Коля молчал.
– Тебе нужно учиться... – продолжал отец. – Тебе нельзя не учиться!.. А я должен уйти... Я должен! – Он повысил голос, словно боясь, что Коля будет его упрашивать остаться. – Ведь я хорошо знаю район укреплений... Я только покажу – покажу, где стоят доты, и вернусь!..
Коля молчал, и его молчание было сильнее слов.
– А автомат мне еще можно носить? – вдруг спросил он.
– Нельзя, – сурово ответил отец, – теперь нельзя!
По улице шагали два бойца. Один высокий, другой едва доставал ему головой до груди. Они дошли до перекрестка. Остановились. Высокий нагнулся, поцеловал низенького, что-то сказал ему, повернулся и пошел дальше. А тот, что был ниже, в продымленном ватнике, смотрел ему вслед и совсем по-взрослому глотал слезы. И, только когда старший скрылся из виду, он прислонился к забору и заплакал навзрыд.
Глава тридцать восьмая
СОБЫТИЯ РАЗВИВАЮТСЯ
Издалека ветер донес в город едва слышный рокот артиллерийской канонады. Это соседняя армия выбивала противника из укрепленного района. На площади стучали кирки, врезаясь в мерзлую землю, – взвод саперов копал братскую могилу для расстрелянных гитлеровцами солдат. На завтра Ястребов назначил торжественные похороны.
По опустевшим улицам ходили патрули. Изредка проезжали машины с синими фарами. Разведка донесла Ястребову, что гитлеровцы, отступив к Новому Осколу, окапываются и подвозят резервы. Возможно, что они в ближайшие дни попытаются перейти в наступление.
Ястребов попросил командующего армией разрешить ему продолжать преследование противника. Однако в штабе армии были свои планы. Ястребову приказали организовать крепкую оборону города и ждать дальнейших указаний.
Сидя за своим рабочим столом, Стремянной разговаривал по телефону с командирами полков, когда с радиостанции ему принесли телеграмму из штаба армии. По тому, как улыбался сухопарый лейтенант, подавая ему листок с уже расшифрованным текстом, он понял, что его ждет приятное и значительное известие.
И действительно, телеграмма была очень приятная. Стремянной быстро пробежал ее глазами, невольно сказал: «Ого!» – и вышел в соседнюю комнату, где полковник Ястребов беседовал со своим заместителем по политической части – полковником Корнеевым, невысоким, коренастым, медлительным и спокойным человеком, любителем хорошего табака и хорошей шутки.
Они сидели за столом, на котором лежали оперативные сводки и карты, впрочем тщательно сейчас прикрытые, так как в комнате находился посторонний человек в штатском. Ему было, вероятно, лет под пятьдесят (а может быть, и меньше – месяцы, прожитые в оккупации, стоили многих лет жизни). Его темные, когда-то пышные волосы были так редки, что сквозь них просвечивала кожа, щеки покрывала седая щетина. Одет он был в старое черное пальто, из-под которого виднелись обтрепанные серые летние брюки. На носу у него кое-как держались скрепленные на переносице черными нитками, сломанные надвое очки с треснувшим левым стеклышком. Разговаривая с командирами, человек время от времени поглядывал на телефониста, который, сидя в углу, ел из котелка суп.
В стороне, у окна, стоял начальник особого отдела дивизии майор Воронцов. Он был одного возраста со Стремянным, но выглядел значительно старше – может быть, оттого, что имел некоторое предрасположение к полноте. Слегка прищурив свои небольшие карие глаза, он спокойно курил папиросу, внимательно и с интересом слушая то, что рассказывал человек в пальто. В руках он держал несколько фотографий, уже, очевидно, им просмотренных, выжидая, пока Ястребов и Корнеев просмотрят другие.
Мельком взглянув на постороннего, Стремянной подошел к Ястребову и, сдерживая улыбку, громко произнес:
– Товарищ генерал-майор, разрешите обратиться!..
Ястребов удивленно и строго посмотрел на него.
– Бросьте эти шутки, Стремянной!.. У нас тут дело поважнее... Познакомьтесь. Это местный фотограф. Он принес нам весьма интересные снимки... Их можно будет кое-кому предъявить. – И Ястребов протянул Стремянному пачку фотокарточек.
