Кровавые тряпицы выглядывали из карманов его брюк. Казалось, что вчера ночью кровь лилась рекой по Линкольн-авеню.
Несколько копов наблюдали за толпой. Их значки были прикреплены к легким синим рубашкам. Они были в фуражках, при оружии. В руках болтались дубинки.
Я подошел к одному из них, плотному ирландцу лет сорока, страдающему плоскостопием. У него были красные щеки и голубые глаза. Я его не знал и надеялся, что он меня тоже. Кроме того, я надеялся, что по моим рыжеватым волосам он решит, что во мне тоже течет ирландская кровь.
– Есть какой-нибудь шанс пробраться внутрь, не выстаивая такую очередь? – спросил я у него. Он улыбнулся и покачал головой.
– Почти никакого.
– Мне бы нужно поговорить с работником морга. Я не собираюсь разглядывать «жмурика». Он почесал голову, продолжая улыбаться.
– Наверное, это можно сделать.
– Вы мне поможете?
– Постараюсь.
– Спасибо.
Я пожал ему руку и для начала передал купюру.
Он провел меня через толпу, повторяя:
– Пропустите, пропустите!
В большом зале на первом этаже мы подошли к тощему парню в белом халате с бледным лицом и тоненькими, словно нарисованными усиками. Его звали Кулхен. Он наблюдал, как пропускали вниз по лестнице группы по десять человек за один раз. В зале не было кондиционера, воздух был тяжелым, сильно пахло потом. Кулхен поманил меня пальцем и вывел в коридор. Мы были одни.
– Я могу отвести вас вниз поближе к трупу, – голос был мягкий и приятный.
Он сжал губы, и его усики поднялись вверх.
– Там сейчас как раз находится группа, и они мне дали пятьдесят долларов.
Это был не морг, а бордель.
– Сколько народу в группе? Он сразу не сообразил и сказал:
– Пять человек.
– Тогда я вам дам десять долларов.
Работник науки, он не стал спорить с моим логическим заключением. Но когда повел меня обратно в зал сквозь шумную толпу, он надул губы и кивнул полицейскому. Тот пропустил нас вниз по ступенькам в подвал. Мы миновали очередь любителей неприятных сцен, которая растянулась на весь коридор. Кулхен провел меня через дверь в довольно большую комнату, где от запаха формалина у меня заслезились глаза. Уж лучше нюхать пот в зале наверху, чем этот формалин. Запах был настолько сильным, что поначалу было даже незаметно, что в помещении работал кондиционер. Вдоль стен в открытых ящиках лежали рядами трупы. Это были погибшие от жары старики и разные бродяги. Неприятный способ найти себе прохладное помещение.
Кулхен провел меня в соседнюю маленькую комнату, где на мраморном столе лежал мертвец, а вокруг него стояли четверо мужчин и женщина. Его тело было прикрыто простыней, а на лице – влажная белая масса. Ее накладывал плотный мужчина с темными волосами, лет сорока, на шее у него болталось полотенце. Увидев нас, он заволновался и сказал:
– Мы из Норт-Вестернского университета, офицер, и у нас есть разрешение снять с него гипсовую маску.
Группа состояла из нескольких молодых парней лет по двадцать и очень хорошенькой девушки с короткой стрижкой темных волос. Как я успел заметить, они не обрадовались моему появлению.
– Я не полицейский, – успокоил их я, а Кулхен прошептал:
– Они делают посмертную маску для Норт-Вестернского музея криминологии.
Никогда не слышал о подобном музее, но мне было на него наплевать.
– Мне нужно на него посмотреть, – сказал я старшему, наверное, он был профессором, а остальные – его студентами.
– Но мы пока не можем снять маску, – нервно возразил он.
– Мне не нужно лицо, я его уже видел, – ответил я. Откинув простыню, я осмотрел тело, обращая внимание на разные шрамы. У меня была своя аудитория – в нескольких футах от меня за стеклянной перегородкой проходили зеваки с открытыми ртами. Они показывали пальцами и делали снимки. Их болтовня почти не доносилась сквозь тяжелое стекло и была похожа на жужжание насекомых.
Перед тем как уйти, я взглянул на плотного профессора и сказал:
– Если вы из Норт-Вестернского университета, почему на вашем полотенце имеется надпись «Воршем-колледж»?
