Ну, Скоморох (так меня всю войну звали товарищи, это был и мой позывной), пришло время держать экзамен боем!
Смотрю на «мессеров» как загипнотизированный, а они подходят все ближе и ближе, вот-вот начнут стрелять. Надо их упредить, иначе они собьют Ермилова, но почему он не реагирует? И впервые в жизни открываю огонь по врагу. Первая пара «мессеров» уходит вверх в сторону, вторая продолжает атаку. Доворачиваюсь, даю заградительную очередь, пара «мессеров» молнией проносится мимо меня. Смотрю на товарищей, их машины еле виднеются в дымке. А «мессы» — рядом. Резко задираю нос, пытаюсь атаковать, но тем самым совершаю непростительную ошибку: теряю скорость. И тут впервые вижу эрликоны — снаряды автоматической пушки «мессершмитта». Они потянулись шнурами один за другим, последовательно взрываясь в воздухе. Впечатление далеко не из приятных.
Увидев шнуры эрликонов, я растерялся. Куда деваться? Пытаюсь уйти от них в сторону — вижу, вторая пара заходит в атаку. Четыре «мессера» зажимают меня в железные клещи, я мечусь туда-сюда, чувствую, что мне несдобровать, что мой пятый вылет может стать и моим последним.
Немцы почувствовали мою неопытность, решили разделаться со мной. Они смаковали победу: нагло, уверенно заходили в атаки, выпускали длинные очереди эрликонов.
Я видел только четверку «мессеров», их трассы, горы и море. И ясно сознавал: надо уходить, но не паническим бегством — расстреляют. Надо огрызаться, увертываться, держа курс на Адлер.
А коршуны клевали и клевали цыпленка. Отстреливаясь, я стал уклоняться от огненных струй подскальзыванием: нос машины держу прямо, а рулем поворота создаю ей скользящий момент. Противнику это совсем незаметно, он только видит, что эрликоны проплывают и рвутся в сторонке от меня, думает, что мажет. Снова атака — снова то же самое.
Постепенно стал действовать более осознанно. Если сначала казалось, что меня атакуют сразу обе пары, то теперь до моего сознания дошло, что активно действует одна пара, а вторая следит за тем, чтобы сюда не нагрянули мои товарищи, но их опасения были напрасны.
Избегая попадания под трассы эрликонов, я упорно продвигался по направлению к Адлеру. Вот уже миновал Лазаревскую, Сочи, под крылом, промелькнула Хоста.
В душе теплилась надежда: наши выручат. Но помощи не было.
Немцам несложно было разгадать мой замысел. Они начали действовать более энергично, остервенело. Пары поменялись местами. Я подумал: наверное, до сих пор со мной возились молодые, как я, летчики, которых вводят в строй более опытные, а сейчас мне придется совсем туго.
Огненные струи заставляют меня энергично маневрировать. В один из моментов, когда надо мной пронеслась вражеская пара, я резко перевел самолет в набор высоты, дал очередь и тут вдруг почувствовал, что мотор моего истребителя дает перебои. Недаром говорится: беда одна не ходит.
Смотрю: внизу пологий берег, впереди — адлеровский выступ. До него не дотянуть, придется совершить вынужденную посадку вдоль моря на берег. Как некстати все это!
Скольжу влево, вправо, уклоняясь огненных трасс. А черные кресты наседают. И тут происходит неожиданное: мотор вдруг снова заработал.
Даю газ — внизу проплывают Кудепста, вот и Адлер. С ним пришло мое спасение: открыла огонь наша зенитная батарея, расположенная на возвышенности у аэродрома. Она отсекла от меня стервятников.
Как приземлился, не помню.
А вот удивленно-радостные лица друзей запомнились. Меня не ждали: майор Ермилов сказал, что я сбит.
Тяжелый разговор произошел у нас тогда с ним. Он упрекнул меня в том, что я оторвался от всех. Моих объяснений выслушивать не хотел.
— Я ничего не видел, знаю одно: место ведомого — в хвосте у ведущего, — категорически заявил он. Я смотрел на него и думал: «Или он не понимает, что ему грозила смертельная опасность, или делает вид?»
Это было тяжелее только что пережитого в воздухе. Как говорить с ним, чтобы он понял?..
