– Я догадывалась, что вы это скажете, – быстро заявила Люси. – Но у миссис Феррарс не было ни одной причины делать вид, что я ей нравлюсь, если в действительности это не так. А мне очень важно ей понравиться. Нет, вам все равно не удастся разубедить меня. Теперь я уверена, что все кончится хорошо и никаких трудностей не будет. Миссис Феррарс – очаровательная дама, такая же как и ваша сестра. Они обе восхитительны! Не понимаю, почему вы никогда не рассказывали, какая приятная дама миссис Дэшвуд.
На это Элинор не нашлась что ответить, поэтому не стала и пытаться.
– Вы больны, мисс Дэшвуд? Вы подавлены, все время молчите… Вы уверены, что с вами все в порядке?
– В жизни не чувствовала себя лучше.
– Я очень рада это слышать, но только вид у вас все-таки больной. Будет очень жаль, если вы серьезно расхвораетесь. Ведь вы, и только вы все это время поддерживали и утешали меня. Одному Богу известно, что бы я делала без вашей дружбы.
Элинор попыталась придумать вежливый ответ, хотя честно сомневалась в успехе. Однако Люси это не обескуражило, так как она добавила:
– Конечно, я ни минуты не сомневаюсь в вашем расположении ко мне, и, если не считать любви Эдварда, оно является одним из величайших моих утешений. Бедный Эдвард! Но теперь у меня есть для него хорошая новость. Мы сможем встречаться, причем довольно часто. Леди Мидлтон в восторге от миссис Дэшвуд, поэтому мы наверняка станем частыми гостями на Харли-стрит. Я же знаю, что Эдвард проводит половину своего времени у сестры. Да и леди Мидлтон и миссис Феррарс теперь станут обмениваться визитами. Кстати, миссис Феррарс и ваша сестра были настолько добры, что пригласили меня бывать у них тоже. Ах, какие они восхитительные женщины! Право же, если вы когда-нибудь решите рассказать вашей сестре, какого высокого я о ней мнения, вам будет трудно подобрать нужные слова.
Элинор не оправдала надежд Люси и не дала ей оснований надеяться, что передаст миссис Джон Дэшвуд содержание их беседы.
– Уверена, я бы сразу заметила, если бы миссис Феррарс меня невзлюбила. Если бы, к примеру, она только слегка мне кивнула, не сказав ни слова, а потом перестала замечать и ни разу не взглянула на меня приветливо… в общем, вы понимаете, что я имею в виду. Если бы она сурово обошлась со мной, я оставила бы всякую надежду. Если уж она кого-нибудь невзлюбит, с этим ничего невозможно поделать.
Элинор была избавлена от необходимости отвечать на этот злорадно-торжествующий выпад, потому что внезапно распахнулась дверь и слуга доложил о приходе мистера Феррарса. Следом за ним в гостиную вошел Эдвард.
Воцарилась тягостная неловкость, ясно отразившаяся на лицах всех невольных участников сцены. Все трое выглядели довольно глупо, а Эдвард, казалось, никак не мог решить, проходить ли в комнату или тотчас убраться восвояси. Они попали в то самое положение, коего всячески стремились избегнуть, причем при самом неблагоприятном стечении обстоятельств. Они встретились втроем, да к тому же еще наедине. Первыми опомнились дамы. Люси считала себя обязанной сохранять видимость тайны, поэтому она лишь поздоровалась и больше ничего не говорила, постаравшись выразить всю свою нежность взглядом.
Элинор же предстояло сыграть роль хозяйки, с которой она непременно желала справиться хорошо. Она заставила себя поздороваться с гостем вежливо и почти непринужденно, а после еще одного усилия полностью овладела собой. Ни присутствие Люси, ни чувство некоторой несправедливости, проявленное по отношению к ней самой, не помешало Элинор сказать Эдварду, что она очень рада его видеть и сожалеет, что он не застал их дома раньше. Она не побоялась выказать ему знаки дружеского расположения, на которые он, по ее мнению, имел право как друг семьи и почти родственник, хотя за каждым ее жестом пристально следили внимательные глаза Люси.
Ее спокойствие несколько приободрило Эдварда, и он даже осмелился сесть, хотя и был смущен гораздо больше девушек, что было оправдано положением вещей, но являлось, несомненно, редким качеством для мужчин. Но в его сердце не было равнодушия, как у Люси, а совесть не была чиста, как у Элинор.
