Верблюды покорно прижимались к земле, жуя свою жвачку и терпеливо внимания свистевшему в сумерках ветру. Посланец торопливо поспешал между равниной и склоном, производил осмотр строительству и ходу работ.
Через два дня он встречал новый караван, шедший из Аира. Сахара наводнилась призраками мужчин, пришедших ниоткуда.
[55]
. Много народу и племен он унизил, пострадали от набегов его и страна джунглей, и страна Судан…
— Злоумышленник он, прикидывался, будто из членов братства аль-Кадирийя, сулил нам освобождение души от власти шайтана. Мы ему души открыли, позволили, чтоб основы веры нам поведал, а он гнилой оказался, одну порчу навел, с пути праведного сбился да рабство развел…
— В жизни такое бывает… — он поводил указательным пальцем по белым треугольничкам на коврике и продолжал: — Кажется справедливым да истинным, а на поверку — все наоборот получается.
Ветер завыл с новой силой. Сахара окуталась мраком. Вождь сказал:
— Почему же это все наоборот получается? Истина искажается, а справедливость в порок приходит… О, Аллах милосердный!
Имам промолчал. Тогда продолжил гость:
— Верно сказал! Добро с пути сбивается, едва тот путь превращается в способ. Благо есть благо. Бегает себе по пустыне верблюжонок, резвится на воле, пока его рука рода человечьего не коснется да не усыновит — все тогда перевернется. Это как вода и воздух. Воду схоронишь — задохнется, а воздух запрешь — протухнет.
— Вера твоя правду говорит! — неожиданно и решительно заявил вождь. — Ты что, ясновидящий?
Однако посланец оставил этот вопрос без внимания, продолжал свое:
— Сокровище, талисманом опечатанное. Благо есть тайна, что нас оставила, как только мы души свои забыли.
— Я тебя понял, — заговорил опять вождь. — Тайна в том плоде, что был причиной исхода нашего из рая Вау
[56]
— так? Или я тебя неправильно понял?
Гость окинул его туманным взглядом при тусклом свете костра, а вождь настаивал на своем:
— Ты — ясновидящий?
Внезапно гость переключился на тему погибшего шейха:
— Дошло до меня, что вы в пору испытаний в терпение пророков нарядились.
Шейх наклонил голову и оперся локтем на подушку, прислоненную к опорному шесту:
— Нет в том геройства. Все дело в том, что я счел себя вынужденным отступить и уехал. Когда ты не в силах сопровождать шествие, лучше будет шею склонить да переждать, когда пройдет буря.
— Блажен народ, отступать умеющий.
Имам беспокойно зашевелился в углу. Он подернул вверх свое белое покрывало, глаза его тревожно блеснули в полумраке.
4
Рев ветра смолк.
Селение успокоилось, вождь вышел проводить посланца. Он молча шел рядом с ним, пиная сандалиями мелкие камешки на пути и монотонно твердя заклинания. Они поднялись на холм, возвышавшийся над сооружением прибывших. Внезапно он остановился и набросился на гостя:
— Дошло до меня, что вы от веры отступились и сбились с праведного пути… Маска да тьма — вот две чадры, что способствуют сокрытию тайны…
Вождь хотел было прочесть стих до конца, слова так и рвались с губ, но молчание пролегло между ними — пустыня во мраке. Порывы южного ветра трепали покрывала на головах, рвали полы одежды. Вождь опять принялся за свое:
— Все это нас беспокоит. Я тебе говорю не таясь.
Противостояние затянулось. Поднявшаяся в воздух пыль в добавок к сумраку возвела еще один занавес. Посланец рухнул вниз, сел на корточки на холме. Вождь подождал немного, затем тоже примостился рядом.
Гость решил раскрыть душу:
— Не отрицаю я: есть народы и племена, что с пути сбились после того, как призыв возвещен был и сдуло с земли золотую пыль. Однако осталась толика малая, что смогли утвердиться на верном пути, хоть и жили мирской жизнью.
— Деньги и бог в душе раба не совместимы.
— Сокрытие золота есть несчастье, устрашившее малодушных — оттого и сбились они с пути. А мы вот малым довольствовались и удалились с нашей собственной верой. Не говорил ты разве, что мудрец тот, кто голову склонит при налете песчаной бури?
