более. Я слушаю, Кэт, - попросил он. Кэтрин медлила, все еще проявляя нерешительность. Макс видел, что в ней происходит внутренняя борьба. Наконец, глядя в пол, она спросила глухим отчужденным голосом.
- А скажите, сеньор Штейнман - хороший человек? - И чуть приподняв голову, сосредоточилась в ожидании ответа.
- Видишь ли, понятия "хорошо" и "плохо" относительны. Что хорошо для одного, то бывает плохо для другого. Разве не так?
Она ответила согласным кивком, а он продолжал:
- Например, для тебя Штейнман - плохо. Он тебе не друг и даже больше, чем не друг. Я, как видишь, тоже выдаю тебе маленький секрет.
Она обратилась к нему быстрым решительным взглядом и сказала:
- Для сеньора Кларсфельда он непримиримый враг, И также для Мануэлы. Он хочет помешать их любви. И вообще он собирается выселить с Острова всю семью Понсе… и нашу семью тоже.
- Откуда такие сведения? - искренне удивился Макс.
- Мне сказала Мануэла, а ей сказал Дэвид. Они - Мануэла с Дэвидом - решили сделать со Штейнманом то, что сделали с бедным Хусто.
- А что сделали с Хусто? Я не в курсе.
Она недоверчиво посмотрела на Макса, и взгляд ее говорил: не надо лукавить, ты отлично все знаешь. Он разгадал эти ее мысли и быстро прибавил:
- Я знаю, что он заболел и его отвезли в клинику.
- Хусто умер. Его заразили вирусом неизвестной болезни…
Макс не отозвался. Он считал неуместным притворяться и лукавить. Однако сообщение о том, что Штейнмана ждет судьба Хусто, его всерьез встревожило: он понимал, догадывался, что со Штейнманом расправится Кун. Неважно, чьими руками это будет сделано: Кларсфельда или Мануэлы. То есть, нетрудно было догадаться, что непосредственной исполнительницей воли Куна, попросту говоря, убийцей, будет Мануэла. Тревожило другое: а что если Штейнман - только начало? За ним последуют и другие: Дикс, Веземан и прочие неугодные кунам-левитжерам люди. Своим сообщением Кэтрин предостерегала его, Макса Веземана. Теперь было совершенно очевидно, что со стороны Кэтрин нет никакой провокации. Конечно ж, версию о том, что Штейнман намерен выдворить с Острова Понсе и Гомес сочинил Кун и Кларсфельд, чтоб придать решимости Мануэле. Серьезное, задумчиво-сосредоточенное молчание Макса нарушила Кэтрин:
- Вы меня не продадите, сеньор Веземан?.. Я вам рассказала потому, что я… что вы… вы добры ко мне и вообще вы для меня… - она осеклась и смущенно опустила глаза.
- Не надо, девочка. - Макс поднялся и, приблизившись к Кэтрин, положил ей руку на плечо. От его прикосновения она сжалась, напружинилась, и эту дрожь, пронизавшую ее, Макс физически ощутил. Он сказал с неподдельной лаской и теплотой: - Не бойся. Ты поступила правильно. Все, что ты сейчас сказала, останется между нами. Навсегда. Я хочу повторить: мы с тобой - верные друзья. Давай условимся - доверять друг другу и оберегать друг друга. Хорошо, согласна?
- Да, - тихим мягким голосом выдохнула она.
- Милая Кэт, - продолжал он, не отнимая руки с ее плеча. - Ты здесь единственный человек, кому я верю, как самому себе, близкий, более того - родной мне человек.
Макс наклонился к ней и опять, как тогда, поцеловал ее волосы, пахнущие духами, которые он недавно подарил ей. Она прислонилась к нему и коснулась плечами его груди, потом резко запрокинула голову, и алые свежие губы ее, полуоткрыв рот, призывно затрепетали и слились с его губами в страстном нервном поцелуе. Потом он целовал ее влажные глаза, шею, руки, а она бессвязно говорила:
- И вы для меня… Я места себе не нахожу, когда не вижу вас, сеньор Веземан…
- Называй меня Максом, - перебил он задыхаясь.
- О, благодарю, я с радостью. У меня много раз появлялось искушение назвать вас сеньором Максом.
- Просто, Максом, без сеньора, - сказал он.
