Солдата и шофера похоронили в придорожной роще, рядом с убитыми в том же бою, а капитана Соколова, второго автоматчика и надежный сундук искать не стали. Дивизия могла оказаться в окружении, и нужно было по приказу командования, совершив стремительный марш, занять оборону в районе Воронежа.
Вскоре в штаб дивизии был назначен другой начфин, совсем не похожий на прежнего, – очень худой, высокий и сутулый человек в двойных очках, с редкой фамилией: Барабаш, а капитана Соколова, внесенного в списки без вести пропавших, понемногу стали забывать...
Впрочем, Соколова вспоминали, пожалуй, дольше, чем многих других. Нет, не то чтоб его особенно любили, но хвалили все – и начальство и товарищи.
Глава тридцать третья
УДАР НА СЕЙМЕ
Со времени июльских боев прошло восемь месяцев. После небольшого отдыха дивизию, в которой служил когда-то капитан Соколов, передали другой, соседней армии и перевели на новый участок фронта – по среднему течению Сейма. Дивизия заняла позиции вдоль берега реки, напротив совершенно разрушенного гитлеровцами небольшого городка.
Полковник Ястребов, опытный боевой командир, уже не раз получавший сложные задания, готовил свои части к наступлению. Командующий армией вызвал его к себе и поставил перед дивизией боевую задачу: выбить гитлеровцев из укреплений на берегу реки, а затем повернуть на юг и освободить старинный русский город О. Это было важно для успеха всего фронта.
Предстоял бой, во время которого дивизия должна была форсировать Сейм и захватить противоположный берег реки. Задача была нелегкой. Крутой склон, почти отвесно спадающий к воде, враги превратили в настоящую крепость. Прорыли в нем множество ячеек, соединили их внутренними ходами, установили пулеметы, пушки, минометы...
Вечером, накануне наступления, около блиндажа, в котором размещался командный пункт дивизии, остановился вездеход. На примятый, притоптанный снег вышли два человека в одинаковых гражданских черных пальто с серыми барашковыми воротниками.
И все-таки люди эти совсем не походили друг на друга. Один, видимо старший по возрасту, лет пятидесяти, был сухощав, легок и ловок в движениях и как-то даже по-юношески стремителен. Его смуглое лицо было освещено глубоко посаженными черными, необыкновенно живыми и любопытными глазами. Воротник пальто был всегда расстегнут, шапка слегка сдвинута на затылок. Из-под нее выбивалась, спускаясь на самую бровь, прядь прямых черных волос.
Из машины он выскочил стремительно и, дожидаясь штабного офицера, который пошел доложить о гостях командиру дивизии, сразу стал похаживать по узенькой, вытоптанной в снегу тропинке, постукивая каблуком о каблук, чтобы скорее согреться.
Его спутник не торопясь, осторожно и медленно вылезал из машины. Сначала он высунул одну ногу, надежно утвердился на ней и уж тогда, немного подумав, поставил на землю вторую. После этого он слегка похлопал ладонями в теплых вязаных варежках и поглубже надвинул на уши шапку с аккуратно завязанными тесемочками.
Его густо порозовевшее на морозе лицо с прозрачно-голубыми глазами было необыкновенно серьезно. Он посмотрел сперва направо, потом налево и сказал, солидно откашлявшись:
– Ну, вот и приехали!
Как раз в этот момент дверь блиндажа распахнулась, и на пороге появился сам командир дивизии полковник Ястребов, маленький, сухощавый человек, которому удивительно подходила его фамилия. У него был резкий, даже острый профиль, нос клювом и почти вертикальные брови над круглыми карими глазами, веселыми и сердитыми одновременно.
Солдаты в дивизии называли его «наш ястребок». Они и не знали, что с этим прозвищем он окончил школу, военное училище и даже академию и что так же, как они, называет его и командующий армией, в которую входит их дивизия.
Завидя гостей, Ястребов сделал приветственное движение рукой и крикнул звонким на морозе голосом:
– Прошу, товарищи!
Худощавый круто повернулся и быстро пошел к нему навстречу широким, легким шагом.
За ним чуть вразвалку, оставляя на снегу отчетливые следы, зашагал его неторопливый спутник.
