– Несчастный юноша! Что же с ним будет?
– Понимаю вас, мадам, его участь нас тоже глубоко печалит. А ведь он был рожден для совсем другой, обеспеченной жизни. И надо же такому случиться! Никто не сможет прожить на проценты с двух тысяч фунтов. К тому же его будет постоянно терзать мысль об упущенных возможностях. Если бы не глупое упрямство, всего лишь через несколько месяцев он мог располагать годовым доходом в две тысячи пятьсот фунтов. Да… тяжело. Мы ему все сочувствуем, хотя и не можем облегчить его участь.
– Бедный юноша! – воскликнула миссис Дженнингс. – Ну уж в моем доме он всегда может рассчитывать на стол и кров. Я ему непременно сама об этом скажу, как только увижу. Нельзя же допустить, чтобы он жил в дешевом пансионе или какой-нибудь таверне.
Элинор мысленно поблагодарила ее за доброту, хотя ее немало позабавила форма, в которой эта доброта была выражена.
– Если бы Эдвард хотя бы немного позаботился о себе сам или хотя бы не мешал своим близким сделать это! – воскликнул мистер Дэшвуд. – Он бы уже занимал должное положение в обществе и ни в чем не нуждался. Но теперь ему никто не поможет. Причем он пока не знает, какой еще удар его ожидает. Миссис Феррарс, пребывая в праведном гневе, решила передать норфолкское поместье в собственность Роберту. Когда я утром уходил из дома, она как раз советовалась об этом со своим поверенным.
– Что ж, – хмыкнула миссис Дженнингс, – она избрала весьма изощренную месть. Каждый сводит счеты по-своему. Но лично я ни за что не стала бы бездумно обогащать одного сына только за то, что другой пошел мне наперекор.
Марианна встала и прошлась по комнате.
– Что может унизить молодого человека больше, чем возможность увидеть младшего брата в роли владельца имения, предназначавшегося ему самому? Бедный Эдвард, я ему искренне сочувствую.
Джон Дэшвуд еще несколько минут предавался пространным рассуждениям о горькой доле Эдварда, затем не менее многословно заверил сестер Дэшвуд, что недомогание Фанни не опасно, после чего все-таки удалился. Все его собеседницы остались при едином мнении, во всяком случае во всем, что касалось миссис Феррарс, Фанни и Эдварда.
Как только за гостем закрылась дверь, Марианна дала волю долго сдерживаемому негодованию. Даже Элинор на некоторое время лишилась обычной невозмутимости, а уж миссис Дженнингс и вовсе не считала нужным сдерживаться. И три женщины принялись с жаром обсуждать услышанное.
Глава 38
Миссис Дженнингс с большой теплотой отзывалась о поведении Эдварда, но только Элинор и Марианна понимали истинную меру его благородства. Лишь они знали, что его непокорность питается из весьма скудного источника. Утешением за утрату близких и богатства для него могло стать только сознание исполненного долга, поскольку вряд ли Эдвард мог рассчитывать на особые радости от будущего союза с Люси. Элинор гордилась его твердостью, а Марианна в душе простила все тайные и явные прегрешения, понимая, как много он потерял. И хотя между сестрами снова существовало полное доверие и Элинор не приходилось ничего скрывать, обеим, даже оставшись наедине, не хотелось касаться этой болезненной темы. Элинор старалась избегать разговоров об Эдварде, поскольку слишком пылкая и чувствительная Марианна постоянно, сама того не желая, укрепляла в ней веру в любовь несостоявшегося жениха. А у Марианны не хватало духу вести разговоры, после которых она испытывала недовольство собой, невольно сравнивая поведение Элинор со своим.
Это сравнение не могло не удручать девушку, но не вселяло в нее желание взять себя в руки и справиться со своими несчастьями. Она не переставала казниться, горько сожалела, что ранее даже не пыталась вести себя по-иному, но дальше мук раскаяния дело не шло, в ее душе не было места надеждам на лучшее будущее. Она еще больше пала духом, не верила в возможность положительных изменений в своей жизни и лишь еще более предавалась унынию.
