— Э, да что тут говорить? Вы сами знаете, какие у нас недостатки, — вдруг решительно закончил он свою речь и сел к столу.
— Хочешь, чтобы за тебя другие сказали? — крикнул с места агроном.
Коммунисты переглянулись, одни улыбнулись, другие покачали головами.
— Так, Бакы-ага, — спокойно сказала Курбанго-вель, — подготовку к окотной кампании можно считать удовлетворительной. И тут у нас время есть, мы можем ещё собраться и поговорить, а вот по другому-то вопросу — о снабжении отар кормами — ты говорил очень много, а сказал очень мало. В каком положении сейчас овцы в степи? И почему ты не выполнил до сих пор постановление правления колхоза о переброске оставшихся кормов в степь отарам? Ты ничего об этом не сказал. А это самое главное. Из-за этого-то мы и собрались сейчас. Видишь, снег тает на столе, на твоей папахе, а в степи-то он идёт и идёт. Хватит ли корма отарам? Как ты думаешь? Ведь каждая овца на твоей ответственности.
— Да должно хватить, — сказал Бакыев, бросив в пепельницу папиросу. — Ведь им сколько туда кормов-то завезено! Возили-возили… И чего зря панику поднимать? Если б совсем не завозили, другое дело… И что из того, что снег и мороз? В первый раз, что ли? Так было и при наших дедах и прадедах. И я не слышал, что в старину когда-нибудь возили траву в степь. Я хотя пастухом и не был, а подпаском был, знаю.
— Когда ты был подпаском-то? — сердито сказал старик-бригадир. — Тогда у нас овец по пальцам можно было пересчитать. На двух верблюдах бывало отправишь селина, так им на пять дней хватало. А сейчас сколько селина надо? Пойми ты это!
— А я понимаю! — рассердился Бакыев. — Потому-то мы и завезли туда сена не на двух верблюдах, а возили-возили…
— А ты хорошо подсчитал, — перебила его Курбангозель, — сколько у тебя овец в степи и сколько им нужно корма в такую погоду?
— А чего считать? В старину, говорю, не считали, сколько чего надо, и траву не возили туда, где она растёт. И ничего не случалось.
— Как не случалось? Забыл, сколько овец погибло? — закричали со всех сторон.
— Э, сколько там гибло! — отмахнулся Бакыев. — Тогда, по-моему, уж лучше сюда пригнать все отары, чем канителиться, возить траву в степь за триста километров. Выдумали тоже!.. Всё равно, как наш агроном, только и твердит: «Не заливайте хлоп-ковые поля, как в старину, а поливайте по бороздкам». А что, в старину-то глупее его, что ли, были?
Колхозный агроном порывисто вскочил с дивана а запальчиво заговорил:
— Товарищи, я слышу от него это уже не в первый раз! Он то и дело попрекает меня бороздковым поливом, а сам ни черта не понимает… И надо же, наконец, вытряхнуть из него старину и доказать ему, какое важное государственное значение имеет бороздковый полив и своевременное снабжение кормами отар в степи в зимнее время. Он не хочет расставаться со стариной, как со своим халатом и старомодной папахой. Если он не понимает значения бороздкового полива, так пусть спросит наших хлопкоробов! Они ему скажут, на сколько повысился урожай хлопка в последние два года.
Агроном увлёкся и начал было читать лекцию о значении бороздкового полива, но хлопкороб-бригадир дёрнул его за рукав.
— Да сядь ты, агроном! Он сам это знает, дурака валяет. И разговор-то сейчас не о поливе, а о корме для отар. Скажи по совести, Бакы-ага, почему ты не выполнил постановление правления и не отправил в степь оставшийся корм? — спросил он строго Бакыева.
— А на чём бы я его отправил? — опять вскинулся Бакыев. — Сам захватил все машины, возил на них свой хлопок, а я на чём должен возить? На себе, что ли?
— Так этот вопрос надо было поставить перед правлением, — сказала Курбангозель. — Надо было добиваться, чтоб дали машины. Настойчиво добиваться!
— Я думал — ему нужнее. А как он кончит возить, так и перевезу. И я думал, он спасибо за это скажет мне, а он на меня же…
Бакыев произнёс это с такой наивной обидой, что все засмеялись.
— Не только он, но и я, и все здесь присутствующие будут ругать тебя, Бакы-ага, — сказала Курбангозель, — за твою беспечность, за твоё легкомыслие. Ведь ты понадеялся, что будет год с «двойной весной», оттого и не беспокоился об отарах, не требовал машин.
