ДЖ.Р.УОРД
ПРОЛОГ
ВОЕННЫЙ ЛАГЕРЬ БЛАДЛЕТТЕРА, СТАРЫЙ СВЕТ, 1644
Он хотел, чтобы у него было больше времени.
Хотя по правде сказать, что бы это изменило? Время имело смысл только тогда, когда с ним что-то делали, а он уже сделал здесь все, что мог.
Дариус, сын Террора, отреченного сына Марклона сидел на земляном полу перед свечой из пчелиного воска и держал на коленке открытый дневник. Света было ничтожно мало и лишь маленькое пламя, колеблющееся на сквозняке, освещало его комнату в дальнем конце пещеры. Его одежда, как и его обувь, была изготовлена из грубой кожи, способной защитить в битве.
Он обонял вонь мужского пота, едкий запах земли, вперемежку со сладковатым запахом разлагающейся крови лессеров.
С каждым последующим вздохом, казалось, зловоние только усиливалось.
Перелистывая страницы пергамента, он шел назад во времени, возвращаясь в те дни, когда он еще не был в военном лагере.
Тоска по «дому» причиняла физическую боль, пребывание в лагере стало скорее ампутацией, чем сменой места пребывания.
Он вырос в замке, где элегантность и изящность были стержнем жизни. За толстыми стенами, которые защищали его семью, как от людей, так и от лессеров, каждая ночь была похожа на июльскую: теплая и напоенная запахом роз, а месяца и года проносились с праздной вялостью. Пятьдесят комнат, по которым он часто бродил, были отделаны атласами и шелками; мебель, сделанная из дорогого дерева, и тканные, а не ситниковые[1] ковры. Написанные маслом картины, которые блестели в позолоченных рамах, и мраморные скульптуры в величественных позах были платиновой огранкой, скрепляющей бриллиантовую жизнь.
Тогда и представить себе было невозможно, что когда-нибудь он окажется в подобном месте, как это. Однако, в основах такой его жизни была ахиллесова пята.
Трепетное сердце его матери позволило ему занять привилегированное положение в замке, всячески поддерживая и угождая ему перед домочадцами. И когда ее хрупкий жизненно важный орган перестал биться в груди, он потерял не только мамэн, подарившую ему жизнь, но и единственное безопасное место, которое он когда-либо знал.
Отчим снял с себя все обязательства и вышвырнул на улицу, тем самым проявив давно затаенную враждебность. И, Дариус оказался бессилен что-то сделать.
У него не оставалось времени достойно оплакать кончину матери. Ему было некогда ломать голову над неожиданной ненавистью к человеку, который обрел все, за исключением единокровного родства с ним. Не было времени тосковать по той личности, мужчине, которым он был, с чистой родословной в обществе глимеры.
Он был брошен к обитателям этой пещеры, словно человек, который стал жертвой чумы. А бои начались прежде, чем он впервые увидел лессера или начал обучаться сражаться с убийцами. В первую же ночь и день в чреве этого лагеря, на него напали его ровесники, проходящие здесь подготовку, заприметив его статную одежду — единственное, что ему было дозволено взять с собой. Это доказало, как он был слаб в руке.
В те тяжелые часы он удивил не только их, но и себя самого.
Именно тогда он узнал, также как и они, что хотя он и был воспитан аристократом, по венам Дариуса текла кровь воина. И не простого солдата, а Брата. Даже без обучения его тело знало, что делать и как ответить на физическую агрессию пугающим действием. Даже когда его разум боролся с жестокостью его поступков, его руки, ноги и клыки точно знали, что их проявление было необходимым.
Существовала другая сторона его самого, незнакомая, непризнанная… которая, почему-то казалось, больше была «им», чем то отражение, которое он так долго рассматривал в освинцовоном стекле.
Со временем, его боевые навыки стали намного умелее… и его страх сам собой постепенно сходил на «нет». По правде говоря, не было другого пути, на который он мог бы вступить. Семя его настоящего отца и отца его отца, и отца деда было впитано его кожей, костями и мускулами, а чистая родословная воина превратила его в могучую силу.