Следующие два дня не принесли никаких новостей о событиях на Харли-стрит или в домах Бартлета. Собственно говоря, имевшихся сведений было вполне достаточно для весьма содержательной беседы миссис Дженнингс со своими приятельницами, однако она решила все-таки сначала побывать у своих родственниц, утешить их, а заодно и узнать побольше, и только увеличившийся поток гостей на Беркли-стрит не позволил ей тотчас исполнить свое намерение.
Третий день пришелся на воскресенье. День был таким ясным и солнечным, что многие, хотя шла лишь третья неделя марта, выбрали его для прогулки по Кенсингтонскому саду. Элинор и миссис Дженнингс тоже отправились туда. Марианна, узнавшая, что чета Уиллоби вернулась в Лондон, наотрез отказалась выходить из дому, опасаясь случайной встречи в публичном месте.
По дороге к ним присоединилась приятельница миссис Дженнингс и всецело завладела ее вниманием. Этот факт чрезвычайно порадовал Элинор, потому что она получила возможность слегка расслабиться. Ни Уиллоби с женой, ни Эдварда нигде не было видно, и ничто не нарушало ее покоя. Через некоторое время она, к своему немалому удивлению, заметила среди незнакомых лиц мисс Стил, которая с некоторым смущением выразила большое удовольствие от встречи. Миссис Дженнингс встретила ее весьма ласково, и в результате мисс Стил на некоторое время покинула своих спутников и присоединилась к ним. Миссис Дженнингс только успела шепнуть Элинор:
– Милая, узнайте поподробнее, как у них дела. Вы только спросите, а уж она все сама выложит. Понимаете, я же не могу бросить миссис Кларк.
Оказалось, что мисс Стил действительно была готова доложить обо всем даже без вопросов.
– Не представляете, как я рада встрече с вами, – начала мисс Стил, беря Элинор под руку. – Именно вас мне больше всего хотелось увидеть. – Тут она слегка понизила голос и спросила: – Миссис Дженнингс уже все знает? Она очень на нас сердится?
– На вас, по-моему, нисколько.
– Это хорошо… а леди Мидлтон?
– Точно не знаю, но мне кажется, что тоже нет.
– Ох, как я рада! Великий Боже! Чего я только за эти дни не натерпелась! Я никогда в жизни не видела Люси в такой ярости. Не поверите, но она заявила, что не станет отделывать для меня новую шляпку и вообще до гробовой доски больше ничего для меня делать не будет. Теперь она немного успокоилась, и у нас опять все в порядке. Видите? Она мне бант на шляпку пришила и перо вставила. Все это она сделала вчера вечером. Интересно, вы тоже станете надо мной смеяться? Скажете, что я ношу розовые ленты, потому что это любимый цвет доктора? И напрасно, между прочим! Я бы ни за что не догадалась, что он из всех цветов предпочитает розовый, если бы он сам не сказал. Мои кузины целыми днями надо мной посмеиваются. Просто житья мне не дают!
Сообразив, что она произносит монолог, который не сопровождается ни единой репликой собеседницы, мисс Стил поспешно вернулась к прежнему предмету беседы.
– Вот что я хочу сказать вам, мисс Дэшвуд, – торжествующе заявила она, – пусть люди судачат, что мистер Феррарс непременно откажется от Люси, этого все равно не будет. Можете мне поверить. Я считаю, что это очень даже подло – распускать такие мерзкие сплетни. Что бы там ни думала Люси, в конце концов это ее личное дело, но другие-то почему говорят об этом так уверенно, будто все уже решено?
– Уверяю вас, я ничего подобного не слышала, – ответила Элинор.