Стремянной взял у него из рук десяток еще не совсем высохших фотографий, отпечатанных на матовой немецкой бумаге с волнистой линией обреза. На этих фотографиях были сняты эсэсовцы. На одной – во время игры в мяч, без мундиров, в подтяжках, с засученными до локтей рукавами рубашек. На другой – они сидели вокруг стола в мундирах при всех регалиях и дружно протягивали к объективу аппарата стаканы с вином. Среди них было несколько женщин. На третьей – гитлеровцы были сняты в машине, каски и фуражки низко надвинуты на глаза, на коленях – автоматы. Не забыли они сняться и у подножия виселицы в самый момент казни, на кладбище, среди уходящих вдаль одинаковых березовых крестов...
На этих же фотографиях – то сбоку, то на заднем плане – виднелись какие-то фигуры в штатском. Они, видимо, тоже участвовали в происходящем, но чувствовалось, что это люди подчиненные, зависимые и между ними и их хозяевами – огромная дистанция.
– Да, эти фото нам будут очень полезны, товарищ генерал, – согласился Стремянной и, отступив на шаг, незаметно для Ястребова передал за его спиной телеграмму замполиту.
– Опять – генерал! – уже рассердился Ястребов.
– А что, собственно, вы, товарищ генерал, придираетесь к начальнику штаба? – сказал, улыбаясь, Корнеев. – По-моему, он совершенно прав, вы и есть генерал... Вот, смотрите! – И он протянул Ястребову телеграмму. – За освобождение города вам присвоено звание генерал-майора и вы награждены орденом Красного Знамени...
– А дивизия?.. – спросил Ястребов.
– Никого не забыли, Дмитрий Михалыч. А дивизии объявлена благодарность. Приказано наградить всех отличившихся, – сказал Стремянной, уже не сдерживая своей радости.
Ястребов читал телеграмму долго-долго и почему-то сердито сдвинув брови. Наконец прочел и отложил в сторону.
– Прямо невероятно, – сказал он вполголоса: – четыре события, и все в один день!
– Три я знаю, товарищ генерал. – Стремянному ново и даже как-то весело было называть Ястребова генералом. Ведь всего несколько месяцев тому назад он был подполковником, а в начале войны – майором. – Первое событие – освобождение города. Второе – присвоение вам звания генерала. Третье – орден... А четвертое?
– Ну, это самое незначительное, – смущенно сказал Ястребов: – мне сегодня исполнилось сорок пять лет.
– Поздравляю, Дмитрий Михалыч! – сказал Корнеев, крепко пожимая ему руку. – Отметить это надо! Такие дни бывают раз в жизни!..
– И я вас поздравляю, товарищ полк... – Стремянной вдруг сбился, махнул рукой и обнял Ястребова, – дорогой мой товарищ генерал!..
Ястребов с трудом высвободился из его могучих объятий.
– Ладно, – шутливо сказал он. – Поздравления принимаю только с цветами... Давайте покончим с делом. Спасибо вам, товарищ Якушкин, – обратился он к фотографу, который все это время безмолвно стоял в стороне, однако всем своим видом участвуя в том, что происходило в комнате. – Вы поступили совершенно правильно, передав в руки командования эти фотографии. Благодарю вас за это. Я вижу, трудно вам тут было, и в тюрьме насиделись досыта. Как только фотографии вам удалось спасти?
– Я сверток с ними облил варом, и в огороде закопал. Вот и сохранились...
– Хорошо придумал!.. Вот вам записка. – Ястребов нагнулся над столом и, взяв листок бумаги, написал на нем несколько слов. – Идите к начальнику продовольственного снабжения – он выдаст вам паек...
– Спасибо, спасибо, товарищ генерал! – Якушкин широко улыбнулся, обнажив длинные желтые зубы, пожал всем по очереди руки и направился к дверям.
– Ну, Воронцов, – обратился к майору Ястребов, когда дверь за Якушкиным закрылась, – ведь важный материал он нам доставил? А? И человек, по-моему, занятный...
– Да, несомненно, – согласился Воронцов, собирая фотографии в пачку. – Я заберу все фото, не возражаете?
– Забирай, забирай, – кивнул Ястребов и протянул ему карточки, которые были у него в руках. – Это для твоего семейного альбома, а мне ни к чему... Изучи как следует. Это такие документы, от которых не открутишься...