Люси сидела скромно, чинно и хранила молчание, решительно не желая помочь остальным. Говорила только одна Элинор. Не дожидаясь вопросов, она сама рассказала, как здоровье миссис Дэшвуд, как им нравится Лондон, то есть все то, о чем он непременно должен был справиться, хотя и промолчал.
Мало того, вскоре она проявила истинную самоотверженность и оставила своих гостей наедине под предлогом необходимости позвать сестру. Она даже помедлила несколько минут на лестнице, прежде чем войти к сестре. После этого у Эдварда и Люси уже не осталось времени на излияние чувств, поскольку радость заставила Марианну со всех ног устремиться в гостиную. Радость от встречи с ним, как и все ее чувства, была очень сильной, а выражалась уж вовсе бурно. Она протянула ему руку и воскликнула с сестринской нежностью:
– Милый Эдвард! Как я рада вас видеть. Эта счастливая минута вознаграждает меня за все остальное.
Эдвард честно попытался ответить на искренний порыв девушки так, как она заслуживает, однако при свидетелях не решился сказать и половины того, что в действительности чувствовал. Они все снова сели и несколько минут молчали. Марианна смотрела чувственным, полным нежности взглядом то на Эдварда, то на Элинор, сожалея лишь о том, что неуместное присутствие Люси не дает им должным образом выразить радость от встречи. Первым заговорил Эдвард. Он отметил, что у Марианны нездоровый вид, и с тревогой поинтересовался, не вреден ли ей Лондон.
– Ах, не стоит думать обо мне! – пылко воскликнула она. – Нет нужды думать о моем здоровье. Вы же видите, что Элинор вполне здорова, и этого должно быть достаточно для вас обоих.
Эта реплика не была рассчитана на то, чтобы облегчить положение Эдварда, так же как и Элинор, не могла она и вызвать добрых чувств у Люси, которая посмотрела на Марианну отнюдь не добрым взглядом.
– Вам нравится Лондон? – задал Эдвард первый пришедший в голову вопрос.
– Нисколько. Я надеялась, что найду здесь много интересного и приятного, но ошиблась. Ваш визит, Эдвард, – единственная радость, которую он мне подарил. И, благодарение Богу, вы ничуть не изменились.
Марианна умолкла, но беседу никто не поддержал.
– Мне кажется, Элинор, – продолжила Марианна, – что нам следует поручить себя заботам Эдварда на обратном пути в Бартон. Мы уедем через неделю или две. Надеюсь, мы не слишком обременим Эдварда?
Бедный Эдвард что-то пробормотал, но никто не понял, что именно, в том числе он сам. Однако Марианна заметила его смущение, без труда истолковала его, причем в наиболее предпочтительном для себя смысле, совершенно успокоилась и вскоре заговорила о другом:
– Знаете, Эдвард, какой ужасный день мы провели вчера на Харли-стрит. Там было так скучно, невыносимо скучно! Я должна многое вам об этом рассказать, но, к сожалению, сейчас не могу.
Проявив таким образом удивительную сдержанность, она отложила свой рассказ до времени, когда они будут избавлены от посторонних. Ей очень хотелось сообщить Эдварду, что их общих родственников она нашла еще более неприятными, чем прежде, а его мать и вовсе ужасной.
– Но почему там не было вас, Эдвард? Почему вы не пришли?
– Я обещал быть в другом месте.
– Обещали? Ну и что? Ведь это помешало вам повидаться с нами!
– Вероятно, мисс Марианна полагает, – воскликнула Люси, радуясь возможности хотя бы в чем-то свести с ней счеты, – что молодые джентльмены не должны держать обещаний, если им этого не хочется?
Элинор страшно разозлилась, но Марианна, скорее всего, не заметила сарказма и спокойно ответила:
– Нет, что вы. Если серьезно, я не сомневаюсь, что только чувство долга помешало Эдварду присоединиться к нам на Харли-стрит. Я искренне верю, что более совестливого и обязательного человека на свете не существует. Все свои обещания он исполняет с неизменной точностью, пусть даже оно будет самым пустячным и идет вразрез с его собственными интересами. Совесть не позволяет ему огорчать или обманывать других. Из всех моих знакомых только он совершенно лишен эгоизма. Эдвард, все это чистая правда, поэтому я не собираюсь молчать. Что? Вас никогда и никто не хвалил? В таком случае вам никак нельзя быть моим другом. Всем, кто принимает мою любовь и уважение, приходится мириться с тем, что я вслух говорю об их достоинствах.