– Неужели? Но я точно знаю, что об этом везде говорят. Вот мисс Годби, к примеру, заявила мисс Спаркс, что ни одному разумному человеку даже в голову не придет, что мистер Феррарс может отказаться от такой невесты, как мисс Мортон с тридцатью тысячами фунтов, ради какой-то Люси Стил, не имеющей за душой ничего. Это я знаю от самой мисс Спаркс. Скажу вам даже больше: мой кузен Ричард постоянно твердит, что, когда дойдет до дела, мистер Феррарс все равно постарается увильнуть. А тут Эдвард три дня у нас не был, так мы уж и не знали, что думать. Люси, по-моему, решила, что все пропало. От вашего брата мы уехали в среду и ни в четверг, ни в пятницу, ни в субботу Эдварда не видели и не знали, что с ним. А сегодня утром он наконец объявился. Мы как раз вернулись из церкви, а он тут как тут. Он рассказал, как в четверг его вызвали на Харли-стрит, и все долго уговаривали, а он им прямо в лицо заявил, что любит только Люси и ни на ком другом не женится. После сцены со своими домашними он пришел в расстройство, вскочил на лошадь да и ускакал куда глаза глядят. Два дня он провел в какой-то придорожной гостинице и лишь тогда смог прийти в себя. Там он все как следует обдумал и решил, что раз он теперь почти что нищий, то, наверное, и не стоит ждать, что Люси сдержит слово. Две тысячи фунтов – это очень мало, тем более если нет надежд на улучшение в будущем. Раньше он хотел принять сан, но даже если он так и сделает, то может стать только младшим священником, на жалованье которого не прожить. Он сказал Люси, что не вынесет мысли, что она ради него обречет себя на жестокую нужду, поэтому умоляет положить всему конец и предоставить его собственной несчастливой судьбе. Все это я слышала собственными ушами. И о расторжении помолвки он заговорил только ради Люси и для ее блага, а вовсе не потому, что хотел от нее избавиться. Он не обронил ни намека, что она ему надоела или что он хочет жениться на мисс Мортон. Вы, конечно, понимаете, что Люси и слушать ничего подобного не пожелала и прямо сказала, что не хочет думать о расторжении помолвки и сможет прожить с ним даже на очень небольшую сумму. Ну и что, что у него почти ничего нет. Она и от самой малости не откажется. Конечно, все это сопровождалось вздохами, разговорами про нежность, про любовь, ну, вы сами знаете, как это бывает, мне даже повторять неловко. Мистер Феррарс был страшно счастлив, они еще немного поговорили, как все устроить, и решили, что он приложит все усилия, чтобы побыстрее получить сан. А свадьбу им придется отложить до той поры, когда он получит приход. Больше я ничего не слышала. Как раз в это время снизу крикнула кузина, что приехала миссис Ричардсон в собственном экипаже и приглашает одну из нас поехать с ней в Кенсингтонский сад. Мне пришлось зайти в комнату и прервать их разговор. Люси все равно отказалась ехать, чтобы не расставаться со своим Эдвардом, а я сбегала к себе, надела шелковые чулки и уехала с Ричардсонами.
– Я не поняла, как вы могли прервать разговор. Разве вы не были все вместе?
– Конечно нет. Неужели вы думаете, мисс Дэшвуд, что люди будут вести такие разговоры, если они не одни? Как вам не стыдно! Не станете же вы утверждать, что не знаете, как это бывает. Конечно, они заперлись в гостиной, а я стояла под дверью и слушала.
– Что?! – воскликнула потрясенная Элинор. – Все это время вы повторяли мне то, что подслушивали у двери? Жаль, что я не знала этого раньше, не то ни за что не стала бы слушать от вас подробности разговора, о котором вы вообще не должны были знать. Вам должно быть совестно так жестоко обманывать доверие сестры.
– Подумаешь… Что тут такого? Я только стояла у двери и слушала, что было слышно. Люси бы точно так же поступила. Между прочим, пару лет назад, стоило мне с Мартой Шарп забраться в какой-нибудь уголок посекретничать, так Люси тут как тут! Куда только она ни пряталась, лишь бы узнать, о чем мы шушукаемся.
Элинор честно попыталась сменить тему разговора, но мисс Стил не так-то легко было увести от предмета, занимавшего все ее мысли.