– Здравствуйте, товарищи, – приветливо сказал командир дивизии, сильно пожимая гостям руки своей маленькой крепкой рукой. – Ждал вас!.. Веселее воевать будет, зная, что вместе с нами в город войдет советская власть. Вы, если не ошибаюсь, секретарь горкома партии Громов? Артем Данилович?
– Он самый! – ответил худощавый человек. – А это Морозов Сергей Филиппович, председатель горсовета.
Морозов слегка поклонился, сохраняя строгое, чрезвычайно серьезное выражение лица, а потом спросил деловито и требовательно, так, словно ехал в поезде и случайно задержался в пути:
– Когда будем на месте?
– Точно по расписанию, – с улыбкой ответил Ястребов, – хотя возможны и некоторые непредвиденные задержки...
Громов засмеялся, а Морозов вопросительно посмотрел на него, потом на Ястребова и слегка пожал плечами.
– Вот всегда так с военными, – вздохнул он, садясь перед столиком, на котором лежала карта: – без оговорок не могут. А нам, товарищ полковник, во как надо, чтобы дивизия овладела городом поскорей и, главное, как можно внезапней!..
– Почему? – спросил Ястребов и, пододвинув Громову скамейку, сел напротив председателя горсовета, но тут же спохватился: – Раздевайтесь, товарищи! Ужинать хотите?.. Впрочем, я и спрашивать вас не буду... Сергушкин! Слетай к повару, передай, чтобы сюда принесли ужин, – приказал он своему ординарцу. – Побыстрее... на троих... нет, на четырех человек – и начальнику штаба.
Сергушкин побежал выполнять приказание. У дверей он посторонился и пропустил в блиндаж высокого командира. В белом овчинном полушубке, опоясанный широким ремнем с портупеей, с большим планшетом на боку, он казался огромным и занял собой всю ширину двери.
– А вот и наш начальник штаба. Подполковник Стремянной. Легок на помине! – сказал Ястребов. – Ну, теперь, Егор Геннадиевич, нам с тобой надо держаться, нам во что бы то ни стало брать город надо. Сам понимаешь: с нами идет партийное и советское руководство!..
– Ах, вот как! Ну, значит, постараемся, – чуть усмехнувшись, сказал Стремянной.
Он сбросил свою курчавую белую ушанку, снял толстый полушубок и от этого сразу чуть ли не вдвое уменьшился в объеме. Теперь стало видно, что это человек лет двадцати семи, двадцати восьми, очень худой, но, должно быть, сильный и выносливый. В поясе он был тонок, а в плечах широк. В каждом движении его чувствовалась уверенная четкость. «Наверное, он на лыжах хорош, – невольно думалось, глядя на него. – А может, футболист или бегун? Что-нибудь такое, во всяком случае...»
У Стремянного были белокурые, пшеничные волосы. Такие же, с золотинкой, небольшие усы вились над углами рта.
Бледное узкое лицо его трудно было даже представить себе раскрасневшимся от жары или мороза.
Когда Стремянной вошел в блиндаж, Громов заметил, что командир дивизии и начальник штаба обменялись привычно-понимающим взглядом, и подумал, что им, должно быть, хорошо работается вместе.
И в самом деле, за те нелегкие месяцы, которые Ястребов и Стремянной провели в боях (Стремянного назначили начальником штаба дивизии всего за неделю до памятного июньского сражения), они научились с одного слова понимать друг друга.
Каждый оценил в другом его способности, мужество, уменье в трудной обстановке находить верное решение.
Здороваясь с гостями, Стремянной несколько задержал руку председателя горсовета и сказал, лукаво прищурив один глаз:
– Вы, я вижу, товарищ Морозов, меня совсем не узнаете... А вот я вас сразу узнал.
– Да вы разве знакомы? – удивился Громов.
– Нет, – коротко ответил Морозов.
– Ну, это как сказать! – Стремянной засмеялся. – У вас, наверное, таких знакомых было много, а вот вы у нас один...
В глазах у Морозова появилось нечто похожее на беспокойство.
– Что-то не припомню... – сказал он. – Где же мы с вами встречались?
– Да нигде, кроме как у вас в приемной. Неужто совсем забыли? А ведь я там порядком пошумел.
