— Нет, спасибо.
— Рейвен. — Голос был низкий, ласковый, гипнотический, — Доверься мне.
Она обнаружила, что ее пальцы уже сжимают бокал. Она все еще сопротивлялась, и тут голову пронзила такая боль, что она вскрикнула.
Михаил стоял рядом, нависая над ней, его рука легла поверх ее руки, обхватившей хрусталь.
— Почему ты бросаешь мне вызов по такому ничтожному поводу?
В горле першило от слез.
— А почему ты заставляешь меня это сделать?
Он взял ее за подбородок.
— Потому что ты испытываешь страдания, а я хочу их облегчить.
Ее глаза удивленно расширились. Неужели все дело в этом? Ей больно, и он хочет ей помочь? Он действительно такой заботливый, или ему просто нравится отдавать приказы?
— Мне решать. Свобода — это главное.
— Я могу видеть боль в твоих глазах, чувствовать ее в твоем теле. Я знаю, что могу помочь тебе, и разве это не лучше, чем позволить тебе страдать и что-то доказывать?
В его голосе она услышала замешательство.
— Рейвен, если бы я хотел причинить тебе вред, я не стал бы тебя поить. Позволь мне помочь.
Его большой палец скользил по ее коже, словно легкое перышко, прослеживая пульс на ее шее, обводя линию скул, припухлость нижней губы.
Она закрыла глаза, позволив ему поднести бокал к своему рту и опрокидывая сладкую жидкость с непонятной горчинкой. Она чувствовала себя так, словно вручила ему свою жизнь. Таким собственническим было его прикосновение.
— Расслабься, малышка, — ласково сказал он. — Расскажи мне о себе. Как так получилось, что ты можешь слышать мои мысли?
Его сильные пальцы успокаивающе поглаживали ее виски.
— Я всегда могла делать это. Когда была маленькой, считала это само собой разумеющимся, думала, что все так могут. Но это было ужасно — узнавать сокровенные мысли других людей, их секреты. Я слышала и чувствовала все каждую минуту.
Рейвен никогда никому не рассказывала о себе, о своем детстве, тем более совершенно незнакомому человеку. Хотя Михаил не казался ей незнакомым. Он был словно ее частью. Потерявшейся частью ее души. Поэтому казалось так важно рассказать ему все.
— Мой отец считал меня каким-то уродцем, порождением дьявола, и даже мать немного меня боялась. Я научилась никогда не дотрагиваться до людей, не находиться в толпе. Больше всего мне нравилось оставаться в одиночестве, где-нибудь в глухом месте. Только так я могла остаться в здравом уме.
Его белые зубы блеснули в хищном оскале. Ему захотелось остаться наедине с ее отцом всего на несколько минут, чтобы показать, какими на самом деле бывают демоны. Эта мысль показалась ему интересной, хотя его и обеспокоило, что ее слова вызвали в нем такую ярость. Осознание того, что она так долго была одна, страдая от боли и одиночества, когда в этом мире был он, выводило его из себя. Почему он не отправился на ее поиски? Почему отец не любил ее и не заботился о ней, как должно?
Его руки были волшебными, его сильные гипнотические пальцы скользили по ее затылку.
— Несколько лет назад один человек вырезал целые семьи, не щадя даже маленьких детей. Я осталась ночевать у школьной подруги, а когда вернулась домой после работы, нашла их всех мертвыми. Я вошла в дом и почувствовала этого дьявола, узнала его мысли. Мне сразу стало плохо — такие ужасные вещи оказались в моей голове. Но я смогла выследить его и сдать полиции.
Его пальцы перебирали ее длинную тяжелую косу, ослабляя ленту и распуская туго заплетенные пряди, все еще влажные после душа.
— Как часто тебе приходилось это делать?
Она словно переживала все заново. Подробности этого ужаса и боли, лица всех, кому она помогла, в то время как они наблюдали за ее работой — потрясенные, все еще не верящие в ее способности. Он видел все, деля с ней ее сознание, читая ее воспоминания, заглядывая ей в душу.
— Четыре раза. Я выследила четырех убийц. В последний раз почти развалилась на части. Он был так болен, настоящий дьявол. Я почувствовала себя грязной, словно никогда не смогу выбросить его из своей головы. Поэтому и приехала сюда, чтобы обрести покой. Решила, что больше никогда не буду этим заниматься.
