Где же каналы? Мелькнул один по дороге в порт, и только. В Амстердаме мы успели бы увидеть за первые часы уже добрых три десятка.
А мельницы? В путеводителе было сказано, что они сохранились лишь у древней гавани.
Зато сколько небоскребов! И названия у них — на американский лад: «Шелл билдинг», «Юнилевер билдинг». Но коробки из стекла и стали есть во всех крупных городах. А поскольку в Роттердаме совершенно не бросались в глаза ни мельницы, ни мосты, ни каналы, мы решили, что по внешнему виду это самый неголландский из всех голландских городов.
Позднее мы поняли свою ошибку. Роттердам вполне голландский город, но не старого, а нового времени.
…Конец прошлого столетия и начало нынешнего не принесли голландцам военных бурь и потрясений. Представители враждующих держав собирались в мирной Голландии на конференции и переговоры. В Гааге при участии тридцати трех стран стали строить международный Дворец мира.
Однако не успели его по-настоящему доделать, как началась первая мировая война. Ее пожар пощадил Голландию. Страна объявила себя нейтральной.
Когда в 1939 году началась вторая мировая война, голландцы снова поспешили заявить, что они не присоединятся ни к одной из воюющих стран. Гитлер, в свою очередь, заверил голландское правительство, что его войска никогда не нападут на Голландию.
Но однажды в мае 1940 года роттердамцы услышали вой бомбардировщиков и разрывы бомб. Самолеты со свастикой шли волна за волной. Через четверть часа город и порт были объяты пламенем. Моторы в небе ревели почти весь день, и к вечеру центра Роттердама не стало.
Одновременно гитлеровцы пересекли границы Голландии.
На пятый день страну покинула королева.
Еще немного спустя генерал Винкелман, командовавший храбро сражавшимися против захватчиков голландскими войсками, приказал прекратить сопротивление.
Голландию заняла гитлеровская 6-я армия. Та самая, что позднее была окружена, наголову разбита и взята в плен под Сталинградом во главе с фельдмаршалом Паулюсом.
В Роттердаме есть всемирно известный памятник.
Его создал французский скульптор Осип Цадкин. Памятник называется «Растерзанный город». Трагически изломанная человеческая фигура в ужасе вздымает руки, как бы защищаясь от злого неба. У нее вырвана грудная клетка. Она кричит в исступленной немоте: не забывайте о том, что было! Помните о трагедиях городов, у которых вырвали сердце! Помните о погибших среди развалин, о тех, чья жизнь оборвалась внезапно и страшно!
В растерзанном городе было разрушено тридцать шесть тысяч зданий.
Утверждают, будто уже на четвертый день после бомбежки городские власти созвали инженеров, чтобы те подумали о восстановлении.
Роттердамцы начали расчистку развалин. Но гитлеровцы запретили эти работы: Роттердам перед войной конкурировал с немецким портом Гамбургом. Фашисты предпочитали оставить второй город Голландии в развалинах.
Однако упрямые роттердамские архитекторы тайком от оккупантов, в подполье, набрасывали планы будущего городского центра, который встанет на месте руин.
После окончания войны в Роттердаме начались большие работы. Земля, отвоеванная у моря, в этой стране издревле создавалась, рождалась заново. Роттердам тоже строили заново с упрямым трудолюбием бобров.
Сначала убрали и вывезли до последнего кирпича все обломки. Потом извлекли из грунта расшатанные бомбами многие тысячи свай, опору города, ставшую ненадежной. Затем забили новые сваи, засыпали ненужные каналы и возвели центр города по единому плану. Застроили его свободно, не теснили дом к дому, дали доступ воздуху и свету. И…
Но позвольте сначала напомнить вам первую фразу «Золотого теленка» Ильфа и Петрова: «Пешеходов надо любить». Эта мысль прочно обоснована авторами романа: именно пешеходы создали мир, и несправедливо, что, когда планета благодаря их стараниям приобрела сравнительно благоустроенный вид, появился автомобиль, завладел улицей, заставил пешеходов испуганно жаться к стенам домов…
Так вот, центр нового Роттердама, особенно Лейнбаан, его торговая часть, застроен с соблюдением заповеди о любви к пешеходам. Здесь запрещено движение всех видов транспорта, кроме детских колясок. Ходи себе неторопливо вдоль и поперек мостовой, вдыхай ароматы цветов, а не бензиновую гарь. Здесь пешеход — хозяин улицы. Для автомобилей же — черный ход, подземные подъезды к задним дверям магазинов.