– Еще минуточку, товарищ Воронцов, – сказал Стремянной, заметив его выжидательный взгляд, – я только досмотрю эти несколько штук...
Он взял в руки последние три фотографии. На одной из них внимание его почему-то привлекла фигура уже немолодого немецкого офицера, плотного, с высоко поднятыми плечами... Офицер смотрел куда-то в сторону, и фигура его была несколько заслонена широким кожаным регланом эсэсовского генерала, обращавшегося с речью к толпе, понуро стоящей перед зданием городской управы. Что-то в облике этого офицера показалось Стремянному знакомым. Где он его видел?.. И вдруг в памяти у него возникли те двое пленных, которых он заметил сегодня утром на улице города. Тот, постарше, с поднятым воротником и в темных очках!..
Стремянной быстро вышел из комнаты, спрыгнул с высокого крыльца и нагнал Якушкина в ту минуту, когда фотограф расспрашивал часового у ворот, как пройти к продовольственному складу.
– Товарищ Якушкин! А товарищ Якушкин! – окликнул Стремянной. – Скажите-ка мне, кто это такой?.. Вы не знаете? Да нет, не этот. Вон тот, позади...
Якушкин поправил очки и взял из рук Стремянного фотографию.
– А!.. Я думал, вы спрашиваете про этого оратора в реглане. Это Курт Мейер, начальник гестапо, а тот, позади, – бургомистр Блинов. Знаменитость в своем роде...
– Бургомистр?.. Почему же он в эсэсовской форме?
– А гитлеровцы ему разрешили. В последнее время он ходил во всем офицерском.
– Спасибо! – Стремянной быстро возвратился к себе и вызвал по телефону военную комендатуру города,
– У телефона комендант майор Теплухин!
– Товарищ майор! – быстро сказал Стремянной. – Часа три назад к вам должны были привести двух пленных офицеров... Одного? Нет, двоих... Один из них такой коренастый, в темных очках... Где он?.. Нет, не хромой, а другой... Сбежал?.. Как же это вы допустили, черт вас совсем возьми!.. Да вы знаете, кто от вас сбежал? Бургомистр! Предатель!.. Найти во что бы то ни стало... Слышите?.. Повторите приказание.
Майор Теплухин повторил в трубку приказание. Стремянной сейчас же распорядился, чтобы в городе тщательно проверялись пропуска и чтобы количество патрулей было увеличено. Потом он рассказал о происшествии Воронцову, отдал ему фото и, когда Воронцов ушел к себе, снова принялся за работу. Но ему не работалось. «Странное дело, как он врезался в память, этот сегодняшний эсэсовец! – думал он, раздраженно шагая из угла в угол. – Вижу в первый раз, а вот поди ж ты!..»
Глава тридцать девятая
УДИВИТЕЛЬНОЕ ИЗВЕСТИЕ
В этот вечер вся энергия движка, который обычно освещал штаб дивизии, была отдана госпиталю и типографии, где печатался первый номер газеты освобожденного города.
...За большим столом, покрытым за неимением скатерти простыней и освещенным неверным желтоватым светом нескольких стеариновых свечей, расставленных на столе между бутылками, банками консервов, тарелками с колбасой, шпигом и дымящейся вареной картошкой, сидел виновник торжества – генерал Ястребов. На его кителе были еще знаки различия полковника – Военторг не предусмотрел, что производство полковника Ястребова в генералы состоится так быстро. Вокруг стола на табуретках, стульях и опрокинутых ящиках сидели замполит Корнеев, Стремянной, которого то и дело вызывали к телефону, Громов и Морозов – оба усталые, полные впечатлений от большого дня. Они сегодня осмотрели весь город, говорили с десятками людей, у них уже стало постепенно складываться представление о том, что предстоит им сделать в этом разрушенном врагом городе. Здесь же был Колесник. Давно он уже не чувствовал себя так спокойно и хорошо, как сегодня.
За стеной штаб дивизии жил своей обычной напряженной и деловой жизнью. Слышались голоса телефонистов: «Волга слушает!», «Днепр, Днепр, отвечайте пятьдесят шестому!» То и дело хлопала дверь. Стучали каблуки. Оранжевые язычки пламени на свечах метались, чадили, и тени голов расплывались по стенам.
