Демидовы, Шереметевы, Строгановы – их финансовое могущество укреплялось и наращивалось несколькими поколениями. Безбородко же понадобилось менее трех десятков лет, чтобы стать весьма состоятельным человеком. Десятки тысяч крепостных, огромные угодья в самых плодородных областях России, права на владения доходными предприятиями: соляными, рыбными и проч.
Относительно быстрое, невероятное по своим размерам обогащение, чины, награды, неизменная благосклонность Зимнего дворца тем не менее не изменили характера Безбородко. В нем не было ни капли вельможной спеси, сознания своей избранности.
Вероятно, понимая, что завидовать таким людям, как Александр Андреевич, бессмысленно – они слишком уникальны и все получили за собственные заслуги, – к екатерининскому «фактотуму» современники относились с явной приязнью, а если и подтрунивали над его причудами, то совершенно беззлобно. У Безбородко, скажем, была страсть к драгоценным камням. Он по-детски веселился, пересыпая их из ладони в ладонь и показывая собеседнику прихотливый блеск своих сокровищ. На кафтане у него пуговицы были бриллиантовые, пряжки на туфлях – тоже.
Дворцовую жизнь, разного рода увеселения, а пуще всего церемониалы Безбородко терпеть не мог и увиливал от них под любым предлогом. Возможно, он чувствовал, что при всем своем могуществе остается в глазах придворных все тем же чудаковатым провинциалом, не знающим куртуазного обращения.
Мало кто замечал, что, не получив регулярного образования, помощник Екатерины своими познаниями превосходит многих людей ее круга. Со страстью Безбородко собирал библиотеку, запоем читал книги по разным отраслям знаний – невероятная быстрота восприятия и здесь помогала ему. Как все самородки, он находил кратчайший путь к постижению вопросов науки, искусства, обнаружив страсть к живописи, архитектуре, театру, особенно приохотился к опере и балету.
С 1781 года, когда матушка Екатерина обзавелась собственным театром – Эрмитажем, только чрезвычайные дела могли заставить князя пропустить представление. Спектакли давались два-три раза в неделю. Приглашенные гости – обычно не более трех десятков – проходили из здания Эрмитажа-музея через галерею над романтичной Зимней канавкой и попадали в небольшой, всего на триста человек, зал, напоминавший античный театр, где зрительские места полукружьями спускаются к сцене.
Это детище великого зодчего итальянца Джакомо Кваренги императрица – дама требовательная и имевшая хороший вкус – весьма одобрила. Одно ее смущало: в кринолине тяжело было сидеть на скамейках, хотя и мягких, но без спинки. Тогда для государыни и тех, кого она хотела данным вечером видеть соседями, стали ставить кресла. Разумеется, и тут ее «фактотум» был незаменим; выросший в отдалении от храмов Мельпомены, Безбо-родко удивлял государыню своими меткими интересными суждениями.
...А наяды, русалки, нимфы и прочая балетная прелесть, на погибель таким мужчинам, как чувствительный Александр Андреевич, созданные, летали, кружились, ручки-ножки делали и так и сяк, а легкая кисея сценической одежды не мешала созерцать юные тела.
О Господи! Безбородко беспокойно ерзал в своем кресле и дышал так шумно, что Екатерина, прикрываясь веером, шептала ему:
– Друг мой, вы мне весь оркестр заглушаете. Не волнуйтесь! Пожалуй, вас эдак удар хватит.
Тот, кто не был в Эрмитажном театре, должен непременно побывать там. Ибо эти стены одни из немногих сохранили аромат екатерининского времени. С той поры здесь мало что изменилось. Зрители, как и прежде, вольны сами выбрать себе приглянувшееся место. Правда, сегодня в зале, нарядном как бонбоньерка, нет тех трех кресел, расположенных прямо у сцены, на одном из которых обычно сидела Екатерина Великая.
