По утрам рабочие спешат на верфи и заводы Тронхейма, чтобы строить корабли, распиливать бревна, изготовлять станки. В утренней толпе много молодых людей в черных фуражках с четырехугольным верхом и свисающей на шнуре кистью. Это студенты политехнического института — Высшей технической школы.
В норвежские университеты и институты принимают без экзаменов: достаточно аттестата зрелости. Но тот, кто хочет учиться в Высшей технической школе Тронхейма, должен не меньше года проработать на заводе, прежде чем слушать лекции профессоров. От поступающих в Высшую сельскохозяйственную школу требуется даже трехлетний производственный стаж. В ее коридорах не встретишь краснобая, который свободно толкует о достоинствах разных севооборотов, а в поле не отличит овес от пшеницы.
Жизнь норвежского студента не усыпана розами. Норвежцы не опекают излишне своих детей, не нянчатся с ними, стараются приучать их к самостоятельности. Парень или девушка хочет учиться в университете? Прекрасно! Но пусть они сами содержат себя, не рассчитывая на папин кошелек.
Стипендию получают лишь очень немногие. А платить надо за все. Норвежские студенты залезают в долги не меньше шведских. Мне говорили, что иной молодой инженер восемь — десять лет отдает потом банку пятую или шестую часть заработка.
Норвежских студентов можно встретить летом в ресторанах и отелях, но не за обеденным столом и не на диванах курительной комнаты. Чтобы заработать деньги, они надевают белые куртки официантов.
В гостинице «Викинг», где я жил в Осло, школьники старших классов заменяли отпускников-лифтеров. Ни студенты, ни старшеклассники не испытывали никакого смущения, занимаясь делом, не требующим знания алгебры или тригонометрии. Любой труд считается в народе более достойным, чем лоботрясничество на деньги богатых родителей.
Как-то я разговаривал с молодым официантом в ресторане. Оказалось, что через два года он станет врачом. Я подумал было: «Вот бедняга! Приходится ему целый день бегать с подносом». Но тут же мне пришла в голову другая мысль: «А так ли это плохо? Уж не сидят ли во мне самом остатки того свинского отношения к людям физического труда, которое было и осталось у аристократов, у никчемных белоручек?»
И я со стыдом вспомнил, что у нас еще можно услышать в столовой или кафе, как развязный юнец, сидя за столом, обращается к немолодой официантке: «Эй, девушка!» — или что-нибудь в этом роде. А разве тот же юнец позволит себе так обратиться к врачу? Или к учительнице?
Из многих студенческих организаций мне особенно понравилось Общество по распространению образования среди взрослых. Студенты за небольшую плату учат вечерами тех, кому почему-либо не удалось окончить школу. Тут и пятнадцатилетние подростки, и их бабушки и дедушки. В газетах писали, что самому старому ученику исполнилось 78 лет, а самой старой ученице — 92 года!
И представьте, даже в столь почтенном возрасте человек может выучить иностранный язык: прилежная бабушка стала немного разговаривать по-английски! Но, наверное, лучше все же учить языки в школе, чтобы потом не садиться за парту вместе с внуками…
В «тылу» Тронхейма — бескрайние еловые леса. Это один из главных районов лесной промышленности страны.
Иногда спорят, что важнее для Норвегии: лес или рыба?
Уже шесть столетий страна торгует лесом, да и сейчас десятки тысяч норвежцев заготавливают и сплавляют бревна, распиливают их на доски и брусья, работают на заводах, где богатства леса превращаются в древесную массу, целлюлозу, бумагу, искусственный шелк, различные химические продукты. Только в трех странах мира — в Финляндии, Швеции и Канаде — лесное дело занимает еще более важное место, чем в Норвегии.
За Тронхеймом «длинная страна» особенно резко сужается. Она лентой вытягивается вдоль побережья. Здесь с самолета иногда можно увидеть обе ее границы.
Мы с Марком возвращаемся в Осло. Оба полны впечатлений и еще не очень хорошо разобрались в них. Марк, однако, пытается выделить самое главное.