Михаил на мгновение закрыл глаза, стараясь успокоиться. Она могла почувствовать себя грязной. Он заглянул в ее сердце и душу, увидел все ее секреты, узнал, сколько в ней света и сочувствия, храбрости и мягкости. То, что она видела в юности, никогда не должно было произойти. Он подождал, когда сможет заговорить спокойно, утешая.
— Голова начинает болеть, когда ты занимаешься телепатией?
Она кивнула.
— И, несмотря на это, когда ты услышала меня — а мне было плохо и больно, — ты потянулась ко мне, зная о цене, которую придется заплатить.
Как она могла это объяснить? Он был похож на раненое животное, излучающее такую боль, что она не могла сдержать слез, покатившихся по лицу. Его одиночество стало ее одиночеством. Его отверженность — ее отверженностью. И она ощутила его решение покончить с этой болью, с самим существованием. Она не могла допустить это — и не важно, чего это будет стоить.
Михаил выдохнул, удивленный и пораженный ее сущностью, настолько щедрой. Она колебалась, пытаясь объяснить словами, почему потянулась к нему, но он понял, что это было в ее натуре — жертвовать. Он также знал, насколько силен был его зов, потому что внутри его что-то потянулось к ней, обретя то, в чем нуждалось. Он вдохнул ее запах, вбирая его в себя, наслаждаясь ее видом и ее ароматом в своем доме, ощущая в пальцах ее шелковистые волосы, ее нежную кожу под своими ладонями. Отблески пламени в камине зажгли голубые искры в ее волосах. Желание наполнило его, сильное, настойчивое и такое же мучительное, как боль, но он радовался, что может испытывать все это.
Михаил сел так, что между ними оказался небольшой столик, и стал жадно и не спеша изучать изгибы ее тела.
— Почему ты носишь мужскую одежду? — спросил он.
Она рассмеялась, негромко и мелодично, а глаза ее задорно блеснули.
— Потому что знаю, что это будет раздражать тебя.
Он откинул голову и рассмеялся. Это был настоящий смех, и это было невероятно. Счастье и любовь наполнили его до краев. Он не смог бы вспомнить, на что были похожи эти чувства, сильные и понятные, как сладкая боль во всем теле.
— А это нужно — раздражать меня?
В ответ она подняла бровь, с удивлением замечая, что голова больше не болит.
— Но это так легко, — поддразнила Рейвен.
Он наклонился ближе.
— Дерзкая женщина. Ты хотела сказать — это так опасно?
— Хм, возможно, и это тоже.
Она быстро провела по волосам, отбрасывая их с лица. Это был такой будничный, но полный чувственности жест — он не мог оторвать взгляд от ее прекрасного лица, высокой груди и нежной линии шеи.
— Ну и как, ты достаточно хорошо играешь в шахматы? — спросила она с вызовом.
Через час Михаил, откинувшись в кресле, смотрел на ее лицо, в то время как она изучала доску. Сосредоточившись и нахмурив брови, она старалась разгадать его стратегию. Она чувствовала, что он заманивает ее в ловушку, но не могла ее найти. Подперев подбородок, она расслабилась и не стала торопиться. Она была терпелива и благодаря этому уже дважды ставила его в тупик — просто потому, что он был слишком уверен в себе.
Внезапно ее глаза расширились, и ленивая улыбка скользнула по губам.
— А ты хитрая бестия, Михаил! Но мне кажется, ты такой умный, что тебе будет трудно.
Он посмотрел на нее, прищурив глаза и сверкнув белыми зубами в свете камина.
— Разве я не упоминал, мисс Уитни, что последнего, кто оказался настолько невоспитан, чтобы обыграть меня в шахматы, бросили в темницу, где он в мучениях провел тридцать лет?
— Полагаю, тебе тогда было где-то около двух лет, — съехидничала она, не отрываясь от шахматной доски.
Он шумно вздохнул. Ему было так спокойно в ее присутствии, он испытывал абсолютное умиротворение. Она, очевидно, верила в то, что он простой смертный, просто с очень сильными телепатическими способностями. Михаил лениво потянулся через доску, делая ход и замечая, как в ее глазах появляется понимание.
— По-моему, это шах и мат, — сказал он вкрадчиво.