К этому времени все уже привыкли считать Безбородко убежденным, холостяком, совершенно сознательно не желающим связывать себя узами брака. Тем не менее среди старых бумаг, имеющих отношение к канцлеру, сохранились письма его родителей с Украины, которые беспокоились, отчего у их сына не ладится личная жизнь. Тот упорно отвечал, что «чужд всяких обязательств и самого в них намерения». Под «обязательствами», видимо, надо понимать брачные узы. Однако не всегда Безбородко держался подобного мнения: было время, когда он пережил личную драму, оставившую в его душе, возможно, всю жизнь незаживающий след. На эту мысль наводит имеющееся в старых бумагах указание на то, что когда-то существовало «охлаждение» между ним и «старшим Воронцовым за то, что свадьба графа Безбородко с Прасковьей расстроилась». Кто она, эта Прасковья, и каким образом соперник перешел жениху дорогу, мы, наверное, уже не узнаем никогда.
Время шло, и, как всякий мужчина, Безбородко чувствовал некую недостачу, которую не могут восполнить никакие походы по злачным местам: отсутствие в его роскошном доме женщины. И она появилась – пусть и не в статусе законной супруги.
...Танцовщица Ольга Каратыгина, чей отец служил экономом в Театральном училище, к тому времени была известна не только хореографическими талантами. Ее квартиру на Мещанской улице посещали и представители «золотой молодежи» Петербурга, и богатые купчики, наезжавшие в столицу покуролесить, свести знакомства с хорошенькими, общительными девицами. Ольга как раз и была такой. Задорная, острая на язык, смелая в обращении, она пользовалась своеобразной популярностью у гуляк Петербурга. И ради лукавых Ольгиных глаз много безумий свершалось – в моде были нежные страсти, поклонение прекрасному полу, в каких бы формах они ни проявлялись.
Однажды бравый молодой купец Иван Рожков поспорил в компании приятелей на тысячу рублей, что въедет на своем сибирском иноходце прямо в гости к «петербургской Аспазии» (древнегреческой богине любви. – Л.Т.), под именем которой была известна прелестная танцовщица Каратыгина.
Ее квартира располагалась на четвертом этаже дома, что не помешало всаднику легко справиться с этим препятствием. В ознаменование своей победы молодец выпил залпом бутылку шампанского и, не слезая с лошади, тем же манером съехал обратно на улицу.
Правда, сам Рожков вспоминал этот случай несколько иначе и утверждал, что въехал прямо в «фатеру» Ольги, где, кстати, она была далеко не одна. «Окружили меня гости, – расписывал удалец свой подвиг, – особ до десяти будет, да и кричат: "Браво, Рожков! Шампанского!" И вот ливрейный лакей подает мне на подносе налитую рюмку, но барышня сама схватила эту рюмку и выпила, не поморщась, примолвив: "Это за твое здоровье, а тебе подадут целую бутылку"».
Так и встает перед глазами столь живописная картина. Разгоряченный своей удалью красавец всадник, белая лошадь, бьющая копытом по паркету, и прелестная женщина с высоко поднятым бокалом искрящегося напитка!
...Безошибочным чутьем бывалого охотника Безбородко учуял в жизнерадостной вакханке на сцене тот тип женщины, который ему был нужен. Естественно, Олечка Каратыгина переместилась с четвертого этажа дома на Мещанской в роскошные апартаменты нового покровителя. Так началась самая долгая привязанность Безбородко.
Ольгу он содержал по-царски и не мешал ей продолжать балетную карьеру. Однако та оборвалась сама собой – Каратыгина родила князю дочь и больше уже не выходила на сцену.
Девочку назвали Натальей. Трудно было ожидать от Безбородко, этого неисправимого сладострастника, столько пылкого отцовского чувства – многие глазам бы своим не поверили!
Первое лицо в государстве после императрицы, гроза Запада и Востока, Безбородко превращался в Бог знает какое забавное существо, в клоуна-пересмешника, играя на ковре с уже пытавшейся ходить малышкой и стараясь ее развлечь.