Так это или не так? Так! Все мы это теперь видим. И агроном правильно ругал тебя за привязанность к старине. А что старина? Ты вспомни, как жил в старину твой дед, твой отец, как они батрачили у Ата-бая, как он издевался над ними, как ты сам в детстве бегал голодный, оборванный? Разве не помнишь этого!
— Да что говорить! — махнул рукой Бакыев. — Что я, не знаю, что ли?..
Он зажёг спичку и закурил. Руки у него дрожала.
— Так зачем же ты болтал о старине? «В старину не возили траву в степь…»
— Припёрли его к стенке, надо ему было оправдаться, вот он и вспомнил старину, — засмеялся старик бригадир.
— Дело не в оправдании, — сказала Курбангозель, — а в том, чтобы спасти сейчас отары овец…
— Да если б у них не было корма, — перебил Бакыев, — Ораз дал бы знать или сам приехал бы. Не задавило же их всех снегом!
— А если Оразу нельзя сейчас отлучиться от отар? Или машина у него не в порядке? Он ждёт от нас помощи, а мы болтаем о старине! Ты, Бакы-ага, не успокаивай нас. Тебе первому надо бить тревогу, Понимаешь?
Она подошла к окну, приоткрыла занавеску и покачала головой:
— Снег всё идёт и идёт… Надо немедленно перебросить корма в степь.
— Надо! Нечего ждать! — поддержали её все.
— Бакы-ага, слышишь, что говорят коммунисты? Сейчас же организуй это дело, — сказала Курбангозель. — Требуй от нас, что нужно, но сделай как можно скорее. Так, товарищи?
— Конечно! Конечно! — дружно ответили коммунисты.
— Ну что ж, если такое постановление партсобрания, я готов выполнить. Только дорога-то сейчас… По такому снегу разве пройдут машины с грузом? Застрянут, да ещё ночью… Переждать бы до завтра. Завтра снег кончится.
— Ты что, слышал сводку погоды? — обрадовалась было Курбангозель.
— Нет, спина у меня весь день чешется, — это к теплу, — простодушно ответил Бакыев под общий смех.
Как на грех, в этот момент Бакыев потянулся и ожесточённо поскрёб спину. Смех перешёл в хохот, А Бакыев, всё ещё не понимая, смущённо оглядывал собравшихся и густо краснел.
Как раз в это время открылась дверь и вошёл здоровенный детина, весь запорошенный снегом. За густой завесой табачного дыма не сразу разглядели, что это за человек, и узнали его только тогда, когда он снял о головы ушанку.
Это был Ораз Гельдыев, исхудалый, измученный долгим путешествием по бездорожной, холодной пустыне. Он молча снял шубу, повесил на вешалку и сел на пододвинутый ему кем-то стул. Потом расстегнул меховую куртку, вынул платок, вытер быстро таявший снег на бровях и усах и стал закуривать.
Курбангозель хорошо знала Ораза и сразу поняла, что он не только устал, но и очень сердит.
— Ораз-ага, ты даже не поздоровался с нами! Что с тобой? — спросила она.
— А что с вами здороваться? — глухо произнёс Ораз. — От ваших дел онемеешь… Я вижу, у вас тут весело. Скот на ветру, в снегу, без корма, а вы тут сидите спокойно! Да как вы можете? Эх вы, хозяева! Никто даже не приехал, не посмотрел, что там у нас делается…
Он с сердцем бросил потухшую папиросу и закурил другую.
— Ведь снег-то пятый день идёт, его по колено в степи навалило. Разве усидел бы тут хороший хозяин? Корм у нас кончается, овцы зябнут. Это вам тут тепло, а в степь выйдете — ветер, как ножом, режет лицо. Через день, знаете, что будет?
Бакыев заёрзал на стуле и спросил:
— Ещё не падают овцы?
— Ну вот, он ждёт, когда овцы все подохнут, тогда он привезёт им корм! Эх, Бакы-ага, не будь тут Курбангозель, сказал бы я тебе словечко… Все соседи давно уже на ногах. Утром нынче три машины из «Искры» прошло мимо. А у нас только слюнки потекли. И по дороге сюда мне встречались машины с сеном, всё думал — наши. Нет! Все чужие. Ведь какая обида-то! А пастухи я подпаски наши так и глядят на дорогу, днём и ночью прислушиваются: но стучит ли мотор, не везут ли корм? И я прямо вам говорю: если вы сейчас же не отправите корм, возьмите мою палку и пасите сами… Овезу и то уже стыдно глядеть в глаза овцам! Пойми ты! — круто повернулся он опять к Бакыеву. — Я не только пастух, я коммунист и не могу равнодушно смотреть на ото безобразие! На что ты годишься после этого? Партия и правительство заботятся о нас, а мы не можем уберечь своих овец из-за твоей лени, из-за того, что наш заведующий фермой всё откладывает на завтра то, что надо сделать сегодня, а может быть и вчера. Это позор для нас, а не заведующий! Вот что!..