— Ты знаешь, один большой поэт сравнивал историю цивилизации и искусства с грандиозной фугой, многоголосным музыкальным произведением, — задумчиво говорит мой друг. — В ней слышны голоса всех народов. Но для красоты этой человеческой симфонии важно, чтобы каждый голос сохранял свой собственный тембр и звук. Так вот, мне кажется, что норвежский голос в этой фуге не затерялся. Он различим со времен викингов до наших дней.
…К мысу Нордкап
Дорогой предков
Во время первого путешествия наш маршрут так и не пересек Полярный круг. Север страны я увидел позднее.
За Тронхеймом вдоль побережья пролегает древняя морская дорога норвежцев. Ее знали еще несколько столетий назад. Как и прежде, она особенно оживает не в лучшую пору, не летом, когда полярное солнце светит особенно щедро, а на исходе зимы. Это дорога рыбаков к Лофотенским островам, возле которых норвежцы с незапамятных времен ловят рыбу.
Пассажиры корабля, идущего к северу вдоль норвежских берегов, однажды замечают над морским горизонтом на западе странные темно-синие тени. Сначала кажется, будто это далекие неподвижные тучи. Потом постепенно очерчиваются скалистые хребты, торчащие прямо из моря.
Это и есть Лофотены.
Никто не скажет, сколько отважных нашло могилу в здешних суровых, бурных водах. И все же каждый год к Лофотенам со всего атлантического побережья страны стягивается масса рыбацких судов.
Похода на север ждут, к нему долго и тщательно готовятся во всех прибрежных поселках. Тут своя жизнь, свои нравы и обычаи, свои предания и свои суеверия.
Осенней ненастной порой, когда уже все приготовлено для выхода на промысел, рыбаки предпочитают коротать время в хижинах. Если на море тихо, то в темный час отлива, по их поверьям, на скользком обнажившемся дне бродят утопленники, хватаясь бледными руками за водоросли. Нечего в такую пору шататься по берегу! Да и в «запечные» деньки разгула осеннего шторма лучше сидеть в тепле.
Но когда лунная зеленоватая полумгла висит над холодным декабрьским морем, когда ветер воет, словно ища жертву, и, не найдя ее, рвет пенные верхушки волн, — вот тогда-то, в эту злую пору рыбаки бесстрашно идут наперекор стихии: рыба не ждет погоды!
Рыбаки направляются на север, к Лофотенам, вдоль каменной стены берега, розовеющего на рассвете пятнами снегов, лавируют среди торчащих из зеленовато-фиолетового моря темных каменных островков — «детенышей». Хорошо еще, что норвежское побережье прикрыто от штормовых ударов океана цепочками островов, но все же рыбакам и тут здорово достается.
В ранние зимние сумерки лишь проблески далекого маяка да удивительное чутье шкиперов ведут суденышки среди вздымающихся темных водяных гор.
Короток ночной отдых. На рассвете — чашка горячего кофе, пресная лепешка или ломоть хлеба с маслом. Снова долгий день в мокрой одежде, на ледяном ветру. Серое море, мгла тумана, внезапные метели, морозные ночи, опасные шквалы, вырывающиеся из щелей фиордов…
Рыбаки приходят к полузатонувшему горному хребту с резко очерченными крутыми снежными вершинами. Некоторые находят, что высунувшаяся из моря гряда Лофотен похожа на челюсть акулы, усеянную острыми зубами. От материка ее отделяет широкий пролив Вест-фиорд. Рыбаки пересекают его.
Долгий путь окончен. Флотилии растекаются по узким заливам, пристают к баракам лофотенских рыбацких поселков. Когда соберутся все суда, кое-где можно, перешагивая с палубы на палубу, пройти с одного берега гавани на другой, не замочив подошвы сапог.
Пока рыбаки отдыхают после дороги, нелишне будет узнать, почему они пользуются большим почетом в стране. Маленькая Норвегия ловит больше рыбы, чем другие приморские страны Европы. В удачливый год норвежские рыбаки вылавливают столько рыбы, что ее хватило бы на обед из двух рыбных блюд всему населению земного шара. Норвежскую сельдь и треску покупают многие народы, ее перевозят даже через океан, в Южную Америку.