Разрядку внес Володя Евтодиенко. Узнав о нашем разговоре с Ермиловым, он сказал:
— Слишком близко к сердцу не принимай. В полете все было не так, как надо, мы виноваты, а ты действовал правильно. Слава богу, что вернулся, еще повоюем…
Так завершилась моя первая встреча с «мессершмиттами». Явно не в мою пользу ни в воздухе, ни на земле.
Перебирая ее в памяти, я невольно унесся мыслями в далекое детство, в село Белогорское. Пришли мы с мальчишками купаться. Все знали, что я еще не умею плавать. Сняв трусики, я обычно заходил в воду, где помельче, и там барахтался. А тут вдруг случайно сорвался с берега и шлепнулся в место поглубже, скрылся под водой. Когда выбрался на поверхность и, дрожа от страха, выкарабкался на берег, там уже никого не было.
С перепугу в чем мать родила примчался домой, забился в угол и заревел. К моему удивлению, дома никого не оказалось. Успокоившись, оделся и выскочил на улицу. И тут вижу: вся в слезах, размахивая моими трусиками, крича: «Утонул, утонул!», бежит с берега моя мать. Увидела меня и остолбенела. Придя в себя, отстегала меня трусиками, а потом бросилась целовать. Оказывается, панику подняли убежавшие от пруда мальчишки.
…Уставший до предела, добравшись до постели, я уснул как убитый. Проснулся оттого, что кто-то меня тряс.
— Скоморох, вставай, вылет, — кричал в ухо Мартынов.
Я вскочил, глянул на часы — мать честная! — проспал двенадцать часов кряду!
— Шевелись, Коля, ведущие ждут нас…
Евтодиенко — Мартынов, Попов — Лаптев, Кубарев и я вылетаем в район Туапсе. У меня еще не прошло тяжелое состояние от вчерашних событий, а тут снова вылет.
В район Туапсе прибыли благополучно. Там обнаружили ФВ-189 и снова, как в первом бою, все разом навалились на него.
Кубарев, увидев, что получается свалка, ушел вверх. Я — неотступно за ним. И натыкаемся на пару «мессеров». Как раз тот случай, о котором говорил Дмитриев. «Мессы» не стали ввязываться с нами в бой, они торопились выручать свою «раму». Кубарев — за ними, я — следом и вдруг вижу вокруг себя шнуры эрликоров. Оглядываюсь: четверка «мессершмиттов». Они решительно отсекли меня от Кубарева, стали между ним и мной. Черт подери, почему мне так «везет» на четверки? Разве на моей машине написано, что я молодой летчик и со мной можно разделываться безнаказанно?
Придет время, я сам без труда буду отличать неоперившихся птенцов от бывалых воздушных волков. А пока что мне все секреты неизвестны, и я попадаю как кур во щи.
Кубарев был связан боем с парой. Я — с четверкой. Евтодиенко и Попов с ведомыми добивали «раму». Карусель вертелась минут десять.
«Вчера пронесло, сегодня — доконают» — такие мысли мелькали в голове. Я ожесточенно отбивался. Очереди выпускал одну за другой. Но ни одна из них не достигала цели. И это несмотря на то, что несколько раз на виражах я бил прямо в упор. Бронированные они, что ли?
Мое спасение было в том, чтобы уйти вниз, к своим. Но немцы не дают мне снизиться. Как же быть? Вот стервятник заходит в атаку. Уклоняюсь, а затем жму гашетку — очередь. Уворачиваюсь от нее, он ныряет вниз! Я за ним и, ни на что не обращая внимания, преследую его, бью из всего оружия. Скорость у него больше — он уходит, но и я добрался до своих, вижу рядом наш ЛАГГ-3 — это Сережа Лаптев. Он помахал крыльями: пристраивайся, мол. Они, оказывается, «раму» сбили и теперь готовились к бою с «мессерами». Но те, увидев, что мы собрались вместе, ушли восвояси.
Все живы, здоровы, пополнили боевой счет полка — довольные собой идем домой. Стоит яркий солнечный день. Вечнозеленый Сочи внизу сказочно красив. Голубое море прямо слепит.
— Ну вот, Коля, ты уже не только отбиваешься, но и сам нападаешь, — сказал на земле Евтодиенко.
— Какое там нападаешь. Пока только отбиваюсь.
