Вдруг рука Морозова в толстой теплой варежке легонько коснулась плеча Стремянного.
Стремянной обернулся.
– Музей тут, на углу, – сказал Морозов. – Давай остановимся на минутку.
Они подъехали к двухэтажному каменному зданию, облицованному белыми керамическими плитками. Через весь фасад тянулась темная мозаичная надпись: «Городской музей».
Высокая дубовая дверь, открытая настежь, висела на одной петле.
Пологая лестница с полированными резными перилами была засыпана кусками штукатурки, затоптана грязными ногами.
Стремянной, Морозов и Громов поднялись по широким ступеням и вошли в первый зал.
Он был пуст. Из грязно-серой штукатурки торчали темные крюки, с них свисали узловатые обрывки шнуров. Кое-где поблескивали золоченым багетом рамы, обрамлявшие не картины, а квадраты и овалы пыльных, исцарапанных стен. На полу валялись обломки досок, куски мешковины, рассыпанные гвозди...
– Н-да, – тихо сказал Громов и, невольно стараясь приглушить звук шагов, гулко раздающихся в пустом здании, осторожно двинулся вперед.
Все трое пересекли зал, вошли в следующую комнату и невольно остановились на пороге.
В углу, склонившись над большим дощатым ящиком, стоял, согнув сутулые плечи, маленький старичок в меховой потертой куртке и что-то озабоченно перебирал длинными худыми пальцами. Старик был совершенно лысый, но лицо его обросло давно не стриженной седой бородой, которая острым клинышком загибалась кверху.
Услышав за спиной шаги, он как-то по-птичьи, одним глазом, поглядел на вошедших и вдруг, круто повернувшись, в радостном изумлении развел руками, не выпуская из них двух маленьких, окантованных черным картинок.
– Сергей Филиппыч!.. Товарищ Громов!.. – с трудом выговорил он задрожавшим от волнения голосом. – Вернулись!.. Вот это хорошо! Вот это отлично!..
– Это что! – сказал Морозов, и Стремянной едва узнал его голос, так много послышалось в нем радости и простого человеческого тепла. – Отлично, что вы целы и невредимы, Григорий Фомич. Только одного не пойму: что вы тут в этой разрухе делаете?
– Как это – что? – Старик с удивлением посмотрел на Морозова сквозь очки, косо насаженные на тонкий, чуть кривой нос. – Как это – что? На службу пришел. Ведь с сегодняшнего дня в городе советская власть, если не ошибаюсь...
– Замечательный вы человек, Григорий Фомич! – сказал Громов, подходя к ящику. – И замечательно, что вы остались живы...
– Жив! – Старик горестно покачал головой. – Я-то жив, да вот музей умер. Опоздали вы, товарищи!.. На один день опоздали... А ведь я обо всем подробно Никите Борзову рассказал... Добрался он до вас?
– Да, – мрачно сказал Морозов, – но, когда переходил линию фронта, его тяжело ранили, и он умер... Значит, все лучшее они увезли?
– Положим, не все! – запальчиво сказал старик. – Кое-что сохранить мне удалось. – Он повернулся и показал на несколько акварелей, которые уже успел разложить под стеклом стенда, стоявшего у окна.
Все трое склонились над витриной. Так странно было видеть в пустоте этих грязных, запущенных залов нежную голубизну акварельного моря, тонкий профиль женщины в пестрой шали, солнечные пятна, играющие на сочной зелени молодой рощи...
– Акварели эти я по одной выносил, – словно извиняясь, сказал старик и ласково положил на край витрины свою сухую руку – под тонкой, пергаментной кожей синели набухшие склеротические вены, – вынимал и сюда, на грудь, под рубашку... – Он показал, как это делал: быстро оглянувшись, распахнул и сейчас же опять запахнул куртку, и в этом его движении было столько трогательного и вместе с тем печального, что Стремянной невольно вздохнул и отвел глаза, словно это он был виноват в том, что не поспел вовремя и дал возможность гитлеровцам ограбить музей.
Он прошелся по залу среди беспорядочно нагроможденных, наскоро сколоченных ящиков и остановился возле того большого, над которым трудился Григорий Фомич, когда они вошли сюда.
– А тут у вас что? – спросил он. – Похоже, что картины.
