[1]
откололись две сказочных горы и в Сахаре
[2]
застряли. Одна разлеглась к югу, по соседству с материнской грядой, и, вроде стала ниже ростом своей заблудившейся родственницы, даром что соседи к небесам вытянулись словно два гигантских творения. А северный пик, задремавший было по другую сторону равнинных просторов — Сахеля
[3]
, так его унылые, неясные вершины на четыре башни раскололись и небеса гордо проламывают.
Сумерки окрасили пурпуром западную пустыню, рваные хлопья бесплодных облаков разлетелись по всему горизонту. На равнине, протянувшейся меж двух гор, прочертилась цепочка каравана: впереди шли пешие, тащили за собой внушительного вида паланкин, горделиво покачивавшийся на верблюде
[4]
, окруженном рабами. Следом за важным паланкином двигались верблюды, груженные поклажей, однако, все величие данной процессии представлялось, с подвешенной в небе вершины, зрелищем довольно смехотворным.
Гора, заметил он, обращает все вещи, такие важные и величественные на земле, в чистого вид игрушки. Верблюды-махрийцы
[5]
превращаются в мышей, а люди в покрывалах, надменные и надутые как павлины, становятся куклами, вызывающими смех и слезы. Даже благородный шейх племени в своих голубых одеяниях, вызывающий трепет в душах, с вершины выглядел в его глазах крошечной немощной куклой, немало рассмешившей его. Про себя он отметил, что забава горной вершины над масштабами людей и их суетливой активностью становится тем более острой, чем большую серьезность и надменность они проявляют. Часто, пожимая руку заносчивым отпрыскам рода людского, он говорил себе: «Погодите, залезу на гору, посмотрю оттуда, какие вы боги на самом деле, может, все — мыши серые!» Загадка не оставляла его, изумляя все больше. С чего это горная вершина глумится над чванливыми гордецами, превращая их в несчастных дервишей
[6]
? Чутье говорило, вершина ошибкой не грешит и, если выставила гордецов куклами, то так оно и есть. Плоскость — вот кто занимается украшательством над людьми, раздувая их до иллюзии. А те, что бегут, суетятся в делах больше прочих, так еще смешнее кажутся, потому как жизнью земной ослеплены более чем все остальные и души свои шайтану препоручили.
Степенные — лакомый кусочек иблису
[7]
.
А если горы — обитель богов, то равнина — точно царство иблисово.
[8]
выбралась на свободу — размять ноги и вновь приучиться ходить. Долгое сидение в паланкине сковало все мышцы, парализовало способность к движению, она брела, спотыкаясь, меж острых скалистых отрогов, спускавшихся с самых горных вершин. Собственная немощность удивила ее, она вдруг громко и весело расхохоталась. И услышала голос, раздавшийся словно бы ниоткуда:
— Впервые вижу, чтобы красавица смеялась над собой.
Она в изумлении оглянулась, но никого не увидела. Прошептав заклятье, спросила громко:
— Ты что, иблис?
— Нет, я — ангел! — за словами раздался громкий хохот.
Он вышел из своего прибежища за скалой и любезно извинился.
Она долго разглядывала его, не проронив ни слова, ничем не отвечая на его приветствие и извинение за столь неожиданное появление. Скрытая улыбка тронула ее губы. Она и не подумала спрятать свое красивое личико.
Лицо светилось необыкновенным образом — выражение было такое смелое, какое бывает у людей, скрывающих загадку.
Ее улыбка обнажила два ряда белых зубов.
— А из гор вылазят только привидения, или иблис проклятый! — озорно заметила она.
— Иблис укрывается на равнине, а привидения живут в горах на севере, вон там.
Он указал пальцем на северный Идинан
[9]
и закрепил конец чалмы поверх рта, сопроводив свой жест смехом. Толстая черная коса девушки показалась из своего убежища под покрывалом, скатилась с ее плеча и растянулась по упругой груди — она и не подумала прятать ее вновь, продолжала с любопытством разглядывать мужчину. А потом двинулась вверх по склону. Слабость свою она одолела, выпрямилась в полный рост и зашагала легко и гордо. Удад
[10]
знал, что идет рядом с женщиной из сказочного мира: гурия
[11]
райская, фея-волшебница… Он задрожал вдруг, почувствовав восторг и смущение одновременно. Не взглянув на него, она сказала:
— Не гадала я встретить живую душу в этаком безлюдье.
— Ну, люди везде есть, и под камнями, и поверх вершин горных.
— Что ж, теперь не сомневаюсь… А ты где живешь — на вершине или в пещере?
— Когда о покое думаю, ничего лучше вершины не найду. В пещерах душно.