Александр Андреевич дал дочери свое отчество, но фамилия ее была Верицкая – по наименованию деревеньки, которую Екатерина в длинной череде своих милостей пожаловала ему первой.
...Девочка росла в атмосфере родительского обожания. От Александра Андреевича маленькая Наташа не слышала резкого слова, не ведала рассеянного безразличия, что нередко выпадало на долю юных отпрысков самых знатных фамилий: в те времена детей сплошь и рядом передавали на руки нянькам и гувернерам. Маменька и папенька были весьма нечастыми гостями в комнатах своих наследников.
Память о доброй отцовской руке, о его забавах с ней, о ласке и сердечности выросшая Наталья Александровна хранила в своей душе как нечто светлое, дивное, незабвенное.
На склоне лет, вспоминая отца, она писала князю Виктору Кочубею, который по родству с Безбородко фактически приходился ей двоюродным братом:
«О сем священнейшем для меня имени не могу слышать равнодушно, и по мере моего возраста я более и более чувствовала мою в нем потерю и сиротство, лишаясь в нем всего, что было для меня священнейшего».
Несомненно, удачно сложившейся жизнью Наталья Александровна Верицкая была обязана и своей матери. Та сумела надолго удержаться возле Безбородко, сделалась, можно сказать, его домоправительницей, доверенным лицом и таким образом обеспечила себе и дочери полное благоденствие.
Надо думать, это ей давалось нелегко. Как всякую женщину, ее не могли оставлять равнодушной бесконечные увлечения князя, который продолжал менять своих «метресс». Дело иногда принимало такой скандальный оборот, что это обсуждали обе столицы.
Чего стоила одна история с итальянской актрисой и певицей Давиа, которая, обобрав пол-Петербурга, принялась за сокровища потерявшего от нее голову Безбородко. Долго императрица терпела обнаглевшую гастролершу. Но доходившие до нее слухи о слишком ретивой примадонне хоть кого могли вывести из равновесия: синьора Давиа не только дарила свою благосклонность замороченным поклонникам за огромные суммы, но и издевалась над ними, выказывая свою власть, – пускала в ход хлыст, давала пощечины.
Благосклонность голосистой синьоры Безбородко приобрел за 50 тысяч рублей – на такую сумму было куплено ей драгоценностей. Екатерина, возмутясь непомерным расточительством, не стала продлевать с примадонной контракта. Узнав же, что Безбородко в качестве утешения подарил ей к тому же 40 тысяч рублей (оперная певица на столичной сцене получала 200–250 рублей в год), и вовсе приказала ловкой бабенке в двадцать четыре часа убраться из России.
...Едва русские снега замели след итальянской дивы, словно выдворенной петербургской метелью за непомерную алчность, как в театральном мире Северной столицы стал назревать новый скандал.
Связан он был с появлением на сцене Эрмитажа воспитанницы Театральной школы Елизаветы Федоровой, которой не исполнилось еще и восемнадцати лет. Ее дебют 29 января 1790 года прошел с оглушительным успехом, подтвержденным последующими спектаклями.
«Прекрасный голос, восхитительное пение, искусная игра и пригожее лицо», как писали, «доставили» Елизавете «счастье быть известною и любимицею Екатерины».
В знак особой монаршей милости дебютантке приказано было взять сценическую фамилию Уранова – по названию недавно открытой планеты. Аналогия напрашивалась сама собой – на театральном небе России, благоденствующей под скипетром мудрой монархини, засияла яркая звездочка.
Здесь выдающаяся певица Елизавета Сандунова запечатлена в зрелых годах. Где огненные черные глаза, сводившие с ума пол-Петербурга? Где некогда прелестное личико? Пухлые щеки изменили его не в лучшую сторону. Годы, годы – погубители вы наши! Да и личных неприятностей выпало на долю Сандуновой немало. Однако благодаря сильному характеру и пылкому артистическому темпераменту век актрисы оказался очень долгим.
Уставшая от государственных дел, государыня иной раз вносила поправки в расписание эрмитажных представлений, чтобы лишний раз услышать прекрасный голос.