– Да, картины, – вздохнув, сказал старик. – Очень порядочные, добросовестные копии... Конечно, хорошо, что хоть это осталось. Но, сказать по совести, я бы их все отдал за те десять драгоценных полотен, что они увезли...
– А из современного что-нибудь уцелело? – спросил Громов.
– Ничего, – ответил Григорий Фомич. – Это они сразу уничтожили. Уж лучше и не напоминайте.
– Ну, а что же у вас в других ящиках? – поинтересовался Морозов.
– Да то, что было в верхнем этаже, – ответил старик. – Старинная утварь, оружие пугачевцев, рукописные книги... Ну и всякое прочее... Как видите, собирались забрать все до нитки. А когда туго пришлось, схватили самый лакомый кусок – и давай бог ноги. Это уж осталось. Времени, видно, не хватило...
– И все-таки хотел бы я знать, кто здесь орудовал, – сказал сквозь зубы Стремянной. – Может, еще доведется встретиться...
Громов с усмешкой поглядел на него:
– Не позавидовал бы я ему в таком случае... А как вы считаете, Григорий Фомич, чья эта работа?
Старик пожал плечами:
– Да скорее всего бургомистра Блинова, он тут у нас главным ценителем искусств был. Ведь у меня, помните, все было подготовлено к эвакуации, свернуто, упаковано. А он, разбойник, обратно развесить заставил... Ценитель искусств!.. И верно, ценитель. С оценщиками сюда приходил. Для каждой картины цены установил в марках... А впрочем, не поручусь, что именно он вывез. Охотников до нашего добра здесь перебывало много!..
– А в народе не приметили, кем и в каком направлении вывезены картины? – опять спросил Громов. – Люди ведь все замечают. Вы не расспрашивали?
– Расспрашивал, – грустно ответил старик. – Но ведь это ночью было, а нам ночью выходить на улицу – верная смерть была. Сами знаете. Однако подглядел кое-кто, как этот мерзавец Блинов грузился. Запихивали к нему в машину какие-то тюки. А что там было – картины или шубы каракулевые, – это уж он один знает... А вот я знаю, что нет у нас теперь самых лучших картин. И все... – Он отвернулся и громко высморкался.
Все минуту молчали.
Морозов озабоченно потер темя.
– Так, так... Ну что ж, Григорий Фомич, приходите завтра ко мне этак часам к двенадцати. Поговорим, подумаем...
– Куда прийти-то? – спросил старик.
– Известно куда, в горсовет. Он ведь уцелел.
– На старое место? Это приятно. Приду. Непременно приду.
Пожав худую холодную руку старика, все трое двинулись к выходу. А он, склонив голову набок, долго смотрел им вслед. И на лице у него было какое-то странное выражение – радостное и грустное одновременно.
– В лагерь! – коротко приказал Стремянной, когда все снова сели в машину.
Но в эту минуту из-за угла опять появился капитан Соловьев. Чтобы не сердить начальника штаба, он старался не бежать и шагал какими-то особенно длинными, чуть ли не полутораметровыми шагами.
– Товарищ подполковник! – возбужденно начал он подойдя к машине и положив руку на ее борт. – Мы обнаружили местное казначейство...
– Казначейство? – с интересом переспросил Морозов и с непривычной для него живостью стал вылезать из машины. – Где же оно? А ну-ка, проводите меня туда!..
– Да что там, в этом казначействе? – Стремянной с досадой пожал плечами. – Какие-нибудь гитлеровские кредитки, вероятно... – Ему не хотелось отказываться от решения ехать в лагерь.
– Нет, там и наши советские деньги есть, огромная сумма, – их сейчас считают. Но, главное, знаете, что мы нашли? – Соловьев вытянул шею и сказал таинственным полушепотом: – Наш несгораемый сундук! Помните, который под Воронежем при отходе пропал?..
– Да почему вы думаете, что это тот самый?
– Ну как же!.. Разве я один его узнал? Все наши говорят, что это сундук начфина Соколова.
Стремянной недоверчиво покачал головой:
– Сомневаюсь. А где он стоит, этот ваш знаменитый Соколовский сундук? В казначействе, говорите?
– Никак нет. Он тут, рядом.
– Рядом? Как же он сюда попал?
– Очень просто, товарищ подполковник. Немцы его вывезти хотели. Погрузили уже... Вы, может, заметили – там, на углу, автобус стоит с драконами. Так вот, в этом самом автобусе... Ох, и махина! Едва вытащили...