– Зачем же было шуметь? – наставительно, с упреком в голосе сказал Морозов. – И без шума бы все сделалось.
– Ни с шумом, ни без шума не сделалось. – Стремянной вздохнул. – Ходил я к вам, ходил, просил-просил, ругался-ругался, а вы крышу в домике, где я жил, так и не починили. Разве что теперь заявление примете? Севастьяновский переулок, два...
– Он ведь здешний уроженец, – указывая на Стремянного движением бровей, сказал Ястребов, обратившись к Громову. – Не куда-нибудь идет – домой!
– Да, верно, домой, – повторил Стремянной, и лицо его как-то сразу помрачнело. – Тут я и родился, и школу окончил, и работать начал на электростанции. Монтером... А потом, после института, сюда же вернулся – сменным инженером. Да недолго проработал – около двух лет всего. Больше не дал немец.
– А в городе кто-нибудь из ваших остался? – осторожно спросил Громов.
Стремянной покачал головой:
– Отец!.. Не знаю!
Морозов вытащил из кармана записную книжку.
– Так какой, ты говоришь, адрес у тебя? Севастьяновский, два? Перекроем тебе крышу, обязательно перекроем! Дай только в город войти. А тогда, конечно, недосмотр был... Уж ты извини, брат, недосмотр.
Громов хлопнул себя по коленям ладонями:
– Ай да Сергей Филиппыч! Как разошелся! Да ты бы сперва поглядел, цел ли дом-то. Может, и крышу ставить не на что...
Морозов поднял на него свои светло-голубые глаза.
– А ведь это верно, – сказал он задумчиво. – Ну что ж, сперва посмотрим, стоит ли дом. Если цел, крышей его накроем.
Он достал из кармана маленькую записную книжечку и что-то написал в ней бисерно-мелким, но четким почерком. Громов заглянул ему через плечо и прочел вполголоса:
– «Севастьяновский, два. Подполковник Стремянной. Если цел – покрыть железом». Побойся бога, Сергей Филиппыч! Да разве так можно писать? – Он громко расхохотался.
Ястребов и Стремянной невольно вторили ему.
Морозов слегка пожал плечами. Лицо его было совершенно невозмутимо.
– А что такое? Коротко и ясно. Даже не понимаю, что здесь смешного.
– Это потому, что у тебя чувства юмора нет.
– Нет, – спокойно согласился Морозов. – Вот и жена мне постоянно говорит: «Скучный ты человек, Сережа, юмора у тебя ни на грош». А что я ни скажу – смеется.
Все вокруг опять засмеялись.
Морозов махнул рукой:
– Смейтесь, смейтесь, я привык!
Дверь снова отворилась, и в блиндаж вошел повар – молодой парень в белом халате, надетом поверх шинели. В больших, красных от мороза руках он осторожно нес котелок, несколько алюминиевых мисок, ножи и вилки. В блиндаже сразу вкусно запахло жареным мясом, перцем и лавровым листом.
Ястребов сам разложил жаркое по мискам и налил гостям по стопке водки.
– Ну, товарищи, – сказал Громов, – за то, чтобы по второй выпить уже в городе!
– Правильный тост! – поддержал Ястребов и приподнял свою стопку. – Но объясните мне сперва, что у вас за особое дело в городе... Мы ведь и сами медлить не собираемся.
– Это, конечно, ясно. – Громов налег грудью на край стола и придвинулся поближе к Ястребову: – Нам, видите ли, достоверно известно, что гитлеровцы собираются вывезти из города все, что можно поставить на колеса, и угнать всех, кто способен работать. Хорошо бы этому помешать, а? Как вы думаете?
– Да так же, как и вы, – усмехаясь, ответил Ястребов. – Должен сознаться, что и у нас с товарищем Стремянным есть кое-какие сведения об этом... Ну, и свои соображения, естественно...
– Естественно! – подхватил Громов. – Вы уж меня извините, товарищ Ястребов, мы с Сергеем Филиппычем люди не военные, гражданские, а по дороге сюда тоже различные оперативные задачи решали... Вот, думаем, если бы удалось быстро обойти город и перерезать дорогу на запад, то они бы оказались словно в мешке. Впору было бы думать, как головы унести...