– Эдвард сказал, что скоро отправится в Оксфорд, а пока поживет в доме на Пэлл-Мэлл. Его мать – настоящая злобная фурия, да и ваши брат с сестрой ненамного добрее. Но о них я не стану говорить ничего плохого. Все-таки они отправили нас в своем экипаже, честно говоря, такой милости я и не ожидала. А уж как я боялась, что ваша сестра отберет у нас рабочие шкатулочки, которые подарила накануне! Однако она про них, скорее всего, забыла, а уж я свою постаралась спрятать на всякий случай подальше, чтобы никто не вспомнил. Эдвард говорил, что у него в Оксфорде есть дела и ему не потребуется много времени, чтобы принять сан. Интересно, в каком приходе он станет младшим священником? – Она на несколько секунд замолчала, после чего довольно захихикала. – А знаете, что скажут мои кузины, когда обо всем узнают? Попросят меня написать доктору, чтобы он поговорил с кем надо об Эдварде там, где он сейчас живет. Наверняка так и скажут, чего еще от них ждать? Только я ни за что на свете на такое не пойду. Не дождутся. Так я им и скажу: «Неужели вам такое могло прийти в голову?»
– Что ж, – философски заметила Элинор, – всегда полезно быть готовым к худшему. Во всяком случае, вам не придется придумывать им ответ.
Мисс Стил явно намеревалась продолжить рассказ, но увидела, что к ним подходят ее спутники, и воскликнула:
– А вот и Ричардсоны! Я могла бы вам еще многое рассказать, но только сами видите, меня ждут. Это очень благородные люди, уж вы мне поверьте. У него полно денег, они даже собственный экипаж могут себе позволить. Так что я должна поспешить, даже нет времени поговорить с миссис Дженнингс. Передайте ей, пожалуйста, как я рада, что она не держит на нас зла. И леди Мидлтон тоже. Если вам с сестрой понадобится куда-нибудь отлучиться, а миссис Дженнингс не захочет оставаться одна, мы с радостью примем приглашение и останемся у нее сколько ей захочется. А леди Мидлтон, пожалуй, в этом сезоне нас больше не пригласит… В общем, до свидания. Жаль, что мне не удалось повидаться с мисс Марианной. Обязательно передайте ей от меня привет. Да, кстати, я все смотрю на ваш муслин в горошек. Как вы не боитесь его порвать?
Мисс Стил наскоро попрощалась с миссис Дженнингс и отправилась к миссис Ричардсон. А Элинор глубоко задумалась. Она получила изрядную порцию пищи для размышлений, хотя многое из того, что она услышала, можно было предвидеть, а об остальном догадаться. Брак Эдварда и Люси был действительно решен, однако дата их свадьбы оставалась неопределенной. Как она и полагала, все зависело от того, когда он получит приход, а на это пока не было надежды.
Когда дамы сели в экипаж, миссис Дженнингс приготовилась слушать новости. Однако Элинор вовсе не горела желанием пересказывать подробности, полученные столь недостойным способом – у замочной скважины. Поэтому она ограничилась изложением некоторых общих сведений, которые, по ее мнению, Люси сама захотела бы предать огласке. Она только сказала, что помолвку они не расторгают, и объяснила, на чем строятся их надежды на будущее счастье. Миссис Дженнингс задумчиво проговорила:
– Значит, они решили подождать, пока он получит приход… Что ж, всем известно, чем это кончится. Годик подождут, а потом согласятся на место младшего священника с жалованьем пятьдесят фунтов в год, к которым добавятся жалкие проценты с двух тысяч фунтов Эдварда, да еще пустяки, которые выделят Люси мистер Стил и мистер Прэтт. А потом у них пойдет каждый год прибавление семейства. Да уж, такой бедности никто не позавидует. Надо посмотреть, какую мебель я смогу им выделить. А я еще думала о двух горничных и двух лакеях… Им бы найти одну служанку для всей черной работы! И сестра Бетти для этого не подойдет.
На следующее утро двухпенсовой почтой пришло письмо для Элинор от Люси.
«Бартлет-Билдингс, март.