Нам показалось, что это хорошо. Роттердамцы тоже так думают.
Теперь Роттердам как бы стремится во всем перещеголять и голландскую столицу, и соседние города Европы. На дороге, ведущей к нему, установлены телевизионные камеры, и полицейские с центрального пульта наблюдают, что делается на каждом участке трассы. Роттердам построил под рекой Маас один из лучших в Европе автомобильных тоннелей. В столице нет метро, и в ближайшее время его не собираются строить, а в Роттердаме уже начато движение по первым линиям подземки.
Мы сказали выше, что Роттердам — голландский город нового времени. А в приметах этого нового времени — и господство в стране крупного капитала, причем не только своего, голландского. В «большой четверке» гигантских монополий, как вы помните, английский и американский капитал занимает далеко не последнее место.
В книге «Счастливая Голландия», изданной на английском языке, мы прочли: «Американцы чувствуют себя в Роттердаме уютнее, чем в других городах страны». Наверное, так оно и есть. Здесь для них многое знакомо и привычно — небоскребы монополий, бары совершенно американского типа, надписи, составленные как бы с учетом американского пристрастия к цифрам: ствол башни построен за столько-то дней, часов, минут, при восстановлении города были извлечены сваи общей длиной 2407 километров, в порту действует 191,6 мили железных дорог. И далее в том же духе.
В Голландии с ее часто хмурящимся небом всегда любили яркие краски и широкие окна, открывающие доступ свету. Главный же универмаг Роттердама построен вовсе без окон. В нем есть лишь нечто вроде амбразур, как будто строители больше всего заботились о том, чтобы продавцы могли отстреливаться из луков и пищалей в случае нападения воинов герцога Альбы…
В городе работает много индустриальных предприятий. Здесь самый крупный в Европе маргариновый завод. Роттердамские верфи спускают на воду сотни кораблей. Несколько предприятий-гигантов перерабатывают нефть. Роттердам не только город «большого бизнеса», расположившего в его стеклянных небоскребах свои штаб-квартиры, но и рабочий город.
В самом центре Роттердама стоит толстенький господин, которого англичане называют «мистером Джоном», а французы — «мосье Жаком». Он снял шляпу и держит ее за спиной. Брюшко выпячено немного вперед, полная, несколько лукавая физиономия выражает упрямство. Скульптор попытался воссоздать облик типичного роттердамца, как видно, человека себе на уме, преуспевающего в делах.
Другой монумент изображает рабочих. Один, по-видимому, докер, другой — строитель. Они уходят из дому, и ребенок прощается с отцом. Надпись на монументе напоминает прохожим: в борьбе люди становятся сильнее, ваше благополучие покоится на костях тех, кто уже не встанет, не забывайте о них, чтите их память.
«Мистер Джон», возможно, по-своему типичный роттердамец. Но боролись с оккупантами и поднимали город из руин вот такие, как эти двое рабочих.
Русское кладбище
Был вечер. Автобус бежал вдоль побережья. Неожиданно над темными дюнами в закатном красном небе возник высокий черный крест.
— Там была запретная зона, — сказали нам. — Фашисты привозили туда людей на расстрел. В том месте, где крест, погибла Иоханна Схафт. Бойцы Сопротивления знали ее как просто Ханни, рыжеволосую девушку. Это была настоящая героиня.
Кресты, кресты… Иногда одинокие, иногда целые шеренги где-нибудь на придорожном кладбище, возле которого — колокол на перекладине. Памятные доски: «Здесь погибли…», «Здесь расстреляны…» Одинаковые даты: 1940–1945. Годы оккупации и борьбы.