И ужасающего, смертельного противника.
На самом деле, он обнаружил, что весьма тревожно иметь эту другую личность. Как будто следуя своим путем, он отбрасывал две тени на землю, словно там, где стоял он, было два отдельных источника, освещающих его тело. И все же, несмотря на проявление самого себя таким отвратительным, насильственным образом, оскорбляющим чувства, которым был обучен, он знал, что это было частью той, высшей цели, которой он был предназначен служить. И это спасало его снова и снова… от тех, кто стремился причинить ему вред в лагере, и того, кто, казалось, желал им всем смерти. На самом деле, Бладлеттер был якобы их наставником, но действовал он больше, как враг, даже когда наставлял их в военном ремесле.
Или, возможно, это было его смыслом. Война была уродливой, независимо от того, с какой стороны была показана: была ли это подготовка или участие в ней.
Обучение Бладлеттера было жестоким, а его садистские веления требовали действий, в которых Дариус не хотел принимать участие. Воистину, Дариус всегда выходил победителем в состязаниях между проходящими подготовку…, но он не принимал участие в изнасиловании, которое было наказанием тем, над кем он одерживал верх. Он был единственным, чей отказ вызвал уважение. Однажды отказавшись от этого и тем самым бросив вызов Бладлеттеру, Дариус почти изувечил его, и воин больше никогда не приближался к нему впредь.
Проигравшие от руки Дариуса, среди которых в лагере уже успели все побывать, были наказаны другими, и именно в эти моменты, когда остальная часть лагеря была захвачена зрелищем, он чаще всего находил утешение в своем дневнике. Воистину, в настоящее время, он не мог даже спокойно взглянуть в направлении главной огненной преисподнии, где проходило все это действо.
Он ненавидел то, что был причиной этих событий, которые происходили снова и снова… но у него не было выбора. Он должен был тренироваться, должен был драться и должен был побеждать. И сумма, вытекающая из этого уравнения, была определена законом Бладлеттера.
Над огненной преисподней возрастало ворчание и выкрики похотливых насмешек.
Его сердце сжималось с такой силой от этих звуков, что он вынужден был зажмурить глаза. В настоящее время тот, кто исполнял наказание вместо Дариуса, был жестоким воином, созданный по подобию Бладлеттера. Он зачастую выходил вперед, чтобы заменить Дариуса, также сильно получая удовольствие от вызывания боли и унижения, как и от изготовления меда.
Но, может быть, в этот раз это не будет так долго. По крайней мере, для Дариуса.
Этой ночью он должен пройти испытание в полевых условиях. После тренировок, которыми он занимался в течение года, он должен был выступить не просто с воинами, а с Братьями. Это была редкая честь — и знак того, что война с Обществом Лессенинг была, как всегда, тяжела. Врожденные знания и опыт Дариуса были тому доказательством, а Роф, Справедливый Король, распорядился, что он должен быть вывезен из лагеря и проходить дальнейшие тренировки с лучшими бойцами вампирской расы.
Братством Черного Кинжала.
Однако, все это может оказаться напрасным. Если этой ночью он окажется способным исключительно на тренировки и спарринги с остальными из своего рода, тогда его отправят обратно в эту пещеру для продолжения фирменного «обучения» Бладлеттера.
И никогда снова он не присоединится к Братьям, и будет вынужден служить обычным солдатом.
Это был единственный шанс попасть в Братство и пройти проверку этой залитой лунным светом ночью не военными стилями или вооружением. Это была проверка сердца. Сможет ли он смотреть в бледные глаза своего врага, чувствовать его сладкий запах и держать свою разум спокойным и собранным, в то время, как тело будет атаковать этих убийц…
Дариус поднял взгляд от текста, который он изложил на пергаменте некоторое время назад. В самой темной части пещеры стояла группа из четырех высоких и широкоплечих, вооруженных до зубов мужчин.
Членов Братства.
Он знал этот квартет по именам: Агони, Трой, Мердер, Тортур.