- Да, Макс, Макс. Красивое имя. Оно очень идет вам - Макс… А сегодня я там, в офисе, когда увидела вас, я испугалась…
- Я это понял. У тебя были на это основания. Ты же не знала моего к тебе отношения. Верно?
- Нет, я догадывалась. Только отношение - одно, а ваша служба - совсем другое.
- У тебя тоже служба. Каждому свое. Но мы должны помогать друг другу. Сегодня я тебе, завтра ты мне. А мне очень нужна твоя помощь.
- Моя помощь… Да я для вас… я жизни не пожалею. - И она прижалась к нему так, точно хотела отдать ему себя всю без остатка.
- Спасибо, родная. А мне в самом деле нужна твоя помощь. Скажи, твоя мама часто бывает в башне? А ты могла бы туда пройти под каким-нибудь предлогом? Допустим, тебе понадобилось что-то срочное сказать маме?
- Ну, конечно же. Завтра там будет генеральная уборка. Марго пригласила в помощь маме меня и Мануэлу.
- Прекрасно! - воскликнул Макс и проникновенно посмотрел на Кэтрин. - То, о чем я тебя попрошу, совершенно секретно. Никто не должен знать, кроме нас с тобой. Ведь ты не такая, как Мануэла? Она беспечная и болтливая. Она выболтала тебе страшную тайну, ты это понимаешь, конечно?
- Да, понимаю. Но она мне верит. Я же никому, я только вам доверила, потому что вы… вы - Макс. --Она смотрела на него преданно, доверчиво искрящимися влюбленными глазами. Он тихо поцеловал ее в лоб и сказал:
- Я понимаю и ценю. Спасибо тебе, дорогая. Но ты Мануэлу, и не только ее - вообще никого, даже самых родных и близких не посвящай в наши с тобой отношения и наши дела. Наши, понимаешь? - подчеркнул он это слово.
- Понимаю. У меня только один родной и близкий… это Макс, - сказала она тающим голосом и, обхватив его шею руками, крепко впилась в его губы.
…Потом, лежа с ней в постели, когда свершилось то, что и должно было свершиться, поскольку оба в тайне этого желали и даже мечтали об этом, Макс, одолеваемый вопросом, на кого же все-таки она работает, спросил:
- Скажи, Кэт, где твой брат Педро?
Вопрос прозвучал для нее неожиданно, она внутренне вздрогнула, насторожилась и ответила уверенно:
- Не знаю.
- Кэт, родная, мы же договорились быть искренними. Я понимаю, тебе трудно отвечать на этот вопрос, и я не задал бы его и не стал бы настаивать на ответе. Но поверь мне, я спрашиваю потому, что это в твоих интересах. Не кому-нибудь другому, а мне и ради тебя нужно знать, где сейчас Педро.
Наступила продолжительная пауза. Макс видел, какая мучительная борьба происходит в ней, и сказал:
- Если для тебя трудно сказать правду, то не говори, не надо, я не буду настаивать.
- Он на Кубе, - тихо и печально произнесла она.
- Ты с ним имеешь связь? Извини за прямой вопрос, но ни тебе, ни Педро он ничем не грозит. Ты в полной безопасности.
- Да, имею. - Ответ ее прозвучал твердо и решительно.
- Мануэла знает об этом?
- Никто. Даже мама и папа не знают. Только вы да я. Я, наверно, глупая и болтливая, как Мануэла: я открыла вам еще один секрет.
В ответ он молча поцеловал ее: теперь он определенно знал на кого работает Кэтрин, его милая, очаровательная Кэт. Потом заговорил приглушенно и серьезно:
- Я дам сегодня тебе две маленьких штучки, которых называют еще "клопами". Ты, наверно, слышала?
- Читала. Подслушивать разговоры.
- Совершенно верно. Ты установишь их в башне в холле второго этажа и на первом этаже между биллиардным столом и бассейном. Впрочем, можно под биллиардным столом. Сама определишь, где лучше, но так, чтоб невозможно было их найти. Согласна?
- Я все сделаю, как надо, как прикажет мой Макс.
- Не прикажет, а просит.
- Просит мой Макс, - повторила она, с особой теплотой произнося его имя. Она верила ему и уже ни капли не сомневалась, что он ее друг. Она ласкала его и сама удивлялась своей смелости и умению расточать женские нежности, словно за плечами ее в этом смысле был большой опыт. На самом же деле Макс был первым мужчиной, кого она вдруг так страстно или, как она подумала, вспоминая разговор с Мануэлой, безумно полюбила. "Да, да, это безумство, - шептала она, - и так Должно быть, только так".