У набережной Роттердама — странное сооружение: что-то вроде огромной носовой части корабля с отверстиями якорных клюзов, похожими на два глаза. У его подножия, связавшись веревкой, застыли в нечеловеческом напряжении моряки; один вцепился в штурвал. Знакомая дата: «1940–1945». И надпись: «Они держали курс».
Они держали курс на освобождение своей родины от фашизма, эти славные ребята, эти «морские черти», в штормовые ночи на крохотных суденышках пробивавшиеся к занятому врагом берегу.
И не только голландские борцы Сопротивления гибли за правое дело.
Незадолго перед тем как покинуть Голландию, мы поехали в Амерсфорт. Этот небольшой город, стоящий поодаль от моря, не значится в числе мест, которые обычно посещают гости страны.
Все было как везде в Голландии: отличная дорога, ухоженные поля, миленькие домики. И кладбище возле города сначала показалось нам похожим на многие другие: солидная ограда, песок на дорожках.
Отличие было в том, что всем, кто лежит здесь, возданы равные почести. Над могилами не склоняются скорбные ангелы, не поднимаются мраморные глыбы или кресты из полированного камня. Все 863 надгробия совершенно одинаковы.
Здесь лежат наши. Это Русское кладбище. Одни погибли в лагерях. Других откопали в братских могилах борцов, павших в боях с оккупантами, и после войны привезли сюда, в Амерсфорт, чтобы все были вместе.
Имена написаны по-русски, но некоторые звучат странно. Может быть, их переводили с немецкого из списков лагерей уничтожения или узнавали по рассказам голландцев, сражавшихся в Сопротивлении. Читаем: Смирнов Николай, Шевченко Яков, Алайбек Аксафон, Бирюк Павел, Ипешилов Кушмар, Мицкоян…
Как и на всех кладбищах Европы — могилы неопознанных: «Неизвестный советский воин», «Неизвестная советская гражданка».
У надгробия Георгия Комкова совсем свежие, сегодняшние цветы. Удивительные голландские цветы, яркие и непахучие. Кто-то уже побывал здесь рано утром, тот, кому дорог лежащий в голландской земле русский солдат.
На кладбище тихо, лишь поют птицы да шелестит листва. Родные белые березки встали в почетный караул у памятника. «Слава героям», — написано по-голландски на стене кладбища.
Сегодня пусто. Людно бывает здесь лишь 4 мая, когда Голландия чтит погибших за ее свободу.
Дряхлый старичок в темном котелке, шаркая ногами, идет мимо с букетом. Вот уже двадцать лет ходит он сюда к жене. Иногда заходит по дороге к русским: жена лежит неподалеку.
Нет, он не знает, кто кладет цветы у той могилы. Но это не первый раз, там часто цветы. Сюда приезжали русские туристы, и одна женщина вдруг как закричит! Представьте, она увидела на надгробии имя брата. Но это не та могила, где теперь лежат цветы. Старик ничего не знает о том, кто их приносит. Наверное, какой-нибудь голландец или голландка.
В небольшой конторке у Эверта Арта Янссена — ящики с картотекой. Господин Янссен в черном костюме с черным галстуком. Он смотритель кладбища.
Кладбище большое. Тут не только иностранцы, но и свои, голландские парни — ведь рядом был гитлеровский пересыльный концлагерь Амерсфорт.
Он не столь велик и страшен, как Освенцим, или Дахау, или Маутхаузен. Вон вышка, тысячекратно проклятая лагерная вышка, и колючая проволока, и следы рва, и каменные стены бараков, на которых еще проглядывает написанное по-голландски слово «голод». Но вблизи все это осмотреть нельзя: там теперь воинская часть.
— Церковь, — показывает Янссен темную кирпичную колоколенку, поднимающую острый шпиль над деревьями. — Оттуда, сверху, мы видели все.
Янссен был в голландском Сопротивлении. Он и его друг, здешний лесник, иногда забирали из лагеря полуживых вместо мертвых и переправляли к своим.