Он посмотрел на тряпку и нервно сглотнул.
– Мы... мы... часто обмениваемся идеями с факультетом Воршема.
– Ну да, и полотенцами тоже!
Он снова сглотнул слюну. Я вывел смущенного Кулхена за руку в большую комнату, где мертвецы, казалось, подслушивали нас, и сказал:
– Воршем – училище для специалистов по похоронам. Эти люди практикуются здесь за ваш счет.
– О, Боже...
– Лучше выгнать их отсюда. Одно дело – разрешить прийти сюда действительно студентам университета, вам за это ничего не будет. Но если узнают, что вы разрешали гробовщикам практиковаться в изготовлении посмертных масок на таком важном вещественном доказательстве, вас могут выгнать с работы.
Он мрачно кивнул головой. Я пошел за ним подальше от запаха формалина и поднялся по лестнице в зал, где воздух был пропитан потом.
Кулхен нашел свободного копа и велел ему выдворить студентов и их профессора-бальзамировщика. Затем он повернулся и с раздражением посмотрел на меня. Его маленькие усики дергались над надутыми губами.
– Вы все еще здесь? – спросил он. Но на этот вопрос никакого ответа не требовалось.
– Вы могли бы поблагодарить меня.
– Спасибо. Вы уже получили удовольствие на свои десять долларов, а теперь убирайтесь.
Я по-дружески положил ему руку на плечо и повел в коридор. Он вновь надул губы, но мне показалось, что ему это понравилось.
– Мистер Кулхен, у меня еще одна просьба к вам, на Другие десять долларов. Между прочим, у меня имеется еще двадцать долларов.
Он закивал головой и даже улыбнулся.
Я снял руку с его плеча и сказал:
– Мне нужно посмотреть отчет о вскрытии.
– Зачем? – немного подумав, спросил он.
– А почему бы и нет?
Он еще подумал.
– Вы кто? Репортер?
– Я просто тот, у кого есть двадцать долларов.
Он протянул руку за деньгами.
– Должен вам сказать, что это стоит гораздо дороже. Имеется только две копии. Я положил ему в руку десятку.
– Мне не нужна копия. Я даже не стану ничего записывать. Мне просто нужно прочитать отчет.
Он снова задумался, но ненадолго. Крепко зажал в руке десятку и, коснувшись моей руки, сказал:
– Стойте здесь.
Я стоял, как приклеенный. Вскоре Кулхен вернулся с тремя листочками бумаги и протянул их мне.
Это была копия протокола коронера – две исписанные страницы стандартной формы, а третья – заключение с описанием видов ранений и состоянием отдельных органов убитого человека. Там были интересные детали. Я читал эту страницу в течение пяти минут, стараясь запомнить важные для меня сведения. Кулхен стоял рядом, как тощая статуя. Вскоре я вернул ему копии, передал еще одну десятку и зашагал впереди него в приемную, где пришлось пробираться через шумную вонючую толпу.
Толстую блондинку в платье в горошек прижали ко мне. Она красила губы, глядя в зеркальце пудреницы, пока мы пробирались сквозь море плоти. Ей удалось накрасить губы и одновременно поговорить со мной.
– Я разочарована, – сказала она, обращаясь ко мне. – Он совсем не похож на фотографии в газетах. Просто обычный мертвец. Но, черт побери, я, пожалуй, снова встану в очередь и посмотрю на него еще раз!
– Прекрасная идея, – ответил я, и нас выдавило сквозь дверь в горячий свежий воздух. Парень в оранжевой кепке и галстуке вернулся со свежим подносом льда и апельсинового сока. Я не смог удержаться, купил стаканчик и залпом опустошил его. Сок был холодный и приятный на вкус. После проведенного в морге времени начинаешь ценить такие мелочи жизни.
По дороге к своей машине я увидел какого-то папашу с плачущим мальчиком лет одиннадцати. Одну руку отец держал на плече сына, а другой, с зажатой в ней кровавой тряпкой, помахивал в такт ходьбе.
– Я хотел, чтобы ты сам увидел все и получил урок морали. Ведь так говорит Мелвин Пурвин: «Преступление ничем не оправдано»! Запомни это.
При этом папаша не забывал помахивать окровавленным обрывком платка.
