* * *
23 июня 1812 года французские войска перешли границу Российской империи. Вторжение Наполеона началось.
Вероломное нападение Франции вызвало в России прилив всеобщего, без сословных различий, патриотизма. Рядом с отпрысками аристократических семей сражались крепостные. Даже слушателям семинарий дозволено было взяться за оружие.
В этом единении, в презрении россиян к смерти Наполеон еще не чувствовал приговора себе: его войска медленно, но неуклонно продвигались вперед. С тяжелыми боями русская армия все же вынуждена была отступать.
Война принесла Варваре Александровне заботу, с которой во все времена сталкивались те семейства, где были девушки на выданье. Можно сказать так: за кого девиц-то выдавать, когда мужчины воюют на фронте? И воюют затяжно, с огромными потерями. Потому вместо сообщений в газетах о бракосочетании такого-то с такой-то – бесконечные списки с крестами против фамилий.
...Большой ценой давался французам каждый шаг по земле, казавшейся легкой добычей. В объятом пламенем Смоленске, среди раскаленных камней, насмерть стояли и те, кого маменьки возили когда-то в Париж полюбоваться красотами этого города, кто танцевал, веселился и ухаживал за молоденькой Аизой Шаховской в особняке ее матери.
Сутками не выходили из боев сыновья Натальи Петровны Голицыной: князь Борис, которому суждено умереть от ран, князь Дмитрий, кому когда-то в Париже мешал «шум на улице» и кому выпадет честь как градоначальнику восстанавливать сожженную Москву.
Но ведь до этого времени надо дожить! Надо было не только вышвырнуть наглецов за пределы России, но дорогами Европы сквозь дым новых сражений дойти до берегов Сены. Дойти, чтобы там поставить точку – окончательную точку во всем, что натворил когда-то такой неприметный офицер -артиллерист.
* * *
Какое оно невероятно долгое, бесконечное время военных испытаний! Но фортуна уже подкуплена геройством русских и стала на их сторону. Слабаков она никогда не любила. «Пусть победит достойнейший!»
Армия Кутузова шла на Запад. И кто-то погибал уже на чужой земле, но все равно – за Россию.
В первый день января 1814 года под снегом, ветром и дождем русские полки вступили на землю Франции.
«Едят они весьма дурно, как поселяне, так и жители городов; скряжничество их доходит до крайней степени; нечистота их отвратительна, как у богатых, так и у бедных людей. Народ вообще мало образован, немногие знают грамоте. Дома поселян выстроены мазанками и без полов, – записывал свои впечатления молодой офицер Н. Н. Муравьев. – Я спрашивал, где же очаровательная Франция, о которой нам говорили, и меня обнадеживали тем, что впереди будет, но мы двигались вперед и везде видели то же самое».
«Двигались вперед» – значит на Париж. Началось сражение за столицу – это стоило жизни шести тысячам русских солдат. К вечеру, понимая, что войско Александра I и его союзников уже ничто не удержит, Наполеон заговорил о сдаче города.
...30 марта 1814 года, около девяти часов утра, русские полки с развернутыми знаменами под барабанную дробь начали входить в Париж через ворота Сен-Мартен.
Наступала весна – парижская весна, способная кому угодно вскружить голову.
Первая настороженность местного населения по отношению к оккупационным войскам быстро прошла. Наши офицеры прекрасно говорили по-французски и не испытывали нехватки средств – жалованье русской армии за 1814 год было выдано в тройном размере. Неудивительно, что они пользовались невероятным успехом.
Пале-Рояль снова стал центром общения парижан и победителей, средоточием самой развеселой жизни. Дворец, уже позабывший своего неудачливого хозяина, герцога Орлеанского, в описаниях русского офицера Черткова представляется настоящим вертепом:
«На третьем этаже – сборище публичных девок, на втором – игра в рулетку. И лишь на первом для отвода глаз – ружейная мастерская».
Доходы девиц Пале-Рояля, понявших, что победители отнюдь не прижимисты, взлетели вверх. Даже если солдаты не знают по-французски, то на что же тогда существует язык любви?
«Вдруг являются обольстительные прелестницы. Они расхаживают с припрыжками, затрагивают всех мимо ходящих, припевая непристойные песни, и толпятся между множеством мужчин, собирающихся в сие время кучами...»