Однако ее пылкая речь была произнесена в неудачном месте и в неудачное время. А на Эдварда она произвела такое впечатление, что он почти сразу же встал и собрался откланяться.
– Почему вы уходите! – вскричала Марианна. – Как хотите, дорогой Эдвард, но я вас не отпущу.
Отведя его в сторону, она прошептала, что Люси непременно вот-вот уйдет. Но даже эти заверения не помогли, и Эдвард ретировался. Люси, которая при любых обстоятельствах пересидела бы его, сколько бы ни продлился его визит, вскоре последовала его примеру.
– Интересно, почему она так зачастила к нам? – возмутилась Марианна. – Неужели она не видит, что совершенно лишняя? Как, должно быть, был раздосадован Эдвард!
– Но отчего же? Мы все его друзья, к тому же с Люси он знаком гораздо дольше, чем с нами. Почему же ты считаешь, что ему было неприятно ее увидеть?
Марианна пристально посмотрела на сестру и ответила:
– Ты же знаешь, Элинор, что я не переношу таких разговоров. Если же ты надеешься, что я начну тебе возражать, то совершенно напрасно. Могла бы и вспомнить, что я на такие вещи не способна. Я никогда не опущусь до того, чтобы произносить заверения, в которых никто не нуждается.
Она вышла из комнаты, а Элинор не осмелилась последовать за ней, чтобы продолжить разговор. Она дала Люси обещание хранить тайну, а значит, не могла раскрыть карты перед сестрой. А ведь ей необходимо было сообщить Марианне сведения, которые убедили бы ее, что, какими бы тяжкими ни были последствия упорного заблуждения, ей придется смириться. Элинор оставалось только надеяться, что Эдвард постарается пореже представлять Марианне возможность излить на него и Элинор поток своих теплых и абсолютно неуместных чувств. Она верила, что он избавит их от повторения той боли, которую оба испытали во время последнего свидания. И у нее были все причины для таких надежд.
Глава 36
Через несколько дней после этой встречи газеты поведали миру, что супруга Томаса Палмера, эсквайра, благополучно произвела на свет сына и наследника. Появившаяся в газете заметка доставила немало приятных минут близким четы Палмер, которые уже знали о знаменательном событии.
Это событие, ставшее источником счастья и необыкновенного воодушевления миссис Дженнингс, совершенно изменило ее распорядок дня, а следовательно, повлияло и на времяпрепровождение гостивших у нее сестер Дэшвуд. Понятно, что миссис Дженнингс желала проводить как можно больше времени с дочерью, поэтому она отправлялась к Шарлотте с самого раннего утра, а возвращалась домой только поздно вечером. Элинор и Марианна по настоятельному приглашению Мидлтонов теперь проводили целый день на Кондуит-стрит. Они бы предпочли оставаться в доме на Беркли-стрит хотя бы утром, но не спорить же из-за этого со всеми! Поэтому им пришлось проводить долгие часы в компании леди Мидлтон и сестер Стил, от чего никто не получал удовольствия, хотя и постоянно звучали заверения в обратном.
Они были слишком умны, чтобы быть желанными спутницами для леди Мидлтон, а сестры Стил завистливыми взглядами видели в них только наглых захватчиц, вторгшихся на территорию, которую они считали своей, и посягающих на внимание хозяйки дома, которое должно было принадлежать только им одним. Хотя никто не мог бы проявить больше любезности к девушкам, чем леди Мидлтон, она их не любила. Они не считали нужным льстить ей или ее детям, а значит, по ее мнению, никак не могли быть доброжелательными. Обе мисс Дэшвуд любили читать, то есть их можно было вполне обоснованно заподозрить в язвительности. Правда, вероятнее всего, она не слишком точно знала, что такое настоящая язвительность, но это не имело значения. Понятие было модным и широко употреблялось.
