- Но ведь все зависит от музыки, - сказала Маша. - Ритмическая современная музыка соответствует и таким же движениям в танце.
- Вот именно: соответствует. Я не принимаю, не могу принять терминов "современная музыка", "современная живопись". Есть хорошая и плохая музыка, как и живопись. Хорошая она всегда современна. Бетховен современнее Таривердиева. То, что вы называете современной музыкой, лишено главного элемента музыки: мелодичности, лада и строя. Красоты лишено и смысла. Это истерия звуков, которую воспринимают только психически ненормальные, духовно нищие, люди примитивного интеллекта. И вы верно заметили: танцы соответствуют этой, с позволения сказать, музыке.
- Но так танцуют сейчас все, - не возразила, а просто напомнила Маша. И то, что она не возражала решительно, то, что она не спорила, удивило Пухова. Но больше всего его поразила агрессивная нетерпимость Дениса. Таким он его не знал. Это было неожиданно для Юлия Григорьевича. Денис Морозов, этот тихоня, которого, казалось, мало интересует все, что выходит за пределы его науки, вдруг выпустил не коготки, а тигриные когти, взорвался. И Пухов решил вклиниться в разговор, просто в силу своего характера, в силу привычки встревать в конфликтные ситуации или, как он выражался, дискуссии.
- Вы говорите, танцуют все, - повторил Денис. - Вам так кажется. Далеко не все. Я повторяю: нормальный, уважающий себя и других человек постыдится выйти на арену и изображать из себя похотливую обезьяну.
- Это модно, - опять обронила Маша.
- Моду эту нам навязали, преднамеренно, запрограммированно. Внедрили в сознание, в душу. Через телевидение, кино, - продолжал Денис по-прежнему раздраженно. - Вы обратили внимание: во всех фильмах, созданных в последние лет пятнадцать, обязательно есть кадр с танцами, именно с этими, что вы называете современными.
- Кино воссоздает картины жизни, - заметил Пухов. - В этом суть реализма, самая достоверная правда жизни.
- Извините, Юлий Григорьевич, но показывая в каждом фильме обезьяньи танцы, киношники занимаются навязчивой рекламой, пропагандой так называемых современных танцев. Вы обратите внимание - даются в фильмах кадры танцев без всякой сюжетной надобности, их дают именно как рекламу.
- Надо смотреть шире, считаться с запросами и вкусами других, - сказал Пухов. - Вам нравится вальс или кадриль, ну и танцуйте себе на здоровье.
- Но ведь в тех же ресторанах, клубах, дискотеках ни вальсов, ни кадрилей не исполняют. Как не исполняют и песен - народных, лирических и, если хотите, патриотических, - возразил Денис запальчиво.
- Исполнители идут навстречу пожеланиям публики, - сказал Пухов. - По-вашему, кто-то, ну допустим буржуазный Запад, навязывает нам свое искусство - музыку, танцы, живопись, хотя я так не думаю. Но почему же мы должны навязывать той же публике ваш вкус, то, что нравится вам, дорогой Денис Тихонович?
Это случайно сорвалось у Пухова, и он пожалел о последних словах: нельзя сейчас противопоставлять себя Денису, раздражать его своим несогласием и вообще возражать. Маша молодец, она правильно, умно ведет себя, старается показать Денису свое единомыслие. И Пухов сказал примирительно и поспешно:
- Впрочем, я с вами во многом согласен, вкус надо воспитывать. Вы правы.
Денис не ответил. В это время пассажиров попросили пристегнуть ремни. Самолет шел на посадку. Маша достала из сумочки три круглых значка с изображением алой гвоздики на белом фоне и, кокетливо улыбаясь, приколола к левому лацкану пиджака Дениса и Пухова, третий значок приколола себе. Это был условный знак для тех, кто поджидал их в аэропорту Шеннон. Денис же не придал значкам никакого значения: мысли его были заняты предстоящим выступлением на симпозиуме. Замкнутый по натуре, он чурался всяких публичных выступлений, сама аудитория слушателей с десятками устремленных на него, ожидательных взглядов повергала в уныние и растерянность. Тем более что перед иностранцами ему предстояло выступать впервые.
