И вот теперь, победно толкнув двустворчатую дверь, Варвара Петровна с сияющим видом торжественно произнесла:
– Смотри, Пьер, смотри! Все, как тебе хотелось. Свет! – Она закружилась, подняв руки. – Сколько света!
– Что я вижу! Нет, этому невозможно поверить! – Полье с восхищением оглядывал комнату. – Дорогая моя! Я знал, что Бог послал мне в жены самую прекрасную женщину на свете и что всей жизни моей не хватит, чтобы изъяснить ей всю мою любовь. Но что эта нежная красавица может быть столь разумна и деятельна, нет, такого я никак не предполагал. Уж не грежу ли я?..
– Вовсе нет! Да что же тут странного? Ты ведь, уезжая, оставил все свои зарисовки и чертежи. Я показала их Александру Брюллову. Спросила его, возможно ли сделать так, как начерчено? И он, изучив твои бумаги, дал ответ: «Почему же нет, сударыня? Это, собственно, готовый проект и дома, и парка». Если бы ты знал, как я обрадовалась: значит, я могу сделать тебе сюрприз. Мне было очень трудно сдержаться и не выдать в письмах тебе, что тут у нас творится. – Сияя глазами, Варвара Петровна говорила горячо и быстро: – Ты не думай, тут тебе еще хватит работы! Нужно поставить теплицы. Ты же знаешь, как я люблю цветы. Вон на той большой поляне хочу посадить рододендроны и азалии. Помнишь клумбы в Пале-Рояле? Розовые, белые, сиреневые? Сказка!
Полье подхватил жену на руки, сделал несколько шагов и тут же отпустил ее, согнувшись и страшно закашлявшись. Потом сел на скамейку, сбитую строителями из остатков досок, и запрокинул голову, не отнимая платка ото рта.
– Что? Что это? – кричала Варвара Петровна и не слышала своего голоса.
...Через неполных пять месяцев после возвращения с Урала, 10 марта 1830 года, граф Полье скончался от скоротечной чахотки.
* * *
Бывает, что помутненное скорбью сознание заставляет совершать совершенно невозможные поступки. Варвара Петровна решила похоронить Полье не на кладбище, а вблизи дома, у подножия небольшого холма.
...Несколько дней и даже ночами при свете факелов крестьяне, собранные с окрестных деревень, кирками долбили каменистую почву холма. Образовался грот, внешняя стена которого имела вид стрельчатой готической арки с крестом наверху и была облицована гранитом темно-красного цвета.
В глубь усыпальницы вели двойные двустворчатые двери: первые – отлитые из железа, вторые – дубовые.
Внутри были выкопаны два углубления в размер могилы, в одном из которых покоился гроб Полье, закрытый массивной каменной плитой. Могилу рядом графиня предназначала для себя.
Любопытствующий путник, увидев открытые створки дверей, ведущих в склеп, мог услышать глухие рыдания и слова, повторяемые как заклятье: «Мы с тобой никогда не расстанемся!..»
Внутри мрачное и таинственное помещение украшала мраморная фигура коленопреклоненной женщины. «Руки ее, – как писали, – были простерты к драгоценному праху».
...Смерть мужа настолько потрясла графиню, что казалось, возврата к нормальной жизни уже не будет никогда. Порой Варвара Петровна выглядела полубезумной: прислуга отводила глаза, когда несчастная женщина, ни во что не вдаваясь и никого не замечая, шаркающей походкой брела к домовой церкви, где в молитве проводила долгие часы.
Иногда вдове отказывали ноги, но она требовала, чтобы ее подвели к иконам, и тогда горничные, по воспоминаниям, вели свою госпожу под руки.
Крепкий организм Варвары Петровны, как видно, не сдавался: через некоторое время она окрепла и уже выходила из дома самостоятельно, каждый день совершая один и тот же маршрут – к склепу. Причем появлялась она здесь обычно в сумерки, когда утихали дневные звуки: пенье птиц, голоса работавших в парке людей.
Конечно, «о чудесах», которые, как выражались, «творила вдовствующая графиня Полье в этом гроте», знала вся округа. Быть может, совсем не со зла, а по привычке не слишком доверять затянувшимся вдовьим переживаниям над Варварой Петровной посмеивались.
Остались любопытные воспоминания М.Ф. Каменской, дочери известного художника и модельера Федора Толстого, напечатанные в «Историческом вестнике» за 1894 год. Летом она жила в Парголове на даче и, конечно, много слышала о «неутешной вдовице», как называли Варвару Петровну, намекая, что не слишком верят во все эти «страсти по почившему Адольфу». Нельзя не заметить и откровенной иронии, которой сдобрен рассказ Каменской, сам по себе, надо признать, весьма выразительный.