Она расхохоталась, потом подавила смех, спросила:
— Как баран
[12]
, значит, дикий?
Он обмотал лицо куском зеленого муслина, понемногу справляясь со своим смущением. Согласился по-детски:
— Как баран дикий.
Склон по мере подъема стал выравниваться. Она замедлила шаг, потом присела на скалу на краешке. Спросила его:
— Ты что — безродный?
Он указал рукой на запад, где солнце клонилось за горизонт огромным кровавым диском:
— Там пастбище племени… — помолчал секунду, потом вдруг заговорил вновь:
— Если б соблаговолила… приняла б гостеприимство мое на вершине, я бы там потом навеки остался!
Она пристально взглянула ему в глаза, ничего не сказала. Выражение на лице приняло оттенок скрытности — неуловимой и загадочной.
— Ты как ребенок, — наконец произнесла она. — Я таких несмышленых еще не встречала.
— Уж лучше я ребенком останусь, чем молодцом дородным с равнины буду. На равнине они все — рабы, мужчины эти. Что лучше — рабом быть или ребенком? — рассмеялся он.
Она закрыла лицо покрывалом.
— Все мужчины что дети. А люди все — рабы.
Тьма на горизонте сгустилась. Черные тучи побежали с юга.
— В воздухе пахнет дождем, — сказал Удад. — Твой приход — добрый знак.
— Не думаю, — небрежно обронила она.
Затем улыбнулась печально.
Помолчав, он заговорил вновь:
— Ты извини меня, что не спросил я: ты что, явилась к нам из Аира
[13]
?
— А ты и неведомое читаешь?
Он опешил от такого ответа, но она шуткой вывела его из замешательства:
— Ага, из Аира явилась. Пристанища ищу — от ветров спрятаться. Найдешь мне пещеру от гиблого
[14]
укрыться?
Он ударил себя кулаком в грудь, шуткой ответив на шутку:
— Да я тебе такой приют дам — лучше всякой пещеры и надежнее будет. Вот клетка — никакой ветер сюда не попадет!
На эту его шутку она не ответила — загляделась на уплывающий во тьму горизонт.
[15]
еще раз подтвердил необходимость возводить укрепления вокруг колодца — он опорожнил маленькими глотками последний стаканчик горячего чая и завершил свою длинную беседу о стрелках и о войне. Уха
[16]
получил от него задание.
Уха — из знатных, вождю родня. Роста высокого, стройный, смекалистый. Сочиняет стихи, песни слагает. Всадник пустыни — на махрийцах скачет. В трех набегах на реку Коко
[17]
участие принимал — шейхи им не нахвалятся, подвиги пересказывают. А девчонки все в него влюбились, ждут — не дождутся, чтоб он взор свой усмирил однажды да в жены взял. Ишь ты!..
Он пересек вади и поднялся на возвышенность в окружении горделивых соплеменников — что тебе стая павлинов! На южных склонах, справа от пастбища, копошились рабы
[18]
и слуги, кричали, переговаривались. Они несли мотыги и топоры, толпились в беспорядке. Некоторые вытянулись в длинную вереницу, двигались друг за другом — как, бывает, цепочки газелей на кочевье. Сахара сморщилась темными складками, горизонт нахмурился и помрачнел до следующего восхода. Небо налилось кровью, облака нагнали тьму и башни северного Идинана окутались чалмой туч.
Знатоки, однако, сказывали, что когда Сахара одевается во мрак да в траур, это щедрые на дождь тучи сбегаются — только силу свою опорожнят и вручатся воле ветра гиблого. А старухи рассказывают, что два вечных соперника в давние времена принялись Сахару делить: стала южная Сахара уделом влияния этого гиблого ветра — а он ведь со стороны кыблы
[19]
дует! А дождь своего добился — одержал верх над северной Хамадой
[20]
. И обе стороны никогда уговора не нарушали — разве что в редких случаях. А люди на этих просторах души свои бередили, историю жизни в Сахаре записывали, всему вели счет. Говорят также, что бой барабанный ниоткуда, словно град песка по коже стучит, это не что иное, как песчаный зов Сахары к дождю, тоска ее мучительная по воде и жизни. Бывает иногда, звучит такая мелодия заунывно ночи напролет. А на заре вдруг в рыдания да вопли все это перейдет, и набожные как начнут молиться да просить у Аллаха, чтоб даровал он песчаной почве возможность влагу небесную проглотить да терпения прибавил в судьбе ее несчастной. А некоторые еще животных в жертву приносят, чтоб избавить южную Сахару от уговора ее тяжкого, что лишил их дождевых облаков и жизни.