Норвежцы умеют пользоваться щедротами моря. Ловят они, кроме сельди и трески, также сайру, макрель, скумбрию, камбалу, тунца и других рыб, промышляют крабов и омаров. Ловят зимой и летом, на юге и севере. В Антарктику отправляются китобойные флотилии. Тут у норвежцев большой опыт; именно норвежцы изобрели тип гарпуна, с помощью которого вот уже сто лет успешно добывают китов. Славятся и норвежские зверобои, промышляющие тюленей в водах Арктики.
В Норвегии примерно восемьдесят тысяч рыбаков, но большинство из них, поработав в путину на море, возвращаются затем на фермы или нанимаются рубить лес.
Норвежцы говорят, что рыба приходит метать икру к крыльцу их дома, другими словами, — к самому норвежскому побережью. Когда это бывает, северные приморские поселки кажутся вымершими. На время рыбаками становятся и пастор, и учитель, и врач, и даже полицейский. Все ловят, все торгуют!
Значительную часть улова получает хозяин судна; но, по правилам, он должен добывать рыбу вместе со всеми. Что касается прибыли, то большую ее часть получает как раз тот, кто не занимается ловом: какой-нибудь скупщик или владелец фирмы, продающий норвежскую рыбу за границу.
После выстрела
Еще и сегодня мы не все знаем о том, какими путями движется треска в морских просторах. К Лофотенам она приходит на нерест с севера обычно в конце января и начинает кружить в прибрежных водах. Треска без термометра определяет, что вот в этом месте вода еще слишком холодна и, пожалуй, для метания икры лучше поискать другое…
Если вы захотите узнать о рыбьих повадках побольше, то прочтите переведенную на русский язык книгу Улафа Кушерона «Приключения маленькой трески». Тронд — так зовут этого малыша — попадает в косяк своих сородичей, идущих в Вест-фиорд. Рыба шла настолько плотно, что Тронд едва мог шевельнуться. Он, конечно, полюбопытствовал, почему все торопятся в Вест-фиорд, и услышал в ответ:
«Здесь находятся самые лучшие нерестилища, чудесные илистые и песчаные отмели на глубине сорока — восьмидесяти метров. Они такие большие, что всем нам хватит места».
Пока косяки рыбы путешествуют в глубине, на Лофотенах царит возбуждение. Не думайте, впрочем, что люди суетятся, кричат, без толку бегают по берегу. Это не в характере норвежца. «Рыбная лихорадка» сказывается в той поспешности, с какой на некоторых ботах снимают рубки, нужные при далеком морском переходе и лишние во время лова рыбы, да еще в том, что люди, ожидая у радиоприемников новостей, пьют больше кофе, чем обычно.
На мачтах ботов, готовых к выходу в море, — зеленые флажки, на мачтах у замешкавшихся — красные. Ни одно судно не имеет права выйти на промысел до сигнала. Заранее расписано, где, каким способом можно ловить рыбу, и никто не должен нарушать правил лова. Нарушителя будут строго судить его же товарищи — рыбаки.
Еще до рассвета начинают тарахтеть моторы: суда постепенно стягиваются к выходу из бухт. Все наготове, шкиперы нетерпеливо посматривают на часы: чего это медлит начальство там, на берегу? Но вот гулко ухает пушка — и тотчас вся флотилия устремляется в море. Бывает, что одно суденышко в спешке заденет другое и шкиперы обменяются несколькими рыбацкими любезностями, в которых выражение «рыжий дьявол» не считается достаточно сильным.
Синие дымки от моторов стелются над морем, белые и коричневые, пропитанные олифой паруса наполнены свежим ветром, сверкают серебром легкие алюминиевые лодки. В разгар лова возле Лофотен толчется несколько тысяч суденышек, на которых промышляют двадцать, а иной год и тридцать тысяч рыбаков.
У них есть верные помощники и разведчики. Это эхолоты.
Штурман стоит возле равномерно тикающего прибора и внимательно следит за его стрелкой. Звук, издаваемый эхолотом, распространяется в воде и отражается от дна подобно тому, как гора отражает звук в воздухе. Если на пути звука глубоко под водой встретится плотный косяк трески, прибор сразу отметит это очень приятное для рыбаков явление.