Надеюсь, драгоценная мисс Дэшвуд простит меня за смелость, что я ей пишу. Не сомневаюсь, что добрые вести обо мне и моем дорогом Эдварде, тем более после всех неприятностей, обрушившихся на нас в последние дни, будут вам приятны, поскольку вы испытываете ко мне самые искренние дружеские чувства. Поэтому я не буду больше просить извинения и сразу перейду к делу. Нам пришлось много выстрадать, но сейчас, благодарение Богу, мы спокойны и счастливы нашей взаимной лю бовью. Остается только надеяться, что так будет всегда. Мы пережили суровые испытания, но тем не менее полны признательности к друзьям, в числе которых и вы, чье участие и доброту мы всегда будем вспоминать с благодарностью. Полагаю, вы и любезнейшая миссис Дженнингс будете рады узнать, что не далее как вчера вечером мы вместе провели два счастливейших часа. Я считала, что мой долг – вернуть ему слово и, если бы он согласился, немедленно простилась бы с ним навсегда, однако он и слышать не захотел о нашей разлуке. Он заявил, что готов ради нашей любви терпеть любые испытания и даже материнский гнев. Понятно, что будущее у нас далеко не блестящее. Однако мы живы и надеемся на лучшее. Очень скоро Эдвард примет духовный сан, и, если бы вы смогли рекомендовать его какому-нибудь влиятельному лицу, в распоряжении которого имеется вакантный приход, вы бы заслужили нашу вечную признательность. Льщу себя надеждой, что любезнейшая миссис Дженнингс замолвит за нас словечко сэру Джону, мистеру Палмеру или еще кому-нибудь из их влиятельных друзей, кто мог бы нас облагодетельствовать. Моя бедная Анна, конечно, очень виновата, но зла она никому не желала, поэтому я не буду об этом говорить. Надеюсь, миссис Дженнингс не сочтет за труд как-нибудь навестить нас, если случайно окажется в наших краях. Мы бы сумели должным образом оценить такую любезность. Мои родственники почтут за высокую честь познакомиться с ней. Листок бумаги напоминает мне, что пора закан чивать послание. Прошу вас засвидетельствовать мое почтение леди Мидлтон и сэру Джону, передать привет их прелестным деткам, а также мисс Марианне.
Остаюсь ваша и проч. и проч.».
Дочитав письмо, Элинор тотчас сделала то, чего, по ее мнению, добивалась ее корреспондентка, – отдала письмо миссис Дженнингс. Та читала письмо медленно, вслух и сопровождала сей процесс множеством замечаний:
– Это же просто отлично! Право, как мило она пишет! Да-да, конечно, надо было предложить ему свободу, если бы он захотел… Но это так естественно для Люси… бедненькая… Как все-таки жаль, что я не могу предложить ему прихода! Надо же, называет меня не иначе как любезнейшая миссис Дженнингс… Добрая девочка. Бесподобно, право, бесподобно! Какой у нее изящный слог! Конечно же мне совершенно не трудно и я непременно у нее побываю. А какая внимательная девочка! Никого не пропустила! Спасибо вам, милая, за то, что дали мне это прочитать. Мне редко приходилось держать в руках такое хорошее письмо. Оно делает честь уму и сердцу нашей Люси!
Глава 39
Сестры Дэшвуд провели в Лондоне уже больше двух месяцев, и Марианна с нетерпением ждала возвращения домой. Она тосковала по чистому воздуху, деревенской тишине и свободе. Она вбила себе в голову, что если и сможет найти желанный покой, то в единственном месте на земле – в Бартоне. Элинор стремилась домой ничуть не меньше сестры и отказывалась назначить отъезд на завтра только потому, что помнила о тяготах долгого пути, о которых Марианна не желала и думать. Однако она начала серьезно обдумывать возможность отъезда и даже однажды завела об этом разговор с миссис Дженнингс, которая употребила все свое красноречие, чтобы заставить Элинор отказаться от этой мысли. Вскоре после этого у Элинор возник план, который показался ей достаточно разумным, хотя и означал, что домой сестры попадут не сразу, а лишь спустя несколько недель. В конце марта Палмеры отправлялись в Кливленд, чтобы провести там Пасхальную неделю. Шарлотта настойчиво приглашала миссис Дженнингс и сестер Дэшвуд поехать с ними. Элинор наверняка сочла бы неприличным принять ее приглашение, если бы к нему также не присоединился и мистер Палмер, который, после того как стало известно о горестях Марианны, стал проявлять значительно больше внимания к обеим сестрам, чем прежде. Поэтому Элинор с благодарностью согласилась.