— Я не отрицаю, что место изгнания есть укрытие для угнетенных. Однако не забывай — пыль золотая есть колдовство, шайтаном произведенное.
— Мне прекрасно ведомо отвращение ваше к этому праху, хотя заслуга ваша истинная в том, что избавились вы от шейха и учения его, однако невеликий обет — пропитание мирское, чтобы веру и учение крепить.
— Что с лихвою пьянит, то и по малу — грех. Суждение, сообразное закону веры на грех да на отпущение грехов, оно солнца яснее.
Неожиданно налетел сильный порыв ветра, одежды обоих раздуло вширь, покрывала с лиц сбило прочь. Они стояли молча, сопротивляясь ярости бури.
— Я могу только приветствовать переселенцев, — сказал вождь. — Однако от мнения своего тоже не откажусь: ни разу не слышал я, чтобы они в душе сотворенной совместимы были…
Посланец никак не ответил на это — лицо его напряглось под порывом ветра, а вождь произнес:
— Аллах и пыль золотая…
Однако слова затерялись в поднятой гиблым ветром пыли и окутавшей мир темноте.
[57]
играет и слагает стихи.
— Рядом с гадалкой веры не видать, будь она даже, как боги, талантлива.
Появилась невольница, и девушка спросила:
— Огонь развести?
Словно не слыша вопроса, он продолжал свое, но уже другим тоном:
— Добро пожаловать! Успеха да радости!
Она приказала невольнице разжечь огонь, а сама зашла за полог и вышла из шатра, завернувшись с головой в толстое покрывало. Уселась напротив и сказала с улыбкой:
— Во тьме радость чествовать не годиться!
Затем подождала, пока невольница-негритянка не пошла искать топливо, и закончила уже совсем как гадалка:
— А то зло навлечешь.
Он молчал, прислушиваясь к завыванию старого врага в гонке по вольной пустыне, и лишь слабо улыбнулся. Пытаясь прогнать нахлынувшие некстати воспоминания, завел разговор на другую тему:
— Я сказал ему, мол, благо — что истина. Дух вольный мчится, гуляет по степи, где захочет, а поймает его рука человеческая да засадит во флакон — он тут же злым демоном обернется! Вот в этом-то и есть тайна преображения, что с шейхом братства приключилось.
Она слегка поправила покрывало на голове — лицо ее ровно ничего не выражало.
— Толкованиями тешился, так что придумал, будто я прорицатель какой, — закончил он.
Она откинула голову назад и расхохоталась:
— Не знает он правды твоих отношений с ними.
В углу взметнулись языки пламени и пошел дым. Силуэты обоих четко обозначились в полумраке, она увидела складки щек под пепельным покрывалом. В ответ он потуже затянул ткань вокруг лица и заметил хладнокровно:
— Я ведь не скрываю от тебя, он меня предупредил.
Она бросила на него вопросительный взгляд.
— Он сказал, что в душе раба божия несовместимы они: Аллах и металл драгоценный! — произнес он и окинул ее беглым оценивающим взглядом — девушка воспользовалась покрывалом, отвела глаза. Чернокожая невольница вблизи каменной стены принялась готовить чай. Он продолжил:
— Караван с севера не задержится, придет скоро. Я хочу, чтобы подтолкнула ты кузнецов-хаддадов
[58]
— пусть приготовят, что можно, чтоб нам не ударить в грязь лицом. В торговых делах первое впечатление как волшебство действует.
— На виду у всех не сподобятся они. Не гиблый им мешает, а глаза людские.
— Ну, и от гиблого нам тоже нельзя милости ждать. Он в ближайшие дни только усилится.
— Ничего нет хуже. Никто не в силах понять, что он там замышляет.
— Предполагать худшее нам во всяком случае надо…
— Что его сдержит, как не гора? Так в старину говорили. Все мы под ее защитой.
— Не верю я пророчествам гадалок!
Наступило молчание. Пошел дым. Поднялся столбом, словно хотел принять участие в разговоре. Клочья пепла и сажи встали завесой, пытаясь сокрыть пламя. Ветер трепал крылья шатра, кожа и ткань хлопали вокруг. Неожиданно он заговорил вновь:
— В таких обстоятельствах ничего не годится, кроме родства.