— Я должна была предвидеть, что мужчина, который ходит по лесу вместе с волками, окажется хитрецом.
Она улыбнулась.
— Великолепная игра, Михаил. Я действительно получила от нее удовольствие.
Рейвен откинулась на спинку стула.
— Ты можешь разговаривать с животными? — с любопытством спросила она.
Ему было приятно, что она в его доме, нравилось, как огонь окрашивал ее волосы в синий цвет и как тени ложились па ее лицо. Он запомнил его во всех подробностях, и теперь, если он закроет глаза, оно появится перед ним: высокие скулы, небольшой нос и полные губы.
— Да, — сказал он правду, не желая ее обманывать.
— Ты бы убил Джейкоба?
Ее ресницы трепетали.
— Осторожнее задавай вопросы, малышка, — предупредил он.
Она подобрала ноги, впиваясь в него взглядом.
— Знаешь, Михаил, ты так привык пользоваться своей силой, что даже не хочешь задуматься, правильно поступаешь или нет.
— Он не имел права дотрагиваться до тебя. Он причинил тебе боль.
— Но он не знал об этом. Ты тоже не имеешь права дотрагиваться до меня, но делаешь это постоянно, — резонно заметила она.
Его глаза холодно блеснули.
— У меня есть все права. Ты принадлежишь мне. Он сказал это спокойно и мягко, но предостерегающе.
— И что важнее, Рейвен, я не причинил тебе боли.
У нее перехватило дыхание, она судорожно облизала губы.
— Михаил, — сказала она с сомнением, словно подбирая слова, — я принадлежу себе. Я человек, а не вещь, которой ты можешь завладеть. По крайней мере, я живу в Соединенных Штатах. И вернусь туда, поскольку собираюсь сесть в ближайший поезд на Будапешт.
Он улыбался, как охотник. Это была хищная улыбка. На краткий миг свет камина стал красным, и его глаза стали волчьими. Он ничего не сказал — просто смотрел, не мигая.
Рейвен, словно защищаясь, взялась за горло.
— Уже поздно, мне пора.
Она слышала, как колотится сердце. Что же это было, чего ей так хотелось? Рейвен точно знала, что эта ночь была самой прекрасной и пугающей в ее жизни и что она хочет увидеть его снова. Он сидел неподвижно. Она ждала, затаив дыхание. Ее охватил страх, и по телу побежали мурашки. Страх, из-за которого надо было уйти. Страх, из-за которого надо было остаться. Она обреченно вздохнула.
— Михаил, я не понимаю, чего ты хочешь.
Но на самом деле она не знала, чего хочет сама.
Он встал с грацией сильного зверя. Его тень укрыла ее. Мускулистые руки нежно подхватили Рейвен и поставили на ноги. Руки скользнули вверх по ее рукам, легким прикосновением легли на плечи, поглаживая большими пальцами шею. От этой ласки тепло разлилось в животе. Она была такой маленькой с ним рядом, такой хрупкой и уязвимой.
— Не пытайся покинуть меня, малышка. Мы нужны друг другу.
Его темноволосая голова склонилась ниже, он целовал ее веки. Рейвен ощутила, как по коже словно рассыпались крошечные угольки.
— Ты заставила меня вспомнить, что значит жить, — прошептал он своим гипнотическим голосом.
Его губы нашли уголок ее рта, и словно электрический ток прошел через ее тело.
Рейвен прикоснулась к его смуглой щеке, положив другую руку на твердую мускулистую грудь, словно желая сохранить между ними дистанцию.
— Послушай меня, Михаил. — Ее голос звучал сухо. — Мы оба знаем, что такое одиночество и отверженность. Я не в состоянии понять, как могу находиться рядом с тобой, дотрагиваться до тебя и не сгибаться под тяжестью груза, который мне не нужен. Но мы не можем так поступить.
Веселые искорки запрыгали в его темных глазах, а пальцы легли на ее затылок.
— Да? А я думаю, можем.
Его бархатный голос был сам соблазн, а улыбка завораживала.
Рейвен ощутила желание во всем теле. Оно стало податливым, изнемогающим от чувственного прилива. Он был так близко, что она казалась самой себе его частью, он обволакивал ее со всех сторон.
— Я не собираюсь делить с кем-то постель только потому, что мне одиноко.