Вот стрелка эхолота выводит на ленте давно ожидаемые черточки. У штурмана — опытный глаз.
— Под нами — косяк, — сообщает он по радиотелефону. — Полагаю, что треска идет слоем в шесть метров толщины. Косяк находится на глубине ста метров.
На палубах — оживление. С лодок за борт на указанную штурманом глубину опускают тонкие, но очень крепкие нейлоновые шнуры с крючками, на которых наживлена искусственная приманка из пластмассы. Дальше поступают так, как и мы с вами, когда ловим где-нибудь у тихого омута: шнур то немного поднимают, то опускают снова, чтобы там, в глубине, приманка двигалась, возбуждая в рыбе желание побыстрее схватить ее. Внимание! Шнур натянулся. Тут рыбак не зевает — и здоровенная рыбина с серо-зеленоватой спиной, покрытой желтыми крапинами, шлепается на палубу.
Ловят треску не только «на поддев», но и кошельковыми неводами, ярусами, ставными сетями. Для этого нужны уже не лодки, а специально оборудованные лебедками суда. Уверяют, однако, что лофотенские рыбаки терпеть не могут ничего нового. Лет четыреста назад они ловили треску леской с одним крючком. Когда же наиболее предприимчивые стали забрасывать в море «джакс» — бечевку с несколькими крючками, то это было объявлено беззаконием, которое «оскорбляет бога наравне с проклятиями, драками и прочими грехами». Да и сеть тоже не сразу понравилась лофотенским рыбакам.
Что же плохого находят они теперь в новшествах? Правильный ответ я нашел в одной норвежской книге, где говорилось о боязни, как бы новые, более дорогие и недоступные простым рыбакам способы лова, во-первых, не лишили дополнительного заработка крестьян, работающих в море только на путине, а во-вторых, не сделали бы профессиональных рыбаков «рабами бизнеса». Ведь так получилось уже с китобоями. Все они находятся на службе у крупных капиталистических компаний, где заправляют не только норвежские, но также английские и голландские дельцы.
Бывает, конечно, что рыбаки вытаскивают «черные», другими словами — пустые, сети, в которых ни разу не блеснет светлое брюхо трески. Но, когда треска валит косяк за косяком, рыбаку за весь день и поесть некогда. Да он и не замечает, что голоден. Нервное возбуждение удачи заставляет его забывать обо всем. Долго работают молча, потом с какого-нибудь бота раздается озорное:
— Ку-ка-ре-ку!
Тотчас на других суденышках подхватят кукареканье, и пошла на море петушиная перекличка — верный признак, что дела идут хорошо. Появились у рыбаков эхолоты, радиотелефоны, нейлоновые сети, но старый обычай остался.
Когда по сигналу рыбацкие суда возвращаются в порт, рыбакам еще далеко до отдыха. Норвежская рыба занимает первое место в мире по свежести: от момента, когда она выловлена, до обработки должно пройти всего несколько часов. Специальный закон требует, чтобы рыбаки, выловив треску, подрезали ей жабры, спустили кровь — без крови треска вкуснее, — отрубили голову, вынули внутренности. Все это они и делают натруженными за день, разъеденными соленой морской водой руками.
Треска для норвежского рыбака то же, что финиковая пальма для жителя Сахары. Тушки трески замораживаются в свежем виде, солятся или сушатся, из печени получается вкусный жир, кожа идет на разные поделки. Тресковую икру, которая далеко не так вкусна, как у осетра или белуги, консервируют и солят. Головы и внутренности трески, остающиеся после разделки, перерабатываются на муку для корма скота и на удобрения.
К нам привозят мороженое тресковое филе. Оно очень вкусное, правда? Но с большей частью улова норвежцы поступают так, как делали их предки: я бы сказал, что они… портят хорошую рыбу.
Треску попросту развешивают на деревянные подпорки, предоставляя дальнейшую заботу о ней ветру и солнцу. Провисев таким образом месяца два-три, рыба превращается в нечто жесткое и безвкусное. Ее называют «стокфиск». Но именно такую сушеную рыбу охотнее всего покупают в некоторых странах.