Бакыев сидел красный и, как пришибленный, бессмысленно моргал глазами.
Курбангозель спокойно выслушала горячую речь Ораза и встала. Она сказала Оразу, что партсобрание только что постановило немедленно перебросить оставшийся корм в степь к отарам и мобилизовать всех, кто нужен для этого дела.
— Пораньше бы это постановили! — проворчал Ораз и первый стал одеваться.
— Ораз-ага, а ты был дома? Обедал? — заботливо спросила Курбангозель, тоже торопливо одеваясь.
— Нет ещё! — хмуро ответил Ораз. — Из степи прямо к вам.
— Так иди домой, отдыхай! И не беспокойтесь. Я сама посмотрю за всем.
— Тебе-то я верю, — сказал Ораз.
Он сел в свой «газик» и поехал домой.
К двум часам ночи всё было готово. Как раз к этому времени ветер немного утих, и в разорванных тучах показалась луна.
Длинный караван гружёных машин и верблюдов, напутствуемый добрыми пожеланиями колхозников, выехал из села в степь.
Курбангозель, проводив караван, пошла домой вместе с Бакыевым. Оба они устали и шли молча. Только снег под ногами звонко поскрипывал в ночной тишине и ветер шумел в голых чёрных садах.
— Оразу бы заведовать фермой… Он ведь член партии… — вдруг, как бы размышляя вслух, проговорил Бакыев.
— Да, Бакы-ага, — сказала Курбангозель, — Ораз — добросовестный коммунист и отличный работник. Он мог бы заведовать фермой, мы думали об этом. Но решили, что в степи он нужнее: ведь главная и самая трудная работа с овцами у нас там. А ты не обижайся на то, что говорили на собрании коммунисты. Они ругали тебя за дело и говорили правду. Ты хоть и беспартийный, Бакы-ага, но колхозники доверили тебе ферму, и ты должен брать с передовиков пример. Мы тебе поможем, если ты теперь понял, что нельзя работать по старинке. Ну, а если не хочешь понять, тогда не обессудь… поищем другого. Вот бери пример с твоего пастуха Ораза, учись у него, как надо работать. Видишь, я думала, что он ещё спит и хотела разбудить его, а он уже заводит свой «газик».
И в самом деле, Ораз уже не спал. Как только он услышал рокот моторов отъезжающих машин, так сразу вскочил с постели, надел шубу и шапку и сел за руль своего «газика».
— Едешь? — ласково спросила Курбангозель, подходя к нему.
— Да, надо, — заспанным голосом сказал Ораз. — Я-то дорогу лучше их знаю. А то заедут, засадят машины…
— Ну, счастливого пути! И ты уж не сердись на нас…
«Газик» затарахтел и двинулся в путь.
Ораз догнал караван и поехал впереди. До песков дорога была ровная и плотная. Машины шли гладко.
Но вот въехали в пески, и дорога стала значительно труднее. Моторы то и дело завывали на подъёмах.
Ораз с тревогой оглядывался назад.
Когда рассвело и из-за горизонта показалось багровое солнце, он начал тревожиться: а ну, как снег размякнет? Тогда уж совсем не доедешь!
Ветер усилился и обжигал лицо. Он дул о северо-востока, с холодной стороны, сильно продувал открытый «газик», но Ораз не чувствовал холода. Его то и дело бросало в жар, когда за спиной у него вдруг усиленно начинали завывать моторы, преодолевая препятствия.
Обычно Ораз, когда ездил по степи, зорко высматривал по сторонам, не бежит ли лиса или заяц, редко возвращался домой без добычи. А тут он только оглядывался на машины, и охотничья страсть даже не шелохнулась в нём, когда он увидел перед собой двух зайцев. Они подпустили его к себе так близко, что можно было палку добросить, прижали уши и, подпрыгивая на пружинистых ножках, скрылись за холмом.
Когда доехали до Маябатан, до самого тяжёлого места, машина, ехавшая последней, вдруг крепко завязла в снегу. Шофёр Сары, молодой парень, пытался вывести её то вперёд, то назад и не мог. Другой шофёр хотел взять на буксир, подъехал и сам завяз в снегу.
Ораз и все шофёры бросились им на помощь, дружно толкали машины, подбрасывали под колёса ветки саксаула.