Дариус закрыл свой дневник, сунул его в щель в скале и облизнул порез на своем запястье, который он использовал как «чернильницу». Его перо из оперения хвоста фазана быстро затупилось и он не был уверен в том, вернется ли он когда-нибудь сюда снова, чтобы воспользоваться им, но все же спрятал его.
Подняв свечу и поднеся ее к своему рту, Дариус был поражен маслянистым качеством света. Он провел так много часов за письмом, под такого рода мягким освещением… и казалось, что это было единственной связью между его прошлой жизнью и нынешним существованием.
Одним выдохом он задул маленький огонек.
Встав на ноги, он собрал свое оружие: стальной кинжал, который достался ему от холодного тела мертвого стажера, и меч с общественных тренировок по владению оружием. Эфес не был приспособлен для его ладони, но его тренированную руку это не беспокоило.
Когда Братья наблюдали за его приближением, не выказав ни приветствия, ни отстранения, он желал, чтобы среди них был его настоящий отец. Как бы отличались все его чувства, если бы среди них был тот, кого заботил бы его результат. Он бы не выглядел так, словно искал специального разрешения, но тогда он никогда не был бы уже одиноким, отделенным от окружающих, отделенным от того, что может видеть сквозь, но не под оболочкой.
Существование без семьи было странной, невидимой узницей, с решетками из одиночества и неприкаянности, ограждающих все плотнее с годами и накопленным опытом, изолируя мужчину так, чтобы он ничего не касался, и ничего не касалось его.
Идя на встречу тем четырем, которые пришли за ним, Дариус не оглянулся на лагерь. Бладлеттер знал, что он идет на сражение, и ему было плевать, вернется Дариус сюда или нет. Другие тренирующиеся относились к этому так же.
Приближаясь, он желал, чтобы у него было больше времени подготовить себя к этой проверке воли, силы и мужества. Но это произойдет здесь и сейчас.
Воистину, время продолжает свое движение, даже вопреки твоему желанию его замедлить.
Остановившись перед Братьями, он мечтал об ободряющем слове или хорошем пожелании или заручении поддержкой хоть от кого-нибудь. Когда этого не произошло, он вознес краткую молитву священной деве их расы.
«Священная Дева-Летописица, пожалуйста, не дай мне провалить эту проверку».
ГЛАВА 1
«Еще одна гребаная бабочка».
Когда Рип посмотрел на тех, кто вошли в дверь его тату-салона, то уже наперед знал, что собирается сделать еще одну гребанную бабочку. Или две.
Ага. Учитывая две пары длинных ног, светлые волосы и игривость, с которой они направились к его администраторше, накалывать на их кожу кости-и-череп точно не светит.
Эти Пэрис Хилтон с их мы-такие-все-из-себя-крутые манерами вынудили его взглянуть на часы… желая закрыться прямо сейчас, а не в час ночи.
Боже… и все это дерьмо ему приходилось делать ради денег. Большую часть времени он мог мило улыбаться любому легкомысленному человеку, который приходил сюда что-нибудь себе наколоть, но сегодня вечером мысль об этих ярких милых бабских штучках раздражала его. Трудно прийти в восторг от всяких Хеллоу Китти, когда ты только что провел целых три часа, потея над памятным портретом байкеру, потерявшего своего лучшего друга в автокатастрофе. Одно было реальной жизнью, другое — карикатурой.
К нему подошла его администраторша Мар.
— Найдется время для халтурки? — Она приподняла свои проколотые брови, и закатила глаза. — Это не затянется надолго.
— Да. — Он кивнул на мягкий стул. — Давай сюда первую.
— Они хотят делать тату вместе.
«Конечно хотят».
— Ладно. Тогда захвати еще один стул.
Когда Мар скрылась за занавесом, ему открылся вид, на двух девушек держащихся за руки и щебечущих над формами, которые они принялись заполнять. Время от времени, обе бросали на него взгляды, на все его татуировки и пирсинг, словно он был экзотическим тигром, на которого они пришли полюбоваться в зоопарк… и он полностью оправдал их ожидание.