– Интересно, – сказал Стремянной. – Неужели и вправду тот самый сундук? Не верится...
– Тот самый, товарищ подполковник. – Соловьев для убедительности даже приложил руку к сердцу. – Все признают. Да вы сами поглядите! Или сначала прикажете в казначейство?
Стремянной, словно советуясь, посмотрел на Громова и вышел из машины.
– Хорошо... Посмотрим, пожалуй, сначала на казначейство, а потом и на сундук, – сказал он. – Только побыстрее. Надо успеть еще до темноты осмотреть концлагерь.
Глава тридцать пятая
СНОВА КОВАНЫЙ СУНДУК
Казначейство гитлеровцы устроили в том же трехэтажном каменном доме, где до войны располагалось городское отделение Государственного банка.
Когда Стремянной и Громов вошли в операционный зал, первое, что они увидели, был большой письменный стол, заваленный грудами денег. Рядом стоял часовой, а вокруг – за соседними столами – штабные писари считали ассигнации и тут же заносили подсчитанные суммы в ведомости.
Над кассой висело еще не сорванное объявление бургомистра: «Господа налогоплательщики! Помните, ваш долг вносить налоги в установленные городским управлением сроки. Уклоняющиеся будут рассматриваться немецким командованием как саботажники, подлежащие отдаче под суд».
Соловьев бодро, слегка выпятив грудь, шагал впереди Стремянного. Он был очень доволен, что тот отозвался на его приглашение осмотреть казначейство. Что ни говори, а приятно показать начальству, как четко организовано у тебя дело и в каком безупречном порядке происходит учет трофеев.
– Деньжищ-то, деньжищ! – высоко подняв светлые брови и оглядев столы, сказал Морозов. – Сколько же их тут примерно? – спросил он у старого усатого писаря, очевидно из счетных работников.
Старик ловко управлялся с делом – ассигнации так и мелькали у него в руках, – и стопка туго перевязанных шпагатом пачек росла прямо на глазах.
– Да уж миллион семьсот тысяч, – усмехнулся писарь, обвязывая веревкой очередную пачку сотенных бумажек. – А вообще-то не очень много – всего миллионов пять-шесть будет.
– Нечего сказать – мало! – удивился Морозов. – Да это же целый бюджет!
Громов обошел вокруг стола, взял сотенную бумажку в руки и стал ее пристально рассматривать.
– А не кажется ли вам подозрительным, – обратился он к Стремянному, – что здесь так много совершенно новых, даже неизмятых денег?
– Что ты хочешь сказать, Артем Данилыч? – спросил Морозов и тоже взял одну из новеньких ассигнаций. – Думаешь, деньги фальшивые?
– Возможно.
– Думаешь, нарочно их сюда подбросили?
– Это надо проверить, – ответил Громов.
– Гм!.. – Морозов взял в руки несколько ассигнаций и, склонив голову набок, будто любуясь, стал их рассматривать.
– Что ж, устроим экспертизу, – предложил Стремянной. – Разумеется, так пускать их в обращение не следует.
– Никакой экспертизы не надо, – сказал Морозов. – И так ясно – деньги фальшивые.
– Почему ты так уверен, Сергей Филиппыч? – повернулся к нему Громов.
– Да уж уверен... Ну-ка, посмотри еще разок, да повнимательнее, и ты сейчас уверишься.
Громов вытащил из пачки одну ассигнацию и стал пристально ее разглядывать. Он вертел ее и так и этак, смотрел на свет, пробовал плотность бумаги пальцами. По его примеру Стремянной тоже взял одну сотенную, вытащил из кармана другую и стал тщательно сличать обе ассигнации. Так прошло несколько минут.
– Нет, – наконец сказал Громов. – Ничего не вижу. Деньги как деньги!..
– Ну, а ты, Стремянной, что скажешь?
– Да что сказать? Выдай мне этими деньгами зарплату – возьму без всяких сомнений.
– Эх вы, эксперты!.. Давайте-ка сюда! – Морозов отобрал у них ассигнации и сложил вместе. – Смотрите!.. Видите?.. Номера и серии на них одинаковые!.. На этой бумажке серия ВС 718223 и на другой тоже. Я просмотрел целую пачку новых денег – и все с одним номером...