Длинный, похожий на русло канала глубокий ров. Он зарос кустарником, молодые деревца укоренились на его склонах. Ров вырыли обреченные на смерть. Здесь их расстреливали.
В самом конце на дне рва — памятник. Там, где стоит теперь голландец в деревянных кломпен, со стиснутыми кулаками, в куртке, распахнутой на голой груди, в последние дни войны были последними расстреляны пятьдесят три узника.
Памятник поврежден; его били, долбили чем-то острым.
— Западногерманские туристы, — спокойно, может быть, даже слишком спокойно, замечает Янссен. — Это они гаечным ключом от автобуса и камнями. Я прибежал, закричал. Они смеялись. Мы записали номера машин, сообщили министерству иностранных дел. Не знаю, чем это кончилось.
Сто одного русского воина привезли в лагерь Амерсфорт поздней осенью 1941 года. Янссен думает, что это были пограничники либо солдаты, захваченные в самом начале войны. Их привезли сюда, чтобы показать голландцам, что русские — дикари и варвары. Пленным запрещали бриться, им дали рваную одежду, их кормили отбросами, а иногда вовсе не кормили. И вот таких — изможденных, страшных, босых — гоняли под дулами автоматов по снежным улицам городков возле Амерсфорта.
— Потом расстреляли, — говорит Янссен. — Всех до одного. Их имен никто не знает. Тела остальных привезли сюда с юга страны. Это были ваши, которые бежали из плена, партизанили во Франции, в Бельгии. Они погибли в боях, когда помогали союзникам освобождать нас. Теперь лежат все вместе.
Мы возвращаемся знакомой отличной дорогой мимо ухоженных полей и миленьких домиков. Шоссе выходит к морю. Его не видно, но оно рядом, за валом высокой дамбы, которая тянется вдоль побережья, исчезая у горизонта. Там, где пологие песчаные дюны засеяны цепкой жесткой травой, сохранились кое-где серые бетонные бункеры. Это немецкая работа: гитлеровцы боялись тех, кто появлялся со стороны открытого моря.
Моря не видно, но ветер доносит глухой и сердитый его шум. Оно всегда рядом с голландцем. Оно друг и враг народа, отличающегося упорным трудолюбием, повседневным мужеством в извечной борьбе со стихией.
Все дальше бежит шоссе. Старые мельницы простерли неподвижные крылья над каналами. Маленький трактор отваливает плугом пласт земли.
На этой земле и за эту землю сложили голову те, что спят теперь в ней вечным сном. Они шли на подвиг и на смерть, веря в победу. Они надеялись, что после победы люди сообща сделают так, чтобы никто и никогда не собрал вновь смертоносную немецкую машину войны.
Всё новые странности
И вот настал долгожданный день, выстраданный народами, боровшимися против фашизма.
Последний гитлеровец был изгнан из Голландии. Пришел конец войне.
Люди усыпали цветами могилы героев. Суды вынесли приговоры военным преступникам.
Мир пришел в страну тюльпанов, где во время голода 1944 года тысячи людей спаслись от смерти тем, что ели луковицы своего национального цветка.
Мирные дни настали для страны мельниц, в которой гитлеровские оккупанты расстреляли несколько мельников, предупреждавших об облавах бойцов Сопротивления.
Снова вернулась к мирному труду страна польдеров, из которой гитлеровцы вывозили все, что могли, в том числе землю с польдеров — десятки железнодорожных составов с плодороднейшей землей, созданной руками голландцев.
Но что же сделали правители этой страны уже в первые послевоенные годы?
Они вовлекли Голландию в НАТО, в созданный американцами союз, направленный против нашей страны, вынесшей главную тяжесть борьбы с фашизмом. В Европе опорой этого союза вскоре стала Федеративная Республика Германии.
Федеративная Республика Германии не оставила без работы бывших гитлеровских генералов. Они по винтикам, по колесикам принялись собирать новую военную машину. Недолго пустовавшие казармы эсэсовцев заняли полки бундесвера.
Главным инспектором этой новой армии стал генерал Треттнер, который при Гитлере участвовал во вторжении в Голландию и посылал бомбардировщики на Роттердам.