Конечно, увеселения Пале-Рояля привлекали далеко не всех. Париж есть Париж – невозможно не оценить все то, что столица Франции предлагала образованному человеку: театры, библиотеки и даже научные лекции, которые посещали русские офицеры.
«Как нам, так и солдатам хорошее житье было в Париже, – писал один из них. – Нам и в голову не приходила мысль, что мы в неприятельском городе».
На балу оставленная Наполеоном его первая жена Жозефина, танцуя с Александром I, сказала: «Ваше величество, мост Аустерлиц, вероятно, будет вами переименован? Ведь он назван в память того сражения, где вы были разбиты». «Вовсе нет, мадам! У меня даже не возникало подобной мысли, – улыбнулся Александр. – Мне вполне достаточно, что мои солдаты прошли по этому мосту».
Действительно, у русского государя было немало серьезных забот. И первая из них – дальнейшая судьба поверженного французского императора.
* * *
Точка была поставлена в Серебряном зале Елисейского дворца 6 апреля 1814 года. Здесь состоялся акт отречения Наполеона от власти. Со стороны России присутствовал генерал Павел Андреевич Шувалов.
Участники этого потрясающего своим драматизмом события нередко вспоминали его на склоне своих дней. Все подробности многократно описывались и в стихах, и в прозе. Художники использовали его как очень сильный, эффектный сюжет. Нечего и говорить, сколь детально о нем по горячим следам сообщали газеты и сколько самых разноречивых чувств вызвало оно у людей во всей Европе.
Каждый ощущал и великий трагизм, и великую справедливость свершившегося в Елисейском дворце. Разумеется, при этом особое внимание вызывала фигура генерала Шувалова, олицетворявшего собой народ-победитель.
...В церемонии, что состоялась в Елисейском дворце, все было тщательно продумано. И неудивительно, что из всей блистательной плеяды генералов 1812 года именно Павлу Андреевичу император Александр I поручил столь важную миссию. Шувалов много раз выполнял весьма сложные дипломатические задания. Одни только переговоры в Вене, например, шли несколько месяцев. И пожалуй, генерал куда лучше чувствовал себя в жаркой схватке среди свистящей картечи, чем под ледяным взглядом, например, императора Австрии. Однако никакой нажим, никакие уловки не могли заставить Шувалова поставить свою подпись на соглашении, хоть малейшим образом урезавшем интересы России. «Ревность его к оному и привязанность ко всему русскому были неограниченны», – писали о генерале современники.
Все кончено! Тот, кто считал себя властелином мира, теперь был вынужден сдаться на милость победителей. Носить потертый мундир, заказывать в «Корацце» самое дешевое блюдо, потом надеть императорскую корону и потерять ее? «Какой все же удивительный роман – моя жизнь!» – сказал однажды Наполеон.
Обходительный, великолепно образованный, Павел Андреевич мог бы сделать большую карьеру на дипломатическом поприще. Но от судьбы не уйдешь – он был чисто военная косточка, из тех, кто знает: «Есть упоение в бою у мрачной бездны на краю». И эта бездна разверзалась перед ним неоднократно. Совершая в войсках Суворова знаменитый переход через Альпы, Шувалов получил тяжелое ранение: пуля попала в бок. Он долго лечился, вернулся в строй, в двадцать лет был награжден «Георгием». В двадцать пять лет стал генералом. Могущественная родня тут была ни при чем – Павел Андреевич начал служить в звании подпоручика.
За два года до нападения Наполеона Шувалов отличился в войне со Швецией. Беспримерный марш-бросок наших войск через льды Ботнического залива был достоин войти в анналы всемирной военной истории: Шувалов первым ворвался на шведский берег.
Почти два десятилетия он провел в армии, в сражениях. Оттого, видимо, и не женился – времени не хватало, как не хватало на мундире места для наград. В «Биографиях российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов» их составитель указывает, что Павел Андреевич «имел все русские ордена до Святого Александра Невского включительно и много иностранных».
Шувалов выделялся даже среди блистательного ряда генералов – героев войны 1812 года. Это был удалец в полном смысле слова: куда ни поставь, он на своем месте. И отношение к нему Александра I, по его собственному признанию, было особенное: не просто как к своему флигель-адъютанту, а как к человеку, мнением которого он дорожил. Примечательно, что именно Шувалов убеждал Александра в необходимости назначить Кутузова главнокомандующим русской армии, чему сам император внутренне сопротивлялся.