– Ай да Сергей Филиппыч! – воскликнул Громов. – Смотри, как просто, а?.. И ведь не догадаешься...
– Что же нам с этими деньгами делать? – озабоченно спросил Стремянной.
– Сжечь, понятно, – сказал Громов, – а несколько кредиток пошлем в Москву для изучения...
– Правильно!.. Капитан! – Стремянной подозвал к себе капитана Соловьева, который в эту минуту складывал плотно увязанные пачки денег в брезентовый мешок. – Проверьте деньги как можно тщательнее. Если есть настоящие, отделите их.
– А у нас это уже сделано, товарищ подполковник, – доложил Соловьев. – Начфин Барабаш с самого начала распорядился новые бумажки пересчитать отдельно. А как прикажете поступить с настоящими деньгами?
– Сколько их, кстати?
– Сто пятьдесят шесть тысяч.
– Сдайте их в нашу финансовую часть, товарищ Соловьев. Майору Барабашу.
– Слушаюсь, товарищ подполковник! Будет сделано.
– Ну, а теперь давайте поглядим на сундук, – сказал Стремянной и направился к двери, подав знак Соловьеву следовать за ним.
На этот раз им не пришлось ехать на машине.
Соловьев провел их какими-то проулками, дворами и огородами на соседнюю улицу. Несколько минут они шли мимо недавнего пожарища, среди обожженных, почерневших от пламени лип и берез. Перед ними беспорядочно громоздились обглоданные огнем балки, груды битого кирпича, искореженной утвари...
– Постойте, товарищи! – сказал Стремянной оглядываясь. – Куда это вы нас ведете? Ведь это, если не ошибаюсь, было здание сельскохозяйственного техникума. А теперь и не догадаешься сразу! Какой тут сад был до войны – красота!..
– А гитлеровцы что здесь устроили? – спросил Громов.
– Городское гестапо, – ответил Соловьев. – Место, понимаете сами, укромное, и участок большой...
Громов молча кивнул головой.
– Ну, а где же сундук? – спросил Стремянной.
– А мы его вон в ту проходную будку внесли, где охрана гестапо была. Я около него человека оставил.
– Ладно. Посмотрим, посмотрим...
Они пересекли сад и вошли в небольшой деревянный домик у самых ворот, выходящих на улицу.
Узенький коридорчик, фанерная перегородка с окошком, наглухо закрытым деревянным щитом, а за перегородкой – небольшая комната. В одном углу – железная печка, в другом – грубо сбитый, измазанный лиловыми чернилами стол.
Посредине комнаты стоял сундук. Присев на его край, боец в дубленом полушубке неторопливо скручивал козью ножку. При появлении Стремянного он встал.
– Ну-ка, ну-ка, покажите мне этот сундук, – весело сказал Стремянной. – А ведь в самом деле наш!.. Никак не ожидал, что еще придется его увидеть.
Он наклонился, внимательно осмотрел сундук, провел рукой по крышке, ощупывая железные полосы с частыми бугорками заклепок и целую россыпь затейливых рельефных бляшек, изображающих то звездочку, то ромашку, то морскую раковину.
А в это время Морозов деловито осматривал сундук. Не видя никаких признаков замка и замочной скважины, он только по затекам сургуча на стенках установил, в каком месте крышка отделяется от ящика.
– Не понимаю все-таки, как этот сундучище открывается? – спросил он.
– А вот сейчас увидите, – ответил Стремянной, продолжая ощупывать крышку и что-то на ней разыскивая. – Ага!.. Вот ковш... А вот и ручка... Большая Медведица...
– Какая еще медведица? – удивился Громов.
– Минуточку терпения!..
Стремянной нажал несколько заклепок, повернул какую-то ромашку налево, какую-то раковину направо и свободно поднял тяжелую крышку сундука.
– Наш! – сказал он торжествующе. – Но содержимое не наше.
Все заглянули в сундук. Он был доверху полон разнообразными ценными золотыми вещами, в лихорадке последних сборов кое-как засунутыми сюда.
– Так! – сказал Громов.
Соловьев нагнулся и вытащил газетный сверток, в котором оказалось двенадцать пар золотых часов, ручных и карманных, а затем и еще много самых разнообразных предметов; объединяло их между собой только одно качество – их ценность.