— Надо разгружать, — сказал Ораз, — так мы не вытащим.
Шофёрам не хотелось сбрасывать, а потом опять накладывать по три тонны груза на каждую машину, но другого выхода не было.
Ораз усердно работал сам и подбадривал шофёров:
— Ничего! Это такое уж место… А выедем, всё будет хорошо. Солнце пойдёт на закат, снег подмёрзнет, доберёмся до Оджарли-ой, там уж пойдут кустарники — черкез, кандым, там не страшно. Считай, что дома!..
Машины вытащили, нагрузили и снова двинулись в путь. И тут опять солнце задёрнулось тучами и пошёл сухой снег. Когда доехали до Оджарли-ой, густо покрытого кустами саксаула, Ораз остановил машину и предложил шофёрам отдохнуть и пообедать.
Быстро свалили несколько сухих стволов саксаула, развели большой костёр, вскипятили чай, закусили, погрелись.
Ораз всё время посматривал вдаль, где нетерпеливо поджидали его пастухи и подпаски, а главное, овцы. Корм у них, должно быть, уже кончился. Они стоят на ледяном ветру и уже не в силах блеять, а только молча кроткими глазами смотрят, не несут ли им корм.
Он видел, что шофёрам не хочется вставать и уходить от костра, особенно худенькому пареньку Сары.
«Но надо же ехать! Время не терпит», — подумал он и хотел сначала строго сказать: «Ну, попили чайку, погрелись, и довольно! Овцы тоже есть хотят», но сердце ему подсказало другое. Ораз ласково хлопнул Сары по плечу и сказал:
— Устал, бедняга!.. Ну, ничего, доедем до стана, там отдохнём, мой ини.
Опять двинулись в путь. К ночи мороз крепче сковал старый заледеневший снег. Ехать стало легче, и только во впадинах, занесённых рыхлым снегом, машины пробивались с большим трудом. Две уже старые, потрёпанные машины Сары и Мергена дважды увязали в снегу, и дважды пришлось их разгружать и нагружать.
Бедняга Сары так измучился, что, когда последний раз перегружали его машину, он в изнеможении упал на снег и закрыл глаза.
Ораз бросил сено, подбежал к Сары, посадил его и сказал:
— А ты лучше в кабину… Полежи, отдохни. Мы и без тебя управимся. Теперь уж недалеко до стана… Нам тяжело, а овцам-то, мой ини[12], ещё тяжелее. Они уж на ногах еле держатся и ждут нас, как голодные дети свою мать. Ведь скот-то наш, колхозный. Четырнадцать отар, и в каждой по тысяче голов, Скоро весна придёт, и они принесут нам много хороших ягнят. Спасти их надо. Ведь это большое богатство всего нашего народа. Да, мой ини, сядь в кабину, отдохни, на снегу-то простудишься. А мы мигом, сейчас!..
Ораз метнулся к машине Сары. Сары встал, вытер рукавом пот со лба, посмотрел на Ораза и тоже стал грузить машину.
На рассвете, когда солнце мутно забагровело в снежной дымке, все семь машин подъезжали к главному стану. Навстречу им с радостным криком бежали подпаски. Огромные овчарки с лаем заметались вокруг машин. Запорошенные снегом овцы в загоне, почуяв корм, нетерпеливо заблеяли.
— Ну как, все овцы целы? — высунувшись из кабины, ещё издали крикнул Ораз.
— Все целы! — закричали подпаски. — Вчера вечером последний корм раздали! Как раз вовремя подоспели!
— Ну и хорошо! — повеселевшим голосом сказал Ораз, подъезжая к подпаскам. — Меред, готовь скорей обед! Видишь, гости приехали!..
* * *
Бакыев, пока нагружал машины, так устал, что едва добрёл до кровати, лёг, накрылся халатом и сразу же крепко заснул. Проснулся он, когда уже рассвело, сразу посмотрел в окно и покачал головой. Хоть и чесалась у него вчера поясница, а всё-таки снег шёл, и дул резкий ветер.
«А ну как они не доедут, вастрянут в степи? — подумал он и живо представил себе, как бранят его уже не на партийном собрании, а на общем собрании колхозников. — Вот дело-то будет! Хоть из аула беги!»
Он наскоро позавтракал и ушёл на ферму. Весь день он ходил понурый, озабоченный.
Среди дня он зашёл в правление колхоза, хотел сказать счетоводу: «Ну и удружил ты мне! Так настрочил!» Но счетовод, поддерживая ладонью распухшую щеку, так мрачно буркнул ему: «Овец, что ли, списывать пришёл?», что он только махнул рукой и вышел.