Как только вошли в зал аэропорта, Маша подхватила Дениса под руку, как старого приятеля и близкого ей человека, и повела к стендам сувениров. В зале в этот полуночный час, кроме пассажиров с самолета Аэрофлота, было еще около сотни человек, ожидавших своего рейса, - одни из них дремали в креслах, другие просто слонялись между стендами сувениров и спиртных напитков. Маша без умолку щебетала, восторгаясь изящными безделушками, сравнивала цены вин с советскими и вообще во всем ее поведении сквозила повышенная возбужденность. Она сильно сжимала руку Дениса, прислонялась к нему так, что волосы ее касались его лица, и в то же время она успевала посматривать за Пуховым, который оживленно разговаривал с Мечиславом и Энрико. Пока что все шло по плану.
Конечно же, Мечислав Слугарев не знал о том, что должно произойти в аэропорту Шеннон, но о возможности подобного он думал, исходя из своего служебного долга. Он имел приказ охранять Дениса Морозова, к которому проявляли особый интерес западные спецслужбы. Еще в Москве, вместе со своим отцом Иваном Николаевичем, они "проработали" различные варианты возможных акций против Дениса со стороны ЦРУ или "Моссада", не исключая попыток его похищения и даже смерти. Иван Николаевич особо обратил внимание сына на Шеннон и даже высказал мнение, что соучастниками вражеских агентов могут быть Пухов и его племянница. То, что этим же рейсом возвращался в Гавану из служебной командировки Энрико, Мечислава радовало. Он посвятил Энрико в свои обязанности, рассчитывая, в случае необходимости, на его содействие, и еще в Шереметьево до прибытия туда Пухова и Маши познакомил его с Денисом.
Поэтому в аэропорту Шеннон и Энрико был начеку. Он держался в стороне на каком-то расстоянии от Мечислава, к которому пиявкой присосался Пухов, стараясь отвлечь его от Дениса и Маши, которые, осмотрев выставленные товары, подошли ближе к выходу и остановились у телевизора. Диктор что-то говорил, видно, смешное или забавное, судя по выражению его лица, однако Маша, владеющая, кроме испанского, также и английским, в ответ на вопрос Дениса, что говорит весельчак, имея в виду диктора, небрежно отмахнулась:
- Ничего интересного. Пройдемте посмотрим, чем торгуют в кафе. Женское любопытство. - И кокетливо обдала Дениса веселой улыбкой.
Денис не испытывал особого желания подходить к стойке кафе, но повисшая на его руке Маша настойчиво потащила его за собой. Двое молодых людей и женщина с распущенными по плечам длинными светлыми волосами лениво пили кофе. Маша и Денис лишь на секунды задержались возле них.
- А что там? - спросила Маша, глядя в сторону выхода на площадь и, увлекая Дениса, сделала несколько шагов в сторону выхода, предложив: - Посмотрим. Я любопытная, ты же знаешь.
Она впервые назвала его на "ты", и именно это как-то вдруг удивило и насторожило Дениса. В это время в зал аэропорта вошли трое молодых мужчин, направились прямо навстречу Денису и Маше и остановились возле них полукольцом. Один из них, состроив на лице любезную улыбку, сказал на чистом русском языке:
- Доктор Денис Морозов, здравствуйте. Добро пожаловать. Рады вас видеть. Я - доктор Лео Дженкинс, а это мои коллеги. Тоже направляемся в Гавану. - И сразу, без всякой паузы, не дав опомниться несколько смущенному Денису, предложил: - У нас еще есть время до отлета. Пройдемте, тут есть уютная комната, поговорим.
- Да, пойдемте, еще целых сорок минут до посадки в самолет, - быстро подхватила Маша.
Вид всех троих внезапно появившихся "коллег", сама любезность их обезоруживали, но в то же время где-то подспудно в сознании Дениса шевельнулся червячок подозрительности. Настораживало поведение Маши, которая с необъяснимой, непонятной поспешностью и упорством буквально силой вела его сюда и теперь торопливо советовала принять приглашение незнакомых людей. Сложное чувство испытывал в эту минуту Денис: решительно отказаться сразу от приглашения означало бы проявить неучтивость и даже отчужденность. Но с другой стороны, зачем и куда он должен идти? Он вспомнил сразу Пухова.
- Да я здесь не один, со мной доктор Пухов.