Зрители, разумеется, разделяли вкус государыни – по окончании спектакля к стройным ножкам певицы летели кошельки с ассигнациями, драгоценности, собольи меха, чтобы всеобщая любимица не простудила горло.
Стоит отметить, что Лизонька – яркая брюнетка с выразительными черными глазами и прекрасной фигурой – восхищала мужскую половину зала не только блистательным меццо-сопрано и драматическим мастерством. Она обладала тем, что сейчас называют сексапильностью: телесная притягательность у нее была необыкновенная
Один петербургский студент, наблюдая любимую актрису на сцене, написал в своем дневнике, что она будит в нем мысли, совсем не связанные с высоким искусством.
Каково же было записному ловеласу Безбородко созерцать все эти прелести на расстоянии каких-нибудь двух-трех аршин?
И решение пришло немедленно. Взяв себе в подмогу директора театра Соймонова и 80 тысяч рублей наличными, канцлер Российской империи направился прямиком к мадемуазель Урановой на дом с целью сделать ей известного рода предложение.
Перестаньте льститься ложно
И мыслить так безбожно,
Что деньгами возможно
В любовь к себе склонять.
Любовники слепые,
За перстни дорогие,
За деньги золотые
Красотки городские
Лишь могут вас ласкать.
Должно быть, Безбородко не раз слышал эти куплеты в исполнении прельстительной девицы, однако на то и сцена, чтобы угощать зрителей всякой небывальщиной. У него и сомнения не было, что Лизонька, так балуемая публикой, разбирается, где песенки, а где жизнь.
Восемьдесят тысяч «екатерининских» рублей – это целое состояние даже для очень обеспеченного человека. Что уж говорить о только начавшей свою карьеру артистке!
Однако Лизонька Уранова, взяв из рук сиятельного поклонника толстую пачку ассигнаций, швырнула ее в камин, возле которого грелась: тот вспыхнул, моментально сожрав необычное топливо. Оказалось, что у девушки есть возлюбленный, можно сказать, жених – известный и весьма высоко ценимый петербургскими театралами актер Сила Сандунов.
Наличие счастливого соперника лишь распалило Безбородко. Возможно, он действительно питал к Лизе нежные чувства и отнюдь не только золотом старался завоевать ее благосклонность. «Радость, выслушай два слова: где ты, светик мой, живешь?» Считается, что эти строки сочинил влюбленный вельможа в период его ухаживания за прелестной актрисой.
Но такие вирши никак не подействовали на неуступчивую Лизу, желавшую стать законной женой столичного премьера, и Безбородко вновь прибегнул к старому, как мир, средству – золоту. Одновременно пошел он в наступление и на Сандунова, которому пригрозили увольнением из театра. Существует и другая, редко упоминаемая, версия: актер обладал очень капризным характером, интриговал и постоянно требовал повышения жалованья. В это легко поверить – сложный характер Сандунова не раз становился причиной конфликтов и на сцене, и в жизни. Но домогательства вельможи его очень задели. Он пошел ва-банк. На одном из спектаклей актер прочитал перед распаленной всеми этими страстями публикой довольно смелый монолог собственного сочинения:
Теперь иду искать в комедиях господ,
Мне б кои за труды достойный дали плод.
Где б театральные и графы, и бароны
Не сыпали б моим Лизеттам миллионы.
Слова любимого публикой актера в самом расцвете мужественной яркой красоты – Сандунов был много старше своей Лизетты – произвели большое впечатление: зал взорвался аплодисментами, выражая свою солидарность с влюбленными.
Поддержка публики окрылила Сандунова и Лизу, они не собирались отступать и изыскивали новые способы защитить свою любовь. Невеста Силы Николаевича решила обратиться к самой императрице, причем на глазах у всех, прилюдно, чтобы, так сказать, дать возможность, матушке Екатерине проявить свою мудрость, доброту и справедливость по отношению к бедной девушке-простолюдинке.