* * *
Когда Париж остался уже далеко позади, «русский комиссар», как называли Шувалова, на одной из остановок обратился к Наполеону так, как требовал прежний титул низвергнутого императора:
– Ваше величество, есть подозрения, что на вас готовится покушение. Я готов предложить свой мундир, вы переоденетесь в него, а мне отдадите свою шинель. Мы с вами примерно одного роста, поэтому злоумышленники скорее нападут на меня, а не на вас.
Невероятно удивленный этим предложением, Наполеон спросил, зачем это нужно русскому генералу. И услышал ответ:
– Мой император поручил мне доставить вас к месту ссылки в целости и сохранности. Я выполняю его приказ.
Наполеон поблагодарил Шувалова, но переодеваться не стал. Несмотря на несколько острых моментов, путь был завершен благополучно. В маленьком городке Фрежюс на Лазурном Берегу Франции Наполеон должен был пересесть на корабль, курс которого лежал на остров Эльба.
– Прощайте, генерал, – сказал Наполеон, пристально глядя в лицо Шувалову. – Возьмите на память. – И протянул ему свою шпагу.
...Шпага Наполеона долго хранилась в семье Шуваловых. По одной версии, весной 1912 года, когда Россия готовилась отметить 100-летний юбилей войны с Наполеоном, графиня Воронцова-Дашкова, урожденная Шувалова, передала московскому музею саблю своего пращура.
Бытовала история и о том, что в 1918 году, после разграбления усадьбы Шуваловых, шпага попала в руки красного командира. Он погиб, и ею завладел какой-то махновец. Разумеется, тот не знал французского языка. Заманчиво, однако, предположить, сколь озадачен был бы новый хозяин оружия, если б кто-то потрудился перевести ему четкую надпись на лезвии:
«Первому консулу за египетскую кампанию. 1799 год».
В 1926 году шпага попала в Исторический музей, а в 2005-м экспонировалась на выставке «Наполеон и Александр».
* * *
Надежды маменек и барышень на выданье, что герои-женихи вот-вот вернутся в родные края, не спешили сбываться. Известие же о том, что русский оккупационный корпус останется в побежденной Франции на два-три года, и вовсе навело уныние не только на обе столицы, но и на все города и веси любезного Отечества. Эдак и в старых девах немудрено остаться. Приворожил, что ли, наших орлов этот Париж, будь он неладен!
Подобные опасения и досады у прекрасной половины российского населения появились отнюдь не на пустом месте. Кто, позвольте вас спросить, способен за такой срок выдержать осаду прелестных парижанок? Они-то вполне, с тех пор как русские вошли в Париж, успели оценить их мужскую привлекательность и, главное, щедрость.
Теперь не проходило и дня, чтобы на перекличке в полку кого-нибудь да недосчитывались. Солдатики потихоньку навсегда отчаливали из части, офицеры же обращались к начальству за разрешением сочетаться законным браком.
Самое интересное в музеях все-таки не предметы роскоши, даже высочайшего художественного достоинства и огромной ценности. В сущности, их можно увидеть во многих европейских сокровищницах. Куда интереснее взглянуть на мемориальные вещи, за которыми порой стоит такая история, что берись за перо и пиши роман. Подарок Наполеона русскому генералу Павлу Шувалову из их числа.
Случалось, долгое стояние во Франции приносило вполне зримые плоды. К примеру, подполковник С. С. Федоров, начальник инженеров в корпусе графа Воронцова, обвенчавшись с дочерью французского офицера Сидонией-Лаурой Вердевуа, готовился возвратиться домой в Россию не только с женой, но и с крошечной дочкой Софией.
Доподлинно также известно о свадьбах двух очень заметных лиц в Париже: командующего русским корпусом графа Михаила Семеновича Воронцова и кавалера многих военных орденов князя Сергея Петровича Трубецкого. Первого в недалеком будущем ожидает почетный пост новороссийского генерал-губернатора, а второго – сибирские рудники. Но тогда в Париже стрела Амура угодила одинаково в обоих: оба оказались женихами девиц, ехавших с маменьками на европейские курорты.
Избраннице Воронцова, Лизе Браницкой, к моменту венчания шел двадцать седьмой год – возраст для невесты того времени катастрофический. Ее энергичная мать поступила совершенно верно, решив, что в их Богом забытой Белой Церкви на Украине дочка может остаться в почтенном звании девицы навечно.