— Ничего, Коля, у нас на Украине говорят: «За одного битого двоих небитых дают»…
Мы проведем еще несколько напряженнейших боев. И обнаружу я одну неприятную вещь: выпускаемые мною очереди все время проходят мимо целей. В чем дело? Рассказал об этом Евтодиенко.
— Да, тут есть над чем подумать. Идем к Микитченко, — предложил он.
Выслушав меня, Яков Иванович приказал на две недели засесть за учебники, основательно изучить теорию воздушной стрельбы без отрыва «от производства»: между боями.
Двух недель оказалось достаточно, чтобы я сам разобрался в том, почему мои снаряды не достигают цели. Я просто-напросто не брал нужного упреждения, не осуществлял слежение, иногда открывал огонь с большой дистанции.
Микитченко принял у меня зачет, затем заставил тренироваться в прицеливании. Результаты этой школы сказались, но не сразу…
Снова уходим на боевое задание. И опять: Евтодиенко — Мартынов, Ермилов — Скоморохов.
На этот раз я вылетал без особого энтузиазма. Было какое-то нехорошее предчувствие. И оно оправдалось. Повторилась та же ситуация. Ну прямо как по заказу. Снова я оказался один в клещах у четверки «мессов», снова с большим трудом вырвался из них, снова их отсекли от меня наши батарейцы.
На земле обо мне уже думали, что я не вернусь.
— Первый урок не пошел впрок, — коротко бросил мне Ермилов.
— Да, вы правы, — ответил я, — но разве ведущий не должен беспокоиться о ведомом?
— Дело ведущего — искать врага…
На том наш разговор и закончился, но для меня он никакой ясности не принес.
Ведущий и ведомый…
Может ли воин, ища врага, которого поразит его меч, забывать о своем щите!
Пара — два бойца. Меч и щит!
Это не исключает, а предполагает активные действия в бою обоих. И даже может случиться, что щит станет мечом, произойдет обмен ролями. Следовательно, ведущий пары обязан постоянно держать в поле зрения ведомого, всегда помнить и заботиться о нем.
Но у нас почему-то на эту тему разговоров не велось. Все сводилось к внушению ведомым: любой ценой держитесь своего места в строю, обеспечивайте действия командира. И не допускалось никаких вариантов. А ведь бой не проведешь по одной заранее разработанной схеме.
Вот такие мысли зародились тогда в моей голове. Поделился с Володей Евтодиенко, оказалось, что и он ломает голову над тем же. У нас состоялся долгий, интересный разговор, оставивший глубокий след в моей душе. Наступит время, мне доверят быть ведущим пары, и я буду делать все для того, чтобы мои ведомые не оказывались в тех ситуациях, которые довелось пережить мне…
Глава II
Наступил новый, 1943 год.
Первый новогодний праздник во фронтовой обстановке. Настроение у всех бодрое: положение на советско-германском фронте склонялось явно в нашу пользу. Перед фашистским натиском устояли Ленинград, Москва, немцы попали в котел под Сталинградом. Всем нам стали видны перспективы близкой победы в битве за Кавказ.
Размышляя над итогами прошлого года, каждый из нас взвешивал, оценивал свой вклад в дело борьбы с ненавистным врагом. Мои итоги не могли меня утешить. Сколько ни перебирал я в памяти события года, все равно получалось, что практически я сижу на нуле. Ни разу не отличился в воздушных боях, не сбил ни одного стервятника. Сам же успел побывать в нескольких критических ситуациях, из которых чудом вырывался.
Стало мне неуютно и грустно. Может быть, я просто неудачник? Ведь не всем же дано отличаться, далеко не каждый умеет свои устремления претворять в конкретные дела.
За праздничным столом слово взяли командир, комиссар. Поздравили всех, коротко рассказали о результатах наших боевых действий, отметили лучших людей полка, назвали несколько фамилий молодых летчиков, хорошо зарекомендовавших себя.
Мне очень хотелось, чтобы кто-то хоть что-нибудь сказал обо мне. Плохое или хорошее — все равно, лишь бы только знать, что и я не забыт. И дождался: приказом по полку в числе других мне было присвоено звание старшего сержанта. Все-таки расту!
В завершение праздничного ужина снова ко всем обратился командир полка:
— С завтрашнего дня всем готовиться к новым большим событиям! Они могут начаться внезапно, от нас потребуется максимум сил и напряжения…
Это лучше всех тостов подняло наш боевой дух.