Так выглядит сегодня склеп Полье, вернее, это печальные остатки того великолепия, в который превратила Варвара Петровна последний приют своего второго супруга Адольфа Полье. От этого необычайного памятника любви и вечной скорби, чье описание сохранилось в старых бумагах, остался лишь чугунный вход в подземелье – настолько мощный и крепкий, что никакие вандалы не смогли с ним справиться.
«О чудесах, которые творила вдовствующая графиня Полье в этом гроте на первых порах своего неистового горя по боготворимому мужу, может быть, и не все знают, и мне хочется о них рассказать, потому что они очень забавны... Плиту над телом покойного мужа графиня всякий день убирала своими руками богатейшими цветами.
Но ей этого было мало: так как половину ночи она проводила в гроте, где было темно, ей хотелось украсить так могилу своего Адольфа, чтобы и ночью она поражала своею красотой.
И вот графиня придумала для этого такой способ: она стала приказывать деревенским девчонкам и мальчишкам собирать для нее светящихся червячков и, говорят, платила за них по пятиалтынному за штуку.
Нанесут ей их, бывало, тьму-тьмущую, а она, как только смеркается, этих светляков по всему гроту разбросает... И поползет живая иллюминация, переливаясь фосфорическим светом, по пальмам, розам и лилиям! А графиня сидит в гроте далеко за полночь, любуется этой картиной, обливается горючими слезами и со своим Адольфом разговаривает. ..
Наконец, видно, ей спать захочется, пойдет домой отдохнуть, и мальчишки, и девчонки караулят ее и, как только она уйдет, шасть в грот! И давай собирать своих червяков в баночки и коробочки, а наутро новеньких немного добавят и опять продадут графине.
И не одни ребятишки приглядывали за неутешной вдовицей; кроме них, каждую ночь забирались в грот какие-то шалопаи-студенты, прятались по темным уголкам и оттуда следили за каждым движением графини: как она то полежит на плите, то походит по гроту, плачет, рыдает, слезы свои собирает в богатый батистовый носовой платок.
Все это, должно быть, сначала очень забавляло шалунов-студентов, но скоро им надоело быть только наблюдателями: им самим захотелось принять участие в этой ночной трагикомедии.
Вот раз, перед приходом графини, один из них спрыгнул в склеп и притих, а другие задвинули за ним плиту и попрятались... Приходит графиня, как всегда плачет, рыдает и упрекает обожаемого супруга за то, что покинул ее одну на белом свете... И вдруг из недр земли страшный замогильный голос отвечает:
– Я здесь, я жду тебя, приди ко мне!..
Быстрее молнии улепетнула вдова из грота, студенты с громким хохотом убежали восвояси по Адольфовой аллее».
...Не только местные жители, но и светские знакомые к потере Варвары Петровны особого сочувствия не проявляли. Вот и Пушкин писал своей невесте Натали: «Графиня Полье почти сумасшедшая; она спит до шести часов вечера и никого не принимает».
Но разве это новость, что человеком, потрясенным своим горем, владеет желание отстраниться от обыденной суеты и хотя бы во сне найти забвение и отдых от душевных мук? Вот причина удивившего Пушкина распорядка дня, нежелания никого видеть – вдова не хотела слышать слов, очевидно, ей не нужных. Впрочем, поэт мог позволить себе некую небрежность в описании странностей графини из опасения вызвать ревность Натали – Варвара Петровна оставалась одной из самых привлекательных женщин Петербурга, со спокойной, благородной манерой поведения, что, как известно, исключительно ценилось Александром Сергеевичем.
...Потянулись годы вдовства, закрепившие за Варварой Петровной репутацию человека, который щедро и безымянно помогает страждущим. Ни единая сплетня, ни единое дурное слово ее не коснулись. В петербургском обществе, где злословили обо всех, начиная с императора и кончая какой-нибудь верткой хористкой, такое явление – исключительная редкость.
И вообще, эта все еще красивая, знатная и богатая женщина жила весьма одиноко. Крайне редко появлялась она на дворцовых приемах, гуляньях, всевозможных увеселениях.
Впрочем, Варвара Петровна не слишком была привязана к Петербургу. Сыновья выросли и, как водится, отдалились, увлеченные собственной молодой жизнью. Графиня много путешествовала.
В Европе она повстречала маститого дипломата-вдовца, англичанина Джорджа Вильдинга, который получил титул усопшей жены, уроженки Италии, и стал князем Бутера ди Ридали. Оттого в мемуарах о нем писали как об итальянце.