Макс смотрел на нее и мысленно говорил: "Это единственная женщина в мире, которую я смогу любить и боготворить. Но смогу ли я сделать ее счастливой"? Вопрос оставался без ответа. А он так хотел сделать ее счастливой, тогда и он мог твердо сказать себе: да, я счастлив, потому что счастлива она, маленькая Кэт.
Уходя в тот вечер от него с кассетой Баха и двумя "клопами", прощаясь, Кэтрин спросила с веселой довольной улыбкой:
- А кто же вы, сеньор Макс?
Он хорошо понял смысл ее вопроса и ответил, тоже дружески улыбаясь:
- А ведь я тебе подобного вопроса не задавал.
- Потому, что вы знаете ответ.
- И ты в свое время узнаешь. Ответ придет сам собой. Всему свое время.
Глава шестая
1
Штейнман отправился на материк на яхте в сопровождении Мариана Кочубинского в знойный полдень. Неделю тому назад он почувствовал недомогание, начались тошнота и головокружения, пропал аппетит. Сам он интуитивно почувствовал беду, изрядно струхнул, но еще не терял надежды: авось пронесет. Но Левитжер, Дикс, Кун и Кларфельд определенно знали, что не пронесет: симптомы заболевания были те же, что и у подопытного Хусто. Кун отомстил ему, нанеся смертельный удар. Впоследствии Веземан, перефразируя Достоевского, скажет по этому поводу: гад гада съел. Покидая Остров, Штейнман отдал Максу ряд указаний по службе, из которых следовало, что уезжает он ненадолго, во всяком случае, надеялся еще вернуться сюда, чтобы исполнять обязанности дела службы безопасности. Но как только яхта скрылась за горизонтом, Левитжер пригласил к себе Веземана и в присутствии Дикса приказным тоном заявил, что Штейнман больше не вернется на Остров, и начальником службы безопасности назначается он, Макс Веземан. Одновременно он поставил в известность Дикса и Веземана о предстоящем прибытии на Остров высокого начальства и в связи с этим распорядился принять особые меры безопасности и усилить бдительность. Это касалось Макса. Дикса же просил быть готовым к обстоятельному докладу о "научно-исследовательской" работе его группы, язвительно заметив при этом, что начальство недовольно медлительностью, оно ждет результатов сейчас, немедленно. Что ж, Отто Дикс понимал, что им недоволен прежде всего сам Левитжер и, конечно, его любимчик Адам Кун, мечтающий занять место руководителя группы. Отношения между Куном и Диксом, начавшиеся с взаимного недоверия и подозрительности, переросли во взаимное презрение. Для Дикса не было тайной, что вопрос о его отставке предрешен, и как только он проведет испытание своего страшного оружия на людях, с ним расстанутся без сожаления и даже без лицемерных благодарственных речей, в которых он, впрочем, не нуждался, выслушивать дифирамбы от какого-то Левитжера он считал для себя оскорбительным.
Когда они вышли от шефа, Макс проговорил, как мысль, вслух:
- Странно. Карл надеялся вернуться на Остров. И вдруг ему полный расчет. Неужели шеф не предупредил его? И если так, то почему?
- С Карлом мы простились навсегда, он уехал умирать, - мрачно сказал Дикс, подтвердив тем самым догадку Макса. Вдруг он вскинул на Веземана какой-то встревоженно-заговорщический взгляд, синие губы его дрогнули, нетвердая рука коснулась локтя Макса, и тихий голос волнующе выдавил: - Теперь пора подумать, кто следующий за Карлом, ты, я?..
Макс хладнокровно воспринял эти слова, лишь обронил с присущей ему выдержкой и спокойствием:
- Может, после работы заглянете ко мне? Надо поговорить.
Дикс молча кивнул и, тяжело ступая, поднялся на свой этаж. Заниматься делом не было желания: убийство Штейнмана, - а Дикс иначе и не расценивал его болезнь и поспешный отъезд с Острова, - повергли в Уныние и хандру. В лаборатории ему встретился возбужденно-веселый, с довольной улыбкой во все лицо Кларсфельд.
- Что случилось, Дэвид? У вас такой вид, словно вы получили миллион в наследство, - угрюмо проворчал Дикс.