Возможно, благодаря этой новости на нас исключительное впечатление производил каждый номер самодеятельного новогоднего концерта, который ставили военнослужащие, в основном женщины из БАО[1], возглавляемого майором Певзнером. Мы неистово хлопали в ладоши, кричали: «Браво!», «Бис!», наши артисты мило раскланивались и снова пускались в зажигательные пляски.
Как много значили вот такие концерты на фронте! Они пробуждали дорогие сердцу воспоминания, обостряли наши чувства любви к Родине, к девушкам, с которыми нас разлучила война.
…Утро 1 января 1943 года застало нас на аэродроме.
Комиссары эскадрилий, собрав личный состав, проводили политбеседы. Накануне полк пополнился третьей эскадрильей — во главе с капитаном Ковалевым. Так что народу увеличилось, и политработникам дела прибавилось. Полк требовалось морально подготовить к предстоящим серьезным испытаниям. В ход пошли письма родителей, поступавшие из первых освобожденных нашими войсками сел и городов, рассказы очевидцев гитлеровских злодеяний, газетные статьи, сообщения радио. Каждое слово комиссара ложилось прямо на сердце, звало к мщению проклятому фашистскому зверю. После такой политзарядки работалось злее, появлялось больше сил, упорства.
Все мы жили предчувствием большого наступления. Но пока суть да дело — боевые вылеты продолжались. И тут мы пережили горечь первых потерь.
Сначала не вернулся штурман полка Поляков. Обстоятельств его гибели никто не знал. Вслед за ним теряем Сашу Девкина. Ушел, как всегда, на задание, и больше мы его никогда не видели. Жутко было сознавать, что люди вот так бесследно исчезают. Но понимали: война не была бы войной, если бы на ней не убивали.
Вскоре довелось пережить трагедию с Лаптевым.
Погиб Сергей не от вражеской пули. Вместе с ведущим Анатолием Поповым они выходили из-под атаки преследовавших их «мессеров». Шли над самой водой. Море штормило. И в один из моментов самолет Сергея зацепился за волну, нырнул в пучину.
Через три дня рыбаки подобрали на берегу его тело. Передали нам. Мы со всеми почестями похоронили летчика-истребителя Сергея Лаптева на территории санатория «Известия», в котором жили. Там и сейчас есть могила под широким развесистым деревом. За ней бережно ухаживают местные жители, пионеры, ее посещают отдыхающие и туристы. Каждый раз, приезжая в Сочи, я тоже бываю у этой дорогой для меня могилы соратника по кавказскому небу.
Гибель друзей угнетала. Не ждет ли такая же участь и меня?
Мое настроение подметил майор Микитченко. Отозвал меня в сторону.
— Негоже боевому летчику унывать. Тем более комсомольцу. Посмотри на наших коммунистов: от неудач только мужают сердцем, ярость в них закипает…
Я мысленно поблагодарил комэска. И за его слова, и за то, что не оставил меня один на один со своими мыслями.
— А сейчас, старший сержант Скоморохов, собирайтесь на разведку с Кубаревым, — закончил решительно Микитченко.
В полете всё, что угнетало тебя, уходило куда-то на второй план.
Вслед за Кубаревым начинаю разбег. Смотрю: его сносит в сторону, он замедляет движение. Что делать? Мне поздно прекращать взлет: вот-вот оторвусь от земли. Уже в воздухе оглянулся. Кубарев снова стартует. Порядок: значит, правильное решение принял. Кубарев догнал меня, потом начал отставать, развернулся, пошел обратно. Причину выяснить не могу. У ведомых не было передатчиков. Садиться за ним или лететь? Сядешь — могут упрекнуть в отсутствии самостоятельности, уйдешь один — скажут: чересчур самостоятелен.
Надо принимать решение. Смотрю на часы — скоро 16.00. Совсем немного времени до наступления темноты. Значит, никто другой не сможет выполнить задание.
Будь что будет — надо лететь…
Над линией фронта старался изо всех сил. Следил за воздушной обстановкой, наблюдал за землей и тщательно работал с картой. Мне никто не мешал: в небе не было ни одного стервятника. Сделав свое, с хорошими данными вернулся домой. Был уверен, что заслужу похвалу. Но вопреки ожиданию получил выговор. Оказывается, Кубарев вначале не выдержал направление на разбеге, а потом у него перегрелся мотор из-за забитого грязью радиатора.