Он рассмеялся, негромко и удивленно.
— Вот ты о чем думаешь? Стала бы ты делить со мной постель только потому, что одинока?
Его рука снова гладила ее шею, ласкала, будоража кровь.
— Вот почему ты займешься со мной любовью. Вот почему!
И он прижался ртом к ее губам.
Девственно-белый огонь. Голубые молнии. Земля поплыла у нее под ногами.
Михаил прижал ее изящные формы к себе, его тело требовало, а губы властвовали, увлекая ее в мир подлинных чувств.
Рейвен оставалось лишь цепляться за него, как за спасительный якорь в бушующем море. Из его горла вырвалось сдавленное рычание — звук был животный, дикий, волчий. Его рот приближался к ее нежной шее, он спускался все ниже, к тому месту, где под атласной кожей отчаянно бился пульс.
Михаил обхватил ее всю руками, прижал к себе, словно собственность, уверенной хваткой, и вырваться было невозможно. Рейвен горела, словно в огне, — он сжигал ее изнутри. Она всем телом скользила по телу Михаила, ее груди набухли, а соски отчетливо проступили под тонким джемпером.
Большим пальцем он потер ее сосок через ажурное полотно, посылая волны тепла струиться по ее телу, отчего у нее подогнулись колени, и она удерживалась на ногах только потому, что его сильные руки нежно поддерживали ее. Его рот снова исследовал ее тело, а язык, словно пламя, лизал ее кожу там, где пульсировала голубая жилка.
И вот раскаленный добела жар охватил ее всю, выжигая боль, заставляя извиваться от желания, волны которого накатывали одна за другой. Его губы на ее шее дарили наслаждение и боль — такой силы, что она не могла сказать, где начинается одно и заканчивается другое. Он откинул ее голову назад и прижался ртом к коже у горла, словно пил ее, поглощал, питался ею. Она горела, но то, что он делал, как ни странно, отвечало ее собственному страстному желанию.
Михаил что-то прошептал на своем родном языке и приподнял голову, разрывая контакт. Рейвен почувствовала, как что-то теплое потекло по ее горлу к груди. Язык Михаила последовал за этой струйкой. Обхватив тонкую талию Рейвен, Михаил наконец осознал, каким образом его тело освободилось от бушевавшей в нем ярости. Он должен был отметить ее как свою пару. Его тело настойчиво требовало этого.
Рейвен вцепилась в его рубашку, стараясь удержать равновесие. Он тихо выругался, неразборчиво, сразу на двух языках, злой на самого себя, в то же время баюкая на руках.
— Мне так жаль, Михаил.
Рейвен была в ужасе, напуганная своей слабостью. Комната вращалась, и трудно было сосредоточиться. Шея пульсировала и горела.
Склонив голову, он нежно поцеловал ее.
— Не надо, малышка, это я слишком спешу.
Все, что было в его природе — и чудовище, и мужчина, — взывало: возьми ее, удержи! Но он хотел, чтобы она пришла к нему сама.
— Я так странно себя чувствую, у меня кружится голова.
Должно быть, он немного потерял самообладание, поскольку чудовище в нем так отчаянно хотело поставить на ней свою метку, ощутить ее сладостный вкус. Его тело горело, как в огне, требуя освобождения. Усилием воли ему удалось справиться с хищником внутри, победить его. Глубоко вздохнув, он отнес ее на стул у камина. Она заслуживала самого нежного отношения, она должна была лучше узнать его, почувствовать к нему хотя бы привязанность, если не любовь, прежде чем он привяжет ее к себе. Человек. Смертная. Это было неправильно. Опасно. Только усадив ее на мягкую обивку, он впервые встревожился.
Михаил обернулся, его лицо потемнело и приняло угрожающее выражение. Его тело больше не было защитой, в одно мгновение он стал опасным и могущественным.
— Оставайся здесь, — тихо велел он ей, двигаясь так быстро, что очертания его тела стали размытыми.
Михаил закрыл все двери в библиотеку, повернулся лицом к главной и молча призвал часовых.
Снаружи завыл волк, ему ответил второй, третий, пока не раздался вой всей стаи. Михаил подождал, пока они замолчат, его лицо превратилось в бесстрастную каменную маску. Через лес двигалась легкая дымка, а около дома, клубясь, собирался туман.