Пока я ехал к «Бэнкерс билдинг» в надежде застать там Коули и Пурвина, я думал об этом.
24
Казалось, они обрадовались мне.
Коули в коричневом свободном костюме стоял рядом с большим, покрытым стеклом столом, за которым сидел щегольски одетый Пурвин. На сей раз в приемной не было юноши, который пытался бы остановить меня. Было уже почти шесть часов, и большинство столов в офисе опустели. Окна были приоткрыты, через них проходил теплый, но свежий воздух. Медленно наступал вечер.
Я стоял перед Пурвином, сдвинув шляпу на затылок. Хотя я и был без пиджака, но рубашка пропиталась потом. Наверное, от меня несло потом, как от той толпы в морге.
Коули смущенно улыбнулся мне.
– Вы бы видели, что здесь творилось утром, просто сумасшедший дом.
Пурвин, вставая из-за стола, тоже выдавил из себя улыбку.
– Я рад, что вы заскочили к нам, мистер Геллер.
У него опять прорезался легкий южный акцент. Можно подумать, он приглашал меня сюда. Показав рукой на дверь, предложил:
– Пойдемте в конференц-зал и там поболтаем...
Я не возражал.
Мы сели за длинный стол, предназначенный для двенадцати человек. В этой большой комнате вдоль стен стояли еще маленькие столы. Их, видимо, использовали при допросах, и стояли они вдоль стены, где были окна. Сквозь окна я мог видеть располагавшийся через аллею «Рукери», выглядевший весьма загадочно. Одиннадцать этажей небоскреба «Рукери» были отделаны в мавританском стиле. И он выделялся среди новых, высоких и модных соседей, не говоря о старых, приземистых и потрепанных зданиях.
Первым заговорил Коули.
– Я не встретил в газетах ни одной статьи, где бы приводились ваши высказывания.
– Еще встретите.
Услышав это, Пурвин чуть не вскочил. Его приветливости хватило ненадолго.
– Что вы сказали?
Так как я сидел между Коули и Пурвином, мне пришлось отодвинуть стул назад, чтобы контролировать их взгляды, мешая вести двойную игру со мной. Я коротко рассказал им о том, что сообщил Дэвису. Мне показалось, что на душе у них полегчало, потому что я им ничем не навредил.
– Вы ничего не говорили о Полли Гамильтон или об Анне Сейдж? – спросил меня Пурвин.
– Нет, но сообщил их имена Стеги, когда приходил ко мне прошлой ночью.
Помрачнев, Коули сказал:
– Мы знаем и позаботимся об этом.
– Вот как? Пурвин добавил:
– Стеги сегодня днем допрашивал Анну в отделении на Шаффилд-авеню, но мы уже послали туда наших людей, чтобы забрать ее.
На его тонких губах появилась кривая улыбочка.
– Мы заявили, что это дело ФБР, и потребовали, чтобы они прекратили ее допрос. Сейчас Анна Сейдж находится в ведении федеральных органов, и они ее защитят.
– Она в тюрьме?
– Нет, – ответил Коули. – Мы просто присматриваем за ней.
– А Полли?
– И за ней тоже, – кивнул головой Пурвин.
– Я заметил, что их имена не попали в газеты. Есть надежда, что о них так и не узнают? Пурвин усмехнулся.
– Никакой, потому что вы сообщили их имена Стеги. Если чикагская полиция узнала их имена, то они вскоре замелькают в газетах. Эти негодяи продадут свою бабушку за чашку кофе.
Я улыбнулся. Когда Пурвин старался говорить жестко, это выглядело просто жалко.
– Вам не стоит беспокоиться, пресса дает о вас самые лестные отзывы.
Коули на это не отреагировал, но на лице Пурвина появилась довольная улыбочка.
Мне захотелось стереть эту улыбочку с его лица.
– Вы теперь понимаете, что убили не того человека, а?
Пурвин вскинул руки вверх.
– Господи! Опять!
Коули сидел и качал головой, как будто я был хорошим студентом, который постоянно разочаровывал своего профессора.
– Я не собираюсь сообщать об этом в газеты, буду придерживаться той версии, которую сообщил Дэвису. Мне просто интересно, как вы разобрались с тем, что наделали – помогли Нитти и Диллинджеру и убили подсадную утку. Ведь теперь им стало спокойнее жить.