Он взглянул на нее исподлобья, но не мог уловить никакой реакции. Завеса из пыли плотно скрывала лицо.
Я ничему так не верю, — продолжал он, — как старым обычаям да нашему наследству. А этот закон подтверждает, что кровные узы крепче и сильнее всех обетов, договоров да обещаний.
Он помолчал, а затем, скрестив руки на груди и уставившись во тьму прямо перед собой, закончил:
— Потому как это есть обет небесный.
Она с любопытством взглянула на него.
В глазах женщины загорелся огонек.
[59]
и сказал: «Мы тоже решили обосноваться на земле и собрать разбросанных по свету слуг наших на единой родине. Изнурило нас кочевничество по пустыням, исстрадались мы от притеснений проклятого рода людского. Нахлынули в Сахару верблюд чужеземный, проходимцы да воры. Истощили ее недра, все наши сокровища разграбили. И во всей округе Сахары не нашли мы места более подходящего и убежища более надежного, чем этот великий дворец, что стоит на твоей голове. Не продашь ли ты нам свою душу, чтобы мы в ответ защиту тебе обеспечили от южного ветра да песка?» Идинан долго ломал голову над этой сделкой. А затем спросил: «Разве есть сила, способная противостоять гиблому ветру?» «Да, — ответил ему царь духов, — единственная сила такая на свете — это джинны». Идинан задумался, потом произнес с сомнением: «Я полагал, что это должен быть посланник богов». «Нет, — отвечал ему царь, — не посланник это и не судьба. Ничто не устоит перед джиннами». Идинан тут важно почесал свою гордую голову и спросил язвительно: «Что же тогда заставило вас убежище искать, если вы даже судьбы не боитесь?» Мудрый бес расхохотался в ответ, даже на спину откинулся. Потом сказал: «Знай же, что нет никого ни на земле, ни на небе, кто мог бы утверждать, что лишен он слабого места. Ты к сему числу можешь даже самих богов причислить. Что касается нас, то слабость наша кроется в роде людском. Люди злее ветра гиблого будут и злее богов, злее даже самого рока великого!» Смутился тут Идинан, думал долго, потом спросил: «Что же этот род людской сделал?» — «А что он не сделал? — раздалось в ответ. — Когда один человек другого погубить хочет, он его «джинном» назовет. А сподобнее было бы «человеком» назвать! Мы, духи, несправедливости не чиним. Мы обещания чтим и в богов верим. А людское отродье обижает друг друга, клятвы нарушает, ни в каких богов не верит. Да смилуются над нами боги, да избавят нас от великого зла людского! Сахару они попрали, всеми нашими сокровищами завладели». «Что же, — заметил Идинан, — одной моей головы хватит, чтобы сокровища ваши сохранить?» — «Хватит, хватит, голова у тебя надежная. Никакой человечишка не в силах на нее забраться. Мы между собой долго совещались, прежде чем сюда направиться». — «Что же, если я подарю вам чертог свой небесный, я ведь, боюсь, себя потеряю?» — «Себя ты потеряешь, если чертога нам не пожертвуешь. Не устоит против гиблого ветра с его пылью никто, если нас на помощь не призовет. Смотри, что он с матерью Акакус содеял. Смотри, как наказали боги всю горную гряду в долине смертей, когда она обратилась к богам за помощью против него, а в результате все головы у нее были срезаны. Вот она нынче по всей Сахаре растянулась, беспомощная, плешивая, никакого дождя удержать не в силах. Сорок лет уж ни единой капли не выпало». — «Рассказывают, что отсутствие дождя в течение сорока лет есть признак отсутствия справедливости…» Тут великий джинн вновь рассмеялся: «Что же, тебе более весомый признак, чем отсутствие справедливости, нужен? Поскупились вам боги на дождь вот уже сорок лет, а враг ваш щедро снабдил вас морями песка да пыли. Если откажешься ты от предложения, то горько мне будет чертога твоего великого не видать. Посмотри, что он нынче с двойником твоим делает. Вот, вот как он начинает сзади на нет наползать, а: Ха-ха-ха!..»