«Ага. Как же». Уж лучше он отрежет свои собственные яйца и выбросит их, чем будет смотреть на их гребанную жалость.
После того, как Мар взяла с них плату, она привела их к нему и представила, как Кери и Сару. Он ожидал большего, про себя ассоциируя их имена с Тиффани и Бритни.
— Я хочу разноцветного карпа, — сказала Кери, приземляясь на его стул, умышленно соблазнительно выгибаясь. — Прямо здесь.
Она задрала свой и без того крохотный в облипочку топ, расстегнула молнию на джинсах и указала на верхнюю часть своих розовых стрингов. В ее пупке висело колечко с розовым сердечком из горного хрусталя, и было ясно, что она делала эпиляцию.
— Замечательно, — сказал Рип. — Насколько большого.
Уверенность Кери Соблазнительницы, казалось, немного подрастерялась — как будто ее несомненный, стопроцентный успех у футболистов в колледже заставил ее полагать, что у него перехватит дыхание от всего того, что она ему показала.
— Эм… не слишком большого. Мои предки убьют меня, если узнают, что я это сделала… поэтому он не должен выглядывать из бикини.
«Конечно же нет». — Пять сантиметров? — Он поднял свою татуированную руку, показывая ей, каким примерно будет размер татуировки.
— Возможно… немного меньше.
Он сделал на ней черной ручкой эскиз, и после того, как они сословились остановиться в пределах наброска, натянул свои черные перчатки, достал новые иглы и настроил пистолет.
Буквально через несколько секунд на глазах Кери выступили слезы, и она схватила руку Сары, как будто собиралась рожать без эпидуральной анестезии[2]. И в этом была разница, разве нет? Была гигантская пропасть между бескомпромиссностью и подражательством. Бабочки, рыбки и миленькие маленькие сердечки были не…
Дверь салона широко распахнулась… и Рип выпрямился на своем кресле на колесиках.
Трое вошедших внутрь мужчин были не в военной форме, но определенно и гражданскими небыли. Одетые в черную кожу от курток до штанов и ботинок, это были громадные детины, присутствие которых резко сократило расстояние между стенами салона и заставило потолок нависнуть гораздо ниже. Под этими слоями одежды было что-то укрыто. Что-то вроде пистолетов и, возможно, ножей.
Едва уловимым движением, Рип дернулся в сторону стойки, где располагалась тревожная кнопка.
У того чувака, что слева, были разноцветные глаза, темно-серый пирсинг и холодный убийственный взгляд. Тот, что справа, казался чуть ближе к нормальному типу, с его лицом миловидного юноши и каштановыми волосами — за исключением того факта, что он вел себя как человек, который побывал на войне и вернулся обратно.
Однако настоящей проблемой был тот, что в центре. Чуть крупнее своих приятелей, с коротко стриженными темно-каштановыми волосами, и классическим красивым лицом — но его голубые глаза были безжизненными, примерно с таким же отражением, как от старого асфальта.
Ходячий мертвяк. Не иначе.
— Привет, — поприветствовал их Рип. — Хотите тату ребята?
— Он хочет. — Тот, что с пирсингом кивнул на своего голубоглазого приятеля. — И у него уже есть эскиз. Тату нужно сделать на лопатках.
Рип позволил своим инстинктам взвесить это предложение. Мужчины не бросали неуместные взгляды на Мар. Не покушались на кассовый аппарат, и никто не достал оружия. Они просто вежливо стояли, в ожидании. Словно, если бы он отказал их просьбе, то парни нашли бы кого-то другого для этой работы.
Он сел обратно, думая, что они были своими ребятами.
— Легко. Я закончу здесь в мгновении ока.
— Мы закрываемся менее, чем через час…, — произнесла Мар из-за своей стойки.
— Я все равно сделаю тебе татуировку, — сказал Рип тому, что был в центре. — На счет времени можешь не беспокоиться.
— Пожалуй, я тоже останусь, — вставила Мар, глядя на парня с пирсингом.