- А-а, доктор Юлий Пухов, - быстро воскликнул обрадованный Дженкинс, устремив в зал острый взгляд. - Где он? Приглашайте и его.
В этот самый момент возле них как из-под земли вынырнули Мечислав и Энрико.
- Извините, господа, - с преувеличенной поспешностью проговорил Мечислав и, обращаясь к Денису: - Доктора Морозова срочно просит к себе командир авиалайнера.
- Подождет командир, - вдруг жестко процедил Дженкинс, и в глазах его сверкнули злобные огоньки. - Доктор Морозов в мире науки звезда первой величины, и никакой командир не смеет ему приказывать. Пойдемте, Денис Тихонович. А вот и доктор Пухов.
- Да, конечно, пойдемте, Денис, - сказала Маша и крепко взяла Морозова под руку.
- Я повторяю: Денис Тихонович, вас срочно приглашают на борт самолета, - властным голосом сказал Мечислав и ловким движением отстранил от Дениса Машу. - Энрико проводи доктора в самолет.
- Что здесь происходит, что случилось? - растерянно пролепетал подошедший Пухов и взял Дениса за руку выше локтя. Одновременно человек, назвавшийся Дженкинсом, крепко сжал другую руку Дениса и сильным толчком попытался оттеснить его к выходу.
Денис сразу понял все, что происходит. Он понял это уже тогда, когда Мечислав приказал ему идти в самолет. Теперь, собрав все силы, он рванулся в сторону и освободил руку, которую держал Пухов. Но тут же на него набросились двое других из компании Дженкинса. Мечислав и Энрико поспешили на помощь, применив прием каратэ. Получилась свалка, из которой Денису удалось высвободиться и удалиться в противоположную сторону зала к выходу на самолет. Следом за ним быстро направился Энрико. Дженкинс и его приятели мгновенно исчезли, точно испарились. Вся эта катавасия заняла не более пяти минут. Пухов стоял в растерянности, беспомощно глядя на выход, где скрылись его соучастники. Первое, что дошло до его сознания, было то, что хорошо продуманная акция провалилась, надо было немедленно позаботиться о своей и Машиной судьбе. "Бежать. Не теряя ни секунды, ни полсекунды, бежать", - молнией пронзило мозг. Он кивнул рядом стоящей Маше следовать за ним и бросился к выходу, грубо оттолкнув Мечислава. Но Мечислав быстро преградил путь Маше и приказал:
- Идите к нашим пассажирам! На самолет идите!
Маша, ошалело глядя по сторонам, побрела в ту часть зала, где толпились пассажиры из советского авиалайнера. Пока Мечислав занимался Машей, Пухов успел выбежать на привокзальную площадь в надежде встретить там тех троих. Площадь была пустынна. На мокром асфальте темнел след автомашины, и Пухов уловил свежий запах выхлопных газов. "Умчались, - сокрушенно подумал Юлий Григорьевич. - Скрылись с поспешностью мафиози. Могли подождать хотя бы минуту. А кого ждать, меня? Я им не нужен. Тем более с ней. Лишняя обуза. Не вышло. Осечка получилась", - рассуждал он, стоя у главного входа в аэропорт. А может это к лучшему. Кто знает о наших намерениях? Ни я, ни Маша ничего такого противозаконного не совершили. Где улики?
И он быстро вошел в зал аэропорта. Еще издали увидел Мечислава, одиноко стоявшего у выхода на самолет, и запыхавшись подошел к нему, заговорил, преодолевая волнение:
- Вот негодяи, удрали, смылись гангстеры. Сорвалось.
- Что сорвалось? - в упор спросил Мечислав.
- Как что? - растерянно переспросил Пухов, смущенный неожиданным вопросом Мечислава. Понял, что допустил оплошность. - А из-за чего вся заварушка произошла?
- Из-за чего? - все тем же строгим тоном повторил Мечислав, насквозь пронизывая Пухова сверлящим взглядом.
- Я не знаю, я подошел, когда все началось. Я ничего не понял: вы, Маша, Денис Тихонович и еще какие-то незнакомые люди.
- Так уж незнакомые, - со злой иронией выдавил из себя Мечислав. - Вас-то они сразу признали. - И тут же вопрос: - Вы куда сейчас уходили? Где вы сейчас были?