- Вы угадали, док, - несколько фамильярно ответил Кларсфельд. Его фамильярность, появившаяся совсем недавно, задевала и настораживала Дикса, привыкшего держать дистанцию с подчиненными. Выходит, с ним уже не считается даже этот самоуверенный молокосос. Но значит ли это, что и его участь предрешена? Но Кларсфельд продолжал: - Хочу сообщить вам, что мы сможем порадовать наших высоких гостей. Эксперимент прошел успешно. Я сейчас разговаривал с Бобом. Он пришел в свое обычное состояние, чувствует себя так, будто ничего и не было.
- Сколько времени он находился в том состоянии?
- Ну вот считайте - прошло двенадцать дней. Боб говорит, что уже три дня, как он пришел в норму. Выходит - девять дней. Неделя с гарантией.
- А запах?
- Я думаю, что будет все в порядке. Я уверен, что это не станет проблемой. Это уже детали. Сделано главное.
- Вы информировали шефа? - в вопросе Дикса прозвучали язвительные нотки.
- Да, мистер Левитжер в курсе, - без тени смущения ответил Кларсфельд: он не должен был действовать через голову своего непосредственного начальника. Гримаса недовольства скривила аскетическое лицо Дикса. Он хотел что-то сказать, но смолчал и, круто повернувшись, удалился в свой кабинет.
У большого письменного стола, приставленного вплотную к подоконнику, он сел в кресло и уставился в окно. Туманный взгляд его скользил по вершинам деревьев; рассеянные разрозненные мысли плыли хаотично, без видимой логики. Сообщение Кларсфельда его нисколько не радовало. "Выскочка. Для него запах - деталь, - недовольно размышлял Дикс. - А на такой детали можно споткнуться на многие годы. Что стоит твой нервнопаралитический газ с запахом? Ровным счетом ничего".
Действие газа предназначалось на узкий круг людей, находящихся в закрытом помещении: в здании министерства обороны, генерального штаба, резиденции президента и премьера, в крупных воинских штабах. Этот газ лишает человека нормальной деятельности, парализует волю, притупляет разум, вызывает сонливость, апатию, безразличие. Рассчитан он на роковой час "X". Работать над ним Кларсфельд начал еще до своего появления на Острове, в серьезную эффективность его, как оружия, Дикс не очень верил и потому не придавал ему особого значения. На этот раз подопытным кроликом был охранник Боб из команды Мариана Кочубинского. За две тысячи долларов он добровольно согласился принять "снотворное", действие которого, как убеждал его Кларсфельд, совершенно безопасно для жизни и безвредно.
Дикс невидяще смотрел в окно, а в мыслях перед ним всплывала торжествующая самодовольная улыбка Кларсфельда и надменное, высокомерное лицо Левитжера. Вчера у Дикса произошел острый разговор с шефом, разговор, который оставил на душе Дикса неприятный осадок. Речь шла об Америке и России, и Диксу вдруг изменили его выдержка и хладнокровие и он выплеснул на Левитжера добрую лохань давно накипевших в нем обиды, горечи и злости. Левитжер хвастливо разглагольствовал о могуществе США, о непобедимости американского солдата, который сделает с коммунистами то, что не сумели сделать немцы, доверившись нацизму своего фюрера. "Дойти до самых ворот Москвы, видеть в бинокль кремлевские звезды и потом позорно бежать…" - заносчиво язвил Левитжер, желая унизить старого нациста. Задетый за живое, Дикс отвечал сначала со сдержанным спокойствием, но с каждой фразой спокойствие ему изменяло, и в словах его под конец уже сочилась ядовитая желчь: "Вы не знаете русских, мистер Левитжер. Вы судите о них по карикатурам ваших пропагандистов. А я бы очень желал, чтоб вы познакомились с ними па поле брани. Они бы выбили из вас ковбойскую спесь. По-настоящему вас еще никто не бил, судьба вас миловала. Вы высадились в Европе, когда Германия была обескровлена, когда цвет ее армии переживал агонию поражения на Восточном фронте, и это спасло вас от разгрома на берегах Ла-Манша. А что же касается непобедимости американского солдата, то она была во всем блеске проявлена во Вьетнаме, где маленькая полудикая нация, к тому же плохо вооруженная, наголову разгромила вас. Вы бежали из Вьетнама с большим позором, чем мы от Москвы".