Коули попытался убрать завиток волос со лба, но прядь опять вернулась на свое место. Он сказал:
– Если вы по-прежнему настаиваете на своей версии, почему же молчите? Почему не сообщите это прессе? Вы могли бы получить за подобное сообщение кругленькую сумму.
Пурвину не понравилось предложение Коули.
– Если я начну болтать об этом, Фрэнк Нитти будет недоволен... Да и неважно сейчас, кто был этот бедный парень, убитый у «Байографа». Он мертв, и все. Я понимал, что так случится, мне хотелось предотвратить его гибель. Но не удалось. Повезло другим участникам драмы.
Встав, Пурвин принялся шагать по комнате, потом, держа руки в карманах, подошел к открытому окну и посмотрел на «Рукери».
– Не пойму вас. Геллер, вроде бы не глупый человек, но серьёзно верите в то, что мы убили похожего на Диллинджера человека! Какая ерунда!
Он повернулся и грустно посмотрел на меня.
– Кто это, как не Джон Диллинджер?!
– Вам так не хочется верить, что это мог быть другой, – ответил я, вовсе не собираясь его подкалывать.
Пурвин подошел ко мне, не вынимая рук из карманов. Он был похож на мальчика, изображавшего взрослого мужчину.
– Какого черта, что вы хотите этим сказать?
Я начал вредничать.
– Послушайте меня, малышка Мел, если я что-то и говорю, вам не следует меня просить, чтобы я повторял это четыре раза!
Его лицо стало обиженным и злым. Он послал меня к черту и быстро зашагал к двери.
– Мне нужно спешить теп поезд, и у меня нет времени выслушивать ваши глупости, – сказал он.
– Мелвин, я могу доказать, что это был не Диллинджер!
Он остановился.
– Я действительно могу это сделать, – продолжал я, – но если вы спешите на поезд...
Он вернулся к столу и сел рядом с Коули. Выражение их лиц было взволнованным.
– Я только что был в морге, как следует рассмотрел тело убитого и внимательно прочитал отчет о вскрытии.
Пурвин разозлился.
– Как вы смогли...
Я потер большой и средний пальцы в классическом жесте – деньги. Пурвин замолчал, а Коули заморгал и кивнул головой. Я продолжал:
– Человек, которого убили Заркович и О'Нейли, действительно был примерно того же роста и веса, что и Диллинджер. Хотя внешне он мало похож на Диллинджера, но шрамы за ушами говорят о пластической операции, и ею можно также объяснить черты внешнего несходства лица. Но что вы скажете о глазах?
– О глазах? – переспросил Пурвин.
– У трупа были карие глаза. Я сам это видел прошлой ночью. И то же самое указано в отчете – карие глаза.
– Ну и что? – спросил Коули.
– У Диллинджера были серые глаза.
Пурвин раздраженно заявил:
– Если у трупа были карие глаза, то у Диллинджера тоже должны были быть карие глаза, потому что этот труп и есть Диллинджер. Вы, Геллер, несете какую-то чушь. Мне действительно важно не опоздать на поезд.
Он снова встал.
– Если хотите, можете рассказать Коули о своих фантазиях, у меня же нет для этого ни времени, ни настроения.
– Сядьте, Мелвин, – попросил я, – вам следует услышать еще кое-что, иначе я найду для себя других слушателей.
Он сел.
– У убитого отсутствует родинка на переносице между глазами. Нет и нескольких шрамов от пуль. На губе отсутствует шрам.
– Пластическая хирургия, – подсказал Коули. Пурвин вызывающе продолжил:
– Мы точно знаем, что у Диллинджера недавно была пластическая операция. Сегодня днем наши арестовали двоих, знавших о пластических операциях, которые сделал Диллинджер, – его личного адвоката Луи Пикета и врача, который оперировал Диллинджера. Скоро мы арестуем и остальных.
Все это звучало в жанре пресс-релиза, и я сказал им об этом.
– Вы очень назойливый человек, – заметил Пурвин.
– Если у Диллинджера и была недавно операция, так неужели за это время шрамы успели полностью зажить? Его верхняя губа должна быть розового цвета. Но у убитого нормальные губы, поверьте мне.