Только сердца богов там, на небесах, не смягчаются, и проклятие жажды вечно. Очень давно и очень редко, когда люди в истории своей отмечали, что, бывало, посылали небеса дождь — правда, случалось это по ошибке, рок, мол, напутал, или по причине схватки мимолетной между двумя Сахарами — Песчаной и Горной. И в очень редких случаях — в уплату за ночные опустошительные налеты одной из сторон. Но в таких, правда, небывалых противостояниях Сахара песчаная напивалась водой допьяна, так что все вади
[21]
потоками наполнялись и холмы с пыльными плешами утопали в грязи. Сколько жестоких лет ей приходилось ждать, чтобы схватка вдруг увенчалась победой гиблого ветра! А порою ветер терял рассудок и завладевал Сахарой на недели и месяцы, дул не переставая, покорял вершины аль-Хамады в своих диких мстительных налетах, достигавших горы Нафуса и переполнявших равнину аль-Джафара, нападая на морское побережье на севере, после чего лохмотья туч рассеивались, исчезая на долгие годы.
Уха был поражен, увидев вокруг колодца плотный караван
[22]
верблюдов и людей, толпившихся у водоема и приникших к воде. Верблюдов окружал отряд чернокожих — худощавых, с истощенными лицами. Часть из них занималась подъемом воды из колодца, другие опекали верблюдов, давали им напиться. Подоспели его негры
[23]
и слуги. Они окружили холм вокруг колодца, образовав плотный пояс из молча стоящих мужчин.
От каравана чужаков отделился степенный старик. Он был высокого роста, со впалыми щеками. Он один подошел к Ухе. Поправил покрывало на голове, долго молчал. Наконец заговорил, сообщив, что он — посланец принцессы эмиры и хочет видеть вождя.
[24]
обратилась к гадалке:
— Он изнурил меня. Говорит, что равнина — гнездовье шайтанов
[25]
, у него шайтаны в голове… Амулеты покойного факиха
[26]
он потерял, хотя я-то знаю, что он их намеренно уничтожил. Я слышала советы сведущих женщин, я хотела его связать той самой веревкой, что только может притянуть мужчину к земле. Женщина! Его окрутила дочь Аммы
[27]
. Девчонка смазливая, все у нее есть, разве что опыта никакого! Упустила она его — ускользнул, когда семи дней еще не прошло. Он оправдывался: мол, верблюды, а сам два месяца в Тадрарте болтался. Ты слышала, чтобы во всей Сахаре мужчина жену бросил, невесту за нос водил, пока недели еще не было, да в горы сбежал?
Она натянула свое черное покрывало на голове, подтащила к себе пальмовую корзину, с которой пришла, и продолжала:
— Говорила я дуре, что женщина мужика своего удержит не красой да жеманством, а вот этими самыми…
Она ударила себя ладонями по тощим ляжкам так, что унылое лицо гадалки вспыхнуло, осветилось поганой улыбкой. Тамгарт продолжала свое, вытаскивая содержимое из корзины и раскладывая его перед чернокожей старухой:
— Я нынче хочу, чтоб ты мне амулет сочинила, с горных башен этих его спустить, вернуть на землю, да рассудок ему вернуть.
Гадалка было вздумала отказаться, но Тамгарт не дала ей такой возможности:
— Не письменный амулет, нет! Он его уничтожит, как с тем талисманом факиха покойного поступил. Другое какое средство, может, он его выпьет с водой, чаем или с молоком, а? Что-нибудь съест с едой вместе…
Гадалка следила за гостьей, как она раскладывала подарки на куске ткани, сказала строго:
— Я уже давно отказалась от всех этих подношений, ты знаешь.
Гостья протеста не слышала:
— Девка в дом родительский вернулась, он ее с тех пор не видал. Я от него потребовала, чтоб пошел да перед родными извинился, да взял ее назад, но он голову потерял. Голова у него глупая, что у барана, у козла горного. Женщина, говорит, самого сильного из мужчин вяжет цепью длиной в семьдесят локтей… О, Хранитель!
— Память моя истлела, вся в немощи, а зрение-то хуже чем у слепых. Сколько лет прошло… Я совсем дело забыла.
— Если так пойдет и гора им завладеет, я навек его потеряю.
Она отставила пальмовую корзину в сторону и показала свои дары: пузырек духов, зеркало, благовония, четыре куриных яйца. Тамгарт первой осмелилась выводить кур в Сахаре. Она долго переживала из-за презрения, которым ее окружило племя. А когда селение готовилось к отъезду на кочевье, она подкупала мальчишек яйцами и всякими тайными обещаниями, чтоб помогали ей ловить кур за день до отъезда — она распихивала их по пальмовым корзинам, а поутру привязывала к поклаже верблюдам на спины.