Он настолько увлекся прелестной русской графиней, что выхлопотал себе назначение неаполитанским посланником в Петербург, где его звали попросту – князь Бутера.
Заговорили о грядущем браке. Но тут резко воспротивились сыновья Варвары Петровны, считая, что при определенных обстоятельствах этому соискателю, стань он законным супругом матери, может отойти часть их наследства. Дошло до того, что, как утверждала молва, один из сыновей в знак протеста подал просьбу императору отправить его на Кавказ под пули горцев.
Молодежь эгоистична: никто из молодых графов Шуваловых – на деле вполне славных ребят – не принимал в расчет чувство страха перед подступающими годами, которое угнетало Варвару Петровну. Лучшие годы ее жизни остались позади, близких подруг или внимательной родни не случилось. Кто бы в положении графини не думал о неизбежной старости, о желании иметь рядом живую душу, советчика, опору?
Вот почему Шувалова, несмотря на очень осложнившиеся отношения с сыновьями, осуждаемая родней, все же в 1836 году в третий раз сочеталась браком с влюбленным в нее англичанином. Это дало автору «Знаменитых россиян» семь десятков лет спустя написать по этому поводу:
«По странной иронии судьбы наследница огромного строгановского состояния, перехода коего к иноверцам так опасалась Екатерина II, была последовательно замужем за двумя иностранцами».
Князь Бутера между тем весьма быстро освоился в Северной столице. В. Вересаев в «Спутниках Пушкина» писал о Варваре Петровне, которая после женитьбы поэта на Н.Н. Гончаровой стала пусть дальней, но родней поэта: «Вечера, задававшиеся ею в Петербурге, отличались сказочною роскошью». На них бывали Пушкин с женой и Дантес.
Один наблюдатель так описывает дворец графини: «На лестнице рядами стояли лакеи в богатых ливреях. Редчайшие цветы наполняли воздух нежным благоуханием. Роскошь необыкновенная! Поднявшись наверх, мы очутились в великолепном саду; перед нами анфилада салонов, утопающих в цветах и зелени. В обширных апартаментах раздавались упоительные звуки музыки невидимого оркестра.
Совершенно волшебный, очаровательный замок. Большая зала с ее беломраморными стенами, украшенными золотом, представлялась храмом огня – она пылала».
...Третий брак Варвары Петровны продолжался неполных пять лет – в 1841 году князь Бутера умер.
В том же году скончался и ее отец, князь Петр Федорович Шаховской, которому когда-то врачи предсказывали скорую смерть от злой чахотки и который пережил свою несчастную жену Елизавету Борисовну на сорок пять лет.
...Удивительна доля Варвары Петровны Шуваловой-Полье-Бутера. Богатство буквально преследовало ее: от своего последнего супруга она унаследовала огромные художественные ценности, виллу в Палермо, где у нее гостил Николай I с женой. Но это богатство не принесло ей благоденствия, в котором судьба зачастую не отказывает совершенно заурядным женщинам.
Сыновья Варвары Петровны выросли вполне достойными людьми, с прекрасной внешностью, положением в обществе и большим состоянием. Но все эти дарованные судьбой блага не поубавили в них молодого эгоизма: оба не одобряли попыток матери обрести счастье в замужестве. Особенно они возмутились, когда она собралась под венец в третий раз. О.С. Павлищева, сестра Пушкина, писала по этому поводу: «Полье... выходит наконец заму ж за итальянца – не графа, но очень богатого, Бутера... Ее сын так этим удручен, что уехал на Кавказ и поступил в армию». Но и третье замужество Варвары Петровны было недолгим. На портрете она вновь в траурном платье.
Как положено, Варвара Петровна обратилась за разрешением на строительство в консисторию. Любопытная деталь: ее прошение удовлетворили, но поставили условие – между могилой Полье, как иноверца, и возводимым православным храмом должно сохраняться оговоренное расстояние. Не приходится сомневаться, что это было выполнено.
Здание церкви, чрезвычайно трудоемкое, возводили пятнадцать лет. По воспоминаниям, даже холм был засажен растительностью, которая создавала совершенно необыкновенную цветовую гамму, особенно осенью.
В наши дни, конечно, все выглядит намного проще, но нельзя не изумиться самому факту восстановления и содержания в безупречном порядке уникального здания. Церковь и сегодня выполняет свою главную и сокровенную миссию, как всякий русский храм. С каким-то особым чувством читаешь выставленное в витрине у входа пояснение:
«Церковь святых апостолов Петра и Павла – это памятник, который воздвигнут женской Любовью и безграничной Скорбью над могилой самого дорогого, самого близкого человека».