- Я выходил, чтоб позвать полицию.
- Зачем?
Взгляды их столкнулись: настойчиво жестокий взгляд Мечислава и растерянно смущенный Пухова. Так продолжалось, может, полминуты. Наконец Юлий Григорьевич попытался взять себя в руки, ответил с раздраженным возмущением:
- Я не желаю с вами разговаривать. Я вас не знаю и знать не хочу. Кто вы такой, чтоб допрашивать меня?.. Вы ответите за инцидент, который спровоцировали. Да, да, вы спровоцировали, и это вам так не пройдет.
Контратака Пухова заставила Мечислава улыбнуться. Он подумал: "Ну и ну: экая самоуверенная наглость. Впрочем, знакомый прием".
- Идите в самолет. Вас там ждут, - в суровом голосе Мечислава звучал металл. Пухов с презрением посмотрел на Мечислава: лицо его было пунцовым, как перезревший помидор, большие глаза блестели злобой и отчаянием. Мысль лихорадочно работала над поисками верного безошибочного решения. Он спрашивал самого себя: "А не напрасно ли я вернулся в зал аэропорта? А Маша, что будет с ней? Надо немедленно с ней условиться, какие давать показания на следствии". Слово "следствие" вызвало в нем неприятный холодок. Он демонстративно тряхнул своей крупной головой и, приняв гордый победоносный вид, пошел в самолет.
Глава восьмая
1
Рыбацкая шхуна, как только Эдмон Дюкан ступил на берег Острова, в ту же минуту отчалила и исчезла в ночной мгле. Сделав десяток шагов от воды, Эдмон очутился в густых цветущих зарослях кустарника, закрывавшего листвой звездное небо. Согретая дневным зноем земля дышала благодатным теплом, и ее дыхание успокаивало Эдмона, немного продрогшего на палубе шхуны то ли от свежего морского ветра, то ли от нервного напряжения.
Дюкан все еще не смог смириться с тем, что там, на материке, осталась его жена: владелец шхуны категорически отказался взять на свою посудину Алисию под тем предлогом, что присутствие женщины на корабле непременно накличет беду. В своих условиях он был непреклонен, не оставляя выбора, и Эдмон уступил. Твердой уверенности, что это тот самый остров, на котором обосновался разыскиваемый им Хассель-Дикс у него не было, но, одержимый идеей Эдмон не перед чем не останавливался. Он помнил предостережение Ивана Слугарева об опасности, с которой связано его решение проникнуть в лабораторию ученого гитлеровца, но отказаться от своего замысла он не мог, хотя и отдавал себе отчет о возможной цене риска: Пентагон и ЦРУ шутить не любят. В уме он заготовил несколько вариантов легенды. В то же время при нем был французский паспорт, который сам Эдмон считал палкой о двух концах: в сложившихся обстоятельствах он в равной степени мог стать и палочкой-выручалочкой и дамокловым мечом.
Когда они подплывали к берегу, вдалеке на Острове летучими светлячками играли электрические огни, но хозяин шхуны, не желая рисковать, предпочел уклониться от них, и высадил Эдмона у противоположного берега. Над краем, где сверкали электрические огоньки, застенчиво серебрился тонкий серп месяца, только что проклюнувшего аспидную, усеянную звездами скорлупу. Эдмон взял его за ориентир. Но густая листва непроницаемым пологом скрывала и молодой месяц и по-южному яркие звезды. Расточаемые кустами тепло и душистый аромат цветов, трескотня цикад и сверкание светлячков создавали атмосферу пустынного уединения и какой-то странной напряженности. С превеликим трудом, заслоняя руками лицо от ветра, Эдмон пробрался сквозь заросли каких-нибудь полусотни метров и понял, что дальше идти ему сейчас невозможно - пока не наступит рассвет. По его расчетам до восхода солнца оставалось час-полтора. Он остановился у крупного дерева и прислонился к его теплому гладкому стволу. Без труда определил, что это магнолия. Легкая усталость и притягательная сила теплой и мягкой почвы под ногами заставили его опуститься на землю. Он сел, прислоняясь к стволу дерева и, под монотонный убаюкивающий треск цикад, неожиданно для себя самого по-детски, безмятежно задремал.