Когда наполнили стаканы, Ястребов встал. Встали и все, кто был за столом.
Ястребов сказал:
– Мне хочется вас приветствовать в городе, который освободила наша дивизия. Долго стояли мы на восточном берегу Дона, долго ждали приказа... И вот наконец мы идем на запад. Тяжело видеть нам города наши в развалинах, людей наших замученными... И мне хочется прежде всего почтить память тех, кто погиб за Родину!.. – Комдив замолчал и склонил голову. Все помолчали. – Но главное, – продолжал он, – я верю, я убежден, что нанесенный нами удар приближает полный разгром врага. Выпьем же, друзья, за победу!..
Зазвенели стаканы. Все были взволнованы и даже растроганы.
Стремянной чуть пригубил свой стакан.
Ему часто приходилось вставать из-за стола, чтобы прочесть новые донесения. Самые важные из них он тут же показывал Ястребову, и тогда тот выходил в соседнюю комнату к телефону и докладывал командующему армией.
Из штаба армии запрашивали: сколько и какие боеприпасы нужно доставить; нет ли новых данных об укрепрайоне; когда прислать машины за ранеными; как идет учет трофеев; сколько взято в плен вражеских солдат и офицеров; в каком состоянии город. Из обкома партии интересовались, можно ли быстро пустить в ход электростанцию, а также другие предприятия, и просили, по возможности, обеспечить население продовольствием и топливом...
За столом делились впечатлениями утреннего боя, вспоминали недавние встречи. Громов рассказал об одном больном старике железнодорожнике, старом члене партии, который в своей сторожке устроил явку для партизан, передавал сведения о движении вражеских воинских эшелонов. Старик сохранил свой партийный билет, и одним из первых его вопросов к Громову был: «Кому, товарищ секретарь, платить теперь членские взносы?»
– А вы знаете, – сказал Ястребов, – мне доложили, что на окраине города обнаружена разбитая авиабомбой машина местного начальника гестапо...
– А его-то самого хлопнули? – спросил Морозов.
– Нет, его не нашли. Наверное, сбежал.
Вдалеке раздалось несколько сильных взрывов – это минеры обезвреживали минные поля. Низко над крышами пронеслось звено бомбардировщиков...
В эту минуту дверь медленно приоткрылась, и на пороге появился командир санбата, майор медицинской службы Медынский. Небольшого роста, толстый, он был одет в белый халат, поверх которого, вероятно в сильной спешке, накинул шинель, не успев надеть ее в рукава. По его взволнованному лицу Стремянной понял, что в госпитале что-то произошло.
Увидев в комнате столько людей, Медынский смущенно отступил за порог, но Стремянной тотчас же вышел в соседнюю комнату:
– Что случилось, товарищ Медынский?
Врач отвел Стремянного в сторону и так, чтобы никто не слышал, тихо сказал:
– Удивительная новость, товарищ подполковник! Капитан Соколов объявился.
– Соколов?! Да что вы говорите! Бывший начфин?
– Он самый!..
– Где же он?
– У нас в госпитале.
– А как он к вам попал?
– Бежал с дороги из эшелона с военнопленными. Гитлеровцы увозили их на запад. Ну, он как-то сумел от них уйти. Охранники ему стреляли вслед, ранили в правую руку. Посмотрели бы вы, во что он превратился! Какая шинелишка, какие сапоги! Весь оборванный! Чудом от смерти спасся...
– В каком он состоянии?
– Слаб, но бодр. Шутит даже. Сказал, чтобы я вам передал от него привет. Он говорит, что хотел бы увидеться с вами.
Стремянной на минуту задумался.
– Хорошо. Я сейчас приду. – Он шагнул к двери, за которой висел его полушубок, и обернулся: – А как здоровье солдата Еременко, которому сегодня ноги ампутировали? Знаете, того – из концлагеря.
– Еременко?.. Еременко полчаса назад умер. Так и не пришел в сознание, бедняга. Операция была слишком тяжелая, а сил у него – никаких. Сами понимаете...
Стремянной невольно остановился на пороге.
– Умер, говорите... Так, так... Ну что ж, я сейчас приду.
Он быстро накинул полушубок и, отдав дежурному необходимые распоряжения, вышел из штаба...