Присутствие сестер Дэшвуд особенно тяготило леди Мидлтон и Люси. Первой оно мешало предаваться безделью, а второй – заниматься делом. Леди Мидлтон никак не могла сидеть перед ними сложа руки, а Люси не решалась пустить в ход свою обычную лесть, которую она всегда так старательно обдумывала, обоснованно опасаясь открытого презрения со стороны Элинор и Марианны. И только вторая мисс Стил не слишком огорчалась появлению в доме лишних людей. Сестры Дэшвуд вполне могли, если бы захотели, совершенно примирить ее со своим присутствием. Если бы кто-то из них в подробностях рассказал ей об интрижке Марианны с мистером Уиллоби, она почувствовала бы себя вполне вознагражденной за принесенную ею жертву – потерю лучшего места у камина, которое она всегда занимала после обеда. Но шаг к примирению так и не был сделан, хотя мисс Стил часто сообщала Элинор, что глубоко сочувствует ее сестре, а Марианне постоянно намекала на мужское непостоянство. Первая слушала ее с полным безразличием, а вторая – с выражением брезгливого презрения на лице. Тем не менее они все равно могли заручиться ее поддержкой, причем без особого труда, если хотя бы иногда позволяли себе насмешливые намеки насчет ее доктора. Но они не были склонны сделать даже такую малость для нее. Поэтому, когда сэр Джон не обедал дома, мисс Стил случалось за целый день не услышать ни одной шуточки по своему адресу, разве что за исключением тех, которые она отпускала сама.
Взаимная зависть и неудовольствие оставались совершенно неведомыми миссис Дженнингс. Она искренне полагала, что молодые девушки только рады возможности проводить побольше времени вместе. Каждый вечер она не забывала вслух поздравить своих юных приятельниц с тем, что им больше не приходится скучать со старухой. Несколько раз она заезжала к сэру Джону, иногда встречала девушек дома, но неизменно пребывала в превосходном настроении, была весела и преисполнена энтузиазма. Хорошее самочувствие Шарлотты, по ее разумению, являлось исключительно ее заслугой. Она в любой момент была готова дать полный отчет о состоянии здоровья Шарлотты, причем настолько подробный, что заинтересоваться им могли только мисс Стил. Только одна вещь ее тревожила и являлась поводом для постоянных жалоб. Мистер Палмер придерживался обычного для представителя его пола, но совершенно неестественного для молодого отца убеждения, что все младенцы похожи друг на друга. И хотя она сама отчетливо различала в младенце черты сходства со всеми родственниками с обеих сторон, убедить в этом его отца не было никакой возможности. Он продолжал утверждать, что его малыш ничем не отличается от остальных младенцев такого возраста, и даже не соглашался с очевидной истиной, что это самое замечательное дитя в мире.
Теперь мне предстоит поведать о неприятности, постигшей миссис Джон Дэшвуд. Когда ее сестры и миссис Дженнингс впервые посетили дом на Харли-стрит, там случайно оказалась еще одна ее знакомая. Это обстоятельство на первый взгляд никакой опасностью не угрожало. Но когда воображение других людей уводит их далеко в сторону от реальности и заставляет неверно судить о нашем поведении, опираясь на незначительные детали, всегда возможны случайности. Так вот: слегка запоздавшая дама позволила своему воображению завести себя так далеко от действительности и даже вероятности, что, познакомившись с мисс Дэшвуд – сестрами Джона Дэшвуда, решила, что они гостят на Харли-стрит. Из-за этого совершенно неверного умозаключения два дня спустя Элинор и Марианна получили приглашение вместе с мистером и миссис Дэшвуд посетить небольшой музыкальный вечер, который упомянутая дама устраивала в своем доме. Из-за этого обстоятельства миссис Дэшвуд пришлось терпеть ужасные неудобства: во-первых, послать за золовками экипаж, а во-вторых, что гораздо хуже, ощутить на себе неприятные последствия такого неуместного внимания к ним (они же могут счесть ее обязанной и в другой раз взять их с собой). Правда, у нее всегда была возможность отказать им, но этого ей казалось мало. Когда люди поступают дурно и знают об этом, их чрезвычайно оскорбляет, если кто-то ожидает от них чего-то лучшего.
Марианна со временем настолько привыкла каждый день выезжать, что вскоре ей уже было безразлично, ехать или нет. Она спокойно и автоматически одевалась, готовясь к каждому вечеру и не ожидая от него никакого удовольствия. Часто она до самого последнего момента не знала, куда ее везут.