– Придумано неплохо, – сказал Ястребов,– если бы только предстоящая нам задача исчерпывалась взятием города. Но, к сожалению, это только первая ее часть. Главные трудности нас поджидают впереди – и как раз за городом. Западнее – так, километрах в пятидесяти от города – гитлеровцы построили укрепрайон. – Он встретил вопросительный взгляд Громова и кивнул головой. – Сейчас объясню. – Его маленькая, суховатая, крепкая рука привычным движением взялась за карандаш. – Расчет противника таков: в случае нашего прорыва на Белгород – остановить наступление вот здесь, километрах в семидесяти на восток. По имеющимся данным, укрепления построены довольно солидно – доты, надолбы, противотанковые рвы, минные поля, колючая проволока... Словом, все, что полагается. Проселочные дороги и шоссе простреливаются многослойным огнем... – Повозиться нам придется основательно. – Ястребов озабоченно постучал карандашом по столу. – Заметьте, что расположение района выбрано не случайно... Гитлеровское командование стремится перекрыть узел дорог и заставить нас идти прямо по занесенным снегом полям. А поля в этом районе, как вы знаете, густо изрезаны балками, овражками, на холмах раскинуты рощи. Местность очень удобная для обороны... – Ястребов помолчал. – Так что нам есть о чем подумать...
– Да, действительно, дело серьезное, – сказал Громов. – Но если вы знаете, что существует укрепрайон, то, очевидно, у вас есть и данные о нем.
– Конечно, мы знаем довольно много, – согласился Ястребов, – но надо бы знать еще побольше. Представляете, сколько мы сил, а главное, жизней сбережем, если будем брать укрепрайон, располагая всеми данными. Могу вам сказать, товарищи, только одно: сделаем все, что в наших силах и даже свыше сил. Дивизия будет действовать по плану командования. Естественно, что и в наших интересах освободить город как можно скорее. Так что будем надеяться скорее завершить операцию! В городе нас уже ждут!..
Морозов внимательно слушал, на его круглом лице появилось сосредоточенное выражение.
– Да, – проговорил он, – наше подполье серьезно поработало! Как жаль, что многих уже не увижу! Погибли... Вот недавно – партизаны радировали – убит в бою один хороший человек. Руководил подпольем... Кстати, товарищ Стремянной, ваш однофамилец... Может быть, вы даже его знали?
Стремянной побледнел и тяжело оперся руками о стол.
– Стремянные в городе были только мы одни, – проговорил он. – Только наша семья!..
Морозов растерянно взглянул на Громова.
– Артем Данилыч, – спросил он, – может быть, я перепутал фамилию?
– Его звали Геннадием Андреевичем, – сказал Громов.
Подполковник медленно поднялся, провел рукой по голове, словно приглаживая волосы, и, отойдя в угол, долго стоял отвернувшись...
Через пятнадцать минут Сергушин проводил гостей в соседний блиндаж. Едва они вышли, как дверь снова хлопнула, и по ступенькам вниз быстро сошел начальник особого отдела дивизии майор Воронцов. Его круглое, румяное от мороза лицо казалось взволнованным. Он остановился посредине блиндажа и несколько мгновений глядел куда-то в угол, щуря глаза от яркого света. Руки его были глубоко засунуты в карманы полушубка. На ремне висел пистолет в новой светло-желтой кобуре.
Стремянной подвинул табуретку:
– Садись, товарищ Воронцов!
Воронцов досадливо махнул рукой, снял шапку и сел.
– Вот что, товарищи, – сказал он, смотря то на Ястребова, то на Стремянного, – час назад линию фронта перешел один наш подпольщик, Никита Борзов. Когда он приближался к нашим позициям, немцы его обстреляли и смертельно ранили... Я успел с ним поговорить. Он сообщил, что вчера в ночь гестапо расстреляло в городе пятерых товарищей. Видно, какая-то сволочь их предала.
Ястребов хмуро смотрел на Воронцова из-под своих кустистых бровей.
– И никаких подробностей? Никаких подозрений? – быстро спросил он.
– Никаких... Кто предал, так и не установлено.
Стремянной порывисто встал:
– Но хоть какие-нибудь данные у Борзова были?
Воронцов развел руками: