— Зайга — дочь Цепуритиса, жена моего боевого друга… На этом они и построили свою провокацию. Этот мерзавец сказал, что он сражался в Испании… Он показал Зайге письмо от мужа.
— Письмо?
— Поддельное. Зайга не знала этого. Она доверилась, назвала кое-кого из товарищей. На следующий день меня арестовали.
— Какая низость! Но она-то как могла поверить? Ведь можно почувствовать, с каким человеком имеешь дело…
— А ты? Ты почувствовала?
И тут Алису осенила страшная догадка:
— Этот человек был…
— Да. Это был Паруп.
…Артур, казалось, окаменел. Оцепенение, в которое привели его кощунственные слова, не проходило. Долго ему еще переживать горечь тяжкого разочарования. В голове — пустота. Он был не в силах думать, не мог даже остановить диск радиолы, и тупая игла уже в который раз обегала последнюю бороздку.
В таком состоянии застал радиста Квиесис. Зато судовладелец был в превосходном расположении духа. Чем сильнее дует попутный ветер, тем скорее судно достигнет Сантаринга. А это ли не повод для радости? В такой день, как сегодня, на «Тобаго» никто не имеет права вешать нос. Хлопнув Артура по плечу, Квиесис сказал:
— Не принимайте близко к сердцу, Артур, вы разве не знаете капитана Вилсона? И, в конце концов, я ведь здесь хозяин! Обещаю вам, что в Сантаринге вы получите отпуск на берег… А теперь за дело! Тут вот радиограмма моему шурину. Пусть готовят свадьбу.
— Свадьбу? — Артур в недоумении взглянул на Квиесиса. — А разве еще будет свадьба?
Вопрос вызвал в Квиесисе раздражение. Он вспомнил, что Артур даже не поднялся навстречу хозяину судна.
— А почему бы ей не быть? — резко спросил Квиесис.
— Да господин Паруп сказал… В каюте у мадемуазель Алисы…
Тут Квиесису стало ясно, почему Артур не встал, когда он вошел. Напился! Потому он так по-идиотски ворочает глазами, потому и несет всякую ерунду. Пьян в стельку!
— Что сказал?.. При чем тут каюта?.. Мало того, что Паруп сам целыми днями пьянствует, так еще мне команду спаивает! Проспитесь, господин радист, я такого не потерплю на своем судне!
Артур не отвечал. Лишь пластинка все крутилась и крутилась на последнем аккорде.
Квиесис выдернул вилку из штепселя. Облегченно вздохнув, радиола наконец умолкла.
— И чего вы без конца наяриваете свои шлагеры! Как какой-нибудь… — Квиесис вспомнил меткое сравнение капитана, — как влюбленный дельфин. И других заставляете слушать. Осточертело!.. Уж лучше бы радио настроили. Хоть послушали бы, что на свете творится.
Артур все еще не мог понять, что понадобилось от него Квиесису. Он вообще ничего не понимал. Он, как лунатик, встал и включил радиоприемник. Потом увидал у себя в руках листок с текстом. Ах да, ему велели передать радиограмму в Сантаринг. Он включил передатчик и, тупо глядя перед собой, принялся работать ключом.
Квиесис рассеянно смотрел в окно. Что там наболтал этот Паруп? Свадьбы не будет?.. Неужели действительно Алиса после разговора с ним еще посмела сказать, что не хочет замуж? Не может быть! Это же абсурд — теперь, когда брачный контракт, слава богу, уже подписан. Ну ничего, он вышибет из нее эти капризы…
Из репродуктора послышался голос. Наверно, какая-нибудь лекция, последние известия передают позднее. До рассеянного слуха Квиесиса доходили лишь отдельные слова. В них не было ни смысла, ни содержания. Отрывистое попискивание ключа говорило гораздо больше. Тире, точка, два тире… Радиограмма летела в Сантаринг. Получит ли ее шурин сегодня до ночи? Может, он сейчас у себя на плантации?.. О чем это рассказывает диктор?
— Что? — воскликнул Квиесис. — Что он несет?! Этого не может быть!
Передатчик замолк. Рука Артура неподвижно сжимала телеграфный ключ.
— К черту этот писк, будь он неладен! — Квиесис, казалось, рехнулся.
Он кинулся к приемнику, стал вертеть ручку настройки, хотя станция и без того была слышна хорошо, прижался ухом, отскочил назад.
А в тишину, как удары молота, падали слова диктора — потрясающие, непостижимые:
— Повторяем: в Латвии установлена власть трудящихся. Жители с цветами встречают советские танки. Коммунистическая партия вышла из подполья. Освобождены все политические заключенные. Массовые демонстрации. Сформировано народное правительство. В ближайшее время ожидается национализация предприятий.
— Что же теперь будет? — тихо спросил Артур.
Квиесис был не в состоянии отвечать. Ему не хватало воздуха. Да и сам он еще ничего не мог толком понять — так внезапно оглушил его этот удар. Точно неожиданно рухнул дом и похоронил человека под развалинами. Теперь Квиесис лежал, придавленный к земле, силился дышать, силился постичь свершившееся. Да, так что же, в сущности, произошло? В какой момент зашаталась почва под ногами? А не был ли первый толчок год тому назад, когда русские военные корабли бросили якоря в Лиепае и Вентспилсе? Но тогда ведь все знали, что это ненадолго. Зря, что ли, премьер-министр ездил в Германию, вел переговоры с Гитлером? Ничего особенного не грозило, полагали, что в худшем случае придут немцы, выставят русских и наведут порядок. Все должно оставаться по-старому… Придут! И пришли, да только не немцы.
Голова налилась тяжестью.
— Что будет? Не знаю, что будет…
Вдруг он взорвался:
— Большевики разденут нас донага, вот что будет! Будь проклят этот час!
Квиесис в бессилии упал на койку радиста. Снаружи бушевал шторм, по радио передавали какой-то марш. Артур не спеша застегнул тужурку. Какое имеет значение все это?..
Квиесис заметил, что Артур направился к двери. Ему было жутко остаться одному, один на один с ужасными словами, которые, подобно лязгу танковых гусениц, все еще гремели в ушах.
— Останьтесь, Артур! Куда вы идете, Артур?
— Я?.. Я к капитану, господин Квиесис… доложить…
— Да, правильно… надо поговорить с капитаном Вилсоном… с Парупом… надо обсудить, как быть дальше, — беспомощно бормотал Квиесис.
Надо поговорить с Парупом. Паруп теперь его компаньон, пускай тоже пошевелит мозгами… Квиесис вздрогнул. Паруп… Ведь у Парупа теперь отнимут дома… Бедный Паруп… Бедная Алиса… Такой выгодный брак, и теперь все идет прахом! От этой мысли у Квиесиса закололо в левом боку — у Парупа отберут дома, на-ци-о-на-ли-зи-ру-ют. А «Тобаго»? Что будет с «Тобаго»?!
Вот когда он ощутил всю жестокость удара. Не чей-то дом рухнул. Рухнул его собственный дом.
— Мой корабль! — простонал Квиесис. — Все пропало! Пропал труд всей жизни!
Радист сочувственно смотрел на хозяина, на его внезапно осунувшееся лицо, выражение которого непрестанно менялось — полное недоумение, отчаяние, ненависть, боль, отупение. Наконец щеки Квиесиса вновь обрели естественный цвет. Слава богу, что судно не в Риге, как дома Парупа, а на полпути в Америку. Туда до него не добраться. Пока что «Тобаго» его собственность! А если команда потребует немедленного возвращения на родину, что тогда? В Риге эти проклятые большевики ведь отберут «Тобаго», так же как, наверное, уже успели присвоить остальные пароходы… Этого допустить нельзя!
Команда ничего не должна знать! Во всяком случае до поры до времени.
— Артур, мальчик мой!..
— Да, господин Квиесис?
— Давай подумаем вместе, что теперь делать…
— Да, господин Квиесис… Ума не приложу. Это просто ужасно…
— Нам всем грозят ужасы. Но мы, латыши, не отступаем перед бедствиями. До последнего дыхания исполняем свой долг. И мой святой долг коммерсанта — выполнять обязательства. В Сантаринге ждут груз. И я доставлю его, что бы там ни было! После этого отпущу команду на берег. Пусть их убираются в красный рай, если хотят! Я никого не лишу этой радости.
— Правильно, господин Квиесис, так я им и передам, что в Сантаринге каждый может действовать как хочет.
— Подождите, Артур, вы еще молоды, плохо знаете людей. Этот сброд может додуматься до того, что захочет в виде подарочка прихватить с собой «Тобаго», чтобы подмазаться к новым властям… Я о себе не думаю, Артур, много ли надо старому человеку… Я думаю об Алисе. Я буду беден, как церковная крыса, не смогу даже платья купить моей ненаглядной Алисе… Артур, ведь вы ее любите… Неужели вы будете в состоянии равнодушно смотреть, как она терпит нужду? Помогите ей!
— Ради мадемуазель Алисы я все… Но что я могу сделать?
— Вам ничего не надо делать, мой мальчик, ничегошеньки. Вы только не смейте никому рассказывать… И без этого никакого сладу нет с командой. Они способны отобрать у меня судно!..
Эта мысль была невыносима. Забыв, что перед ним радист, Квиесис изливал свою боль:
— Мое судно! Самое лучшее, самое современное в Латвии! Я продал «Кримулду», продал «Намейкиса», продал все, чтобы купить «Тобаго». Он мой, он кусок моей плоти! — Тут он опомнился. — Артур, так вы обещаете? Я полагаюсь на вас!
— Да, господин Квиесис… Но я не имею права… В море, на судне ничего нельзя делать без ведома капитана… Я обязан доложить капитану…
— Никому! Даже Алисе! Вилсон мне друг, но у него нет вашего характера, нет вашей школы. Вы умеете ставить интересы отечества превыше всего, а он еще может проболтаться. Попадет это судно в лапы большевикам или нет — зависит от нашей выдержки… Я знаю Алису, она этого не забудет, она сумеет отблагодарить вас.
Квиесис был убежден, что говорит правду. В конце концов, небольшой романчик Алисы с этим симпатичным парнем сравнительно скромная плата за такое судно, как «Тобаго».
Казалось, Артур все еще колеблется.
— В чем дело, Артур? Или, может, я ошибся? Вы не любите Алису?
— Но Алиса… она не любит меня… у нее есть другой…
Квиесис горько усмехнулся:
— Чепуха! Паруп вам больше не конкурент. Неужели вы действительно думаете, что моя дочь способна выйти замуж за этого пьяницу?
— Нет. Но тот, кого она прячет в своей каюте…
Перспектива визита к Алисе порядком смущала Вилсона. Басням про любовника он не верил. Скорее, барышня из милосердия взяла какого-нибудь безбилетника к себе в каюту. Разве мало таких, кто не может найти себе работы в Латвии? Вилсон сам полвека тому назад так же пробрался на корабль и пустился на поиски счастья. В пути никто его не кормил, и уже на второй день пришлось вылезти из убежища, пойти с повинной к капитану… Теперь он сам капитан. Вилсону отнюдь не хотелось вмешиваться в Алисину затею. Однако отказаться от выяснения, в чем там дело, он не имел права — хозяин остается хозяином…
— Ну, что вы мешкаете, капитан Вилсон? Скорее! — сердито подгонял его Квиесис.
В Квиесисе все кипело. Даже родной дочери он не позволит стать на его пути! В этот момент он совсем забыл, что сам недавно предлагал Алисе расплатиться с Парупом той же монетой. Он знал лишь одно — поведение дочери угрожает его единственному шансу сохранить судно. Спрятать в каюте любовника и еще позволить уличить себя! Просто непростительно! И особенно при нынешних обстоятельствах, когда так много зависит от отношений Алисы с радистом.
— Открой, Алиса! Я все знаю!
В минуты гнева голос Квиесиса мог вселить страх в кого угодно.
— Я не открою. — Алиса ответила спокойно, но твердо.
Квиесис испытующе посмотрел на капитана.
— Мадемуазель Алиса, прошу вас, будьте благоразумны, — сказал Вилсон. — В противном случае я буду принужден сломать дверь. Господин Квиесис имеет право потребовать этого… Даю вам слово, вашему пассажиру ничто не угрожает.
— Что делать? — прошептала Алиса. Дрезинь пожал плечами.
— А что нам еще остается? Надо открыть… Очень жаль, что так получилось, что тебе из-за меня…
— Павил! — перебила его Алиса, но Дрезинь уже успел отпереть дверь.
В каюту, словно разъяренный вепрь, ворвался Квиесис.
— Какой позор! Какой позор! Разве я так тебя воспитывал?! Тебя любит порядочный человек, а ты бог знает с кем!..
Лишь теперь он метнул взгляд на Дрезиня. Измученное заросшее лицо, помятый костюм — нет, он никак не походил на любовника.
— Я… я запрещаю тебе! Ты кому веришь больше, своей дочери или тому мерзавцу?
— Паруп — дело прошлое! Он тебе больше не жених.
— Значит, ты уже знаешь, что Паруп шпион, агент охранки… И ты не откажешь Павилу в убежище только потому, что он коммунист?
— Коммунист?! Большевик?! — Глаза Квиесиса налились кровью. Сейчас это слово казалось ему воплощением всех зол. — Алиса, ты сошла с ума! Убежища? Ха, ха! Чего только нельзя вбить тебе в голову!.. — Приступ ярости Квиесиса постепенно переходил в истерику. — Он же специально пробрался на «Тобаго», чтобы подстрекать мою команду! Он красный комиссар! Ему поручили отобрать у меня судно! Но пока еще оно мое! Мое, мое, слышите? Пока еще я здесь хозяин!
Команда утомилась. Не от аврала — задраивать люки дело привычное. Гораздо труднее было переносить все усиливающуюся качку, которая не давала ни поесть спокойно, ни раздеться, ни выспаться как следует. Даже если и удавалось задремать, мускулы все равно оставались в напряжении — того гляди, свалишься с койки. На вахту люди шли неотдохнувшие, изломанные.
Матросы были злы, неразговорчивы. Тошнило от спертого влажного воздуха кубрика, разлитой похлебки и кофейных луж, сырой одежды, раскиданной в беспорядке. Даже сменившийся с вахты Курт больше не убирал свои резиновые сапоги на место — все равно через минуту они будут путешествовать по всему кубрику.
В первый момент матросы не обратили внимания на Августа, который еще в дверях возбужденно крикнул:
— Слушайте! Слушайте, эй, вы! Только что зайца нашли. Вы бы посмотрели на него! Парень — будь здоров! Тайком границу Латвии перешел. Из тюрьмы удрал. Разделался с десятком фараонов. Прыгнул в Даугаву и доплыл до «Тобаго». И теперь влип.
Август лишь мельком слышал о Дрезине, но ему очень хотелось подать новость в ореоле романтики.
— Твой таинственный корабль уже отправился на дно? — без энтузиазма поинтересовался Курт. — Что у тебя за новое чтиво?
— Я твои проклятые книги насмолю и заткну ими тебе глотку! — разозлился боцман.
— Ну, чего вы ерепенитесь, — оправдывался Август. — «Таинственный корабль» — мура! Заяц-то коммунистом оказался!
— Кто?
— Да говори ты толком, книжная душа! — «прикрикнул на него Галениек.
— Сколько раз вам говорить? Тот, кого Квиесис велел посадить под замок.
— Посадить? Кого? — не понимал Курт.
— Ну того… Сказал же, коммуниста.
— Кто тебе наплел все эти басни?
— Да про это уже вся Европа знает! Алиса рассказала Валлии, Валлия Цепуритису, он — мне…
— Трепешься! С каких пор Алиса такая умная?
— Так его нашли у нее в каюте. Сама прятала, а теперь на попятную…
— Ясно, — сказал Галениек. — Разве можно на баб полагаться? Лучше бы к братве пришел.
— А куда ему деться? Все равно здесь будет жить, когда кэп определит его на работу. — Курт задумался. — Робу я ему мог бы дать, а сапог у меня самого одна пара.
— Да вы что — спятили! — Август потерял терпение. — Никуда его не выпустят. Повезут обратно в Ригу и сдадут полиции. Его посадят!..
— Это ты Зигису расскажи, я не сегодня родился, — перебил его Галениек. — Сам отсидел шесть месяцев за контрабанду. Но меня поймали в порту. В море человек может делать что хочет…
— Контрабанда — другое дело. Это чистая коммерция, — сказал боцман. — А от политики — руки прочь. Хоть на суше, хоть на корабле, все одно! От политики — подальше.
— А я тебе говорю, что у них этот номер не пройдет! — распалялся Галениек. — Это им не плавучая тюрьма, а порядочный латвийский пароход!
— А Цепуритис что про это говорит? — спросил Курт у Августа.
— Что ему сказать, — развел руками боцман. — Закон есть закон.
— Ну, это мы еще поглядим! — Галениек поднялся. — В море человек есть человек. Пошли, братва, к Цепуритису, надо выручать малого!
…Каюта Квиесиса была самая роскошная на судне. Иначе и не могло быть. И Квиесис гордился этим. Он гордился треугольным письменным столом орехового дерева, помещавшимся в углу под иллюминатором; трехстворчатым зеркальным шкафом, сделанным лучшими краснодеревщиками; широкой кроватью, заменившей тут обычную для остальных кают койку. Но больше всего Квиесис любил похвастаться драпировкой, которую самолично выбирал в лучшем магазине Дублина: и шторы, и обивка кресел, и портьеры, и покрывало на кровати — все было из синего шелка, напоминавшего залитое солнцем море.