Затем он вдруг сказал:
— Оказывается, это весьма опасно. Пожалуй, то же самое, как пытаться создать человека в том виде, в каком вы хотели бы его видеть, то есть пытаться подчеркнуть хорошее… и скрыть, убрать злое и недоброе.
— Я думала только о картинах. Это единственный предмет, о котором я могу говорить с достаточной уверенностью.
— А ваш энтузиазм показывает, что вы являетесь настоящим экспертом. Скажите, а каковы успехи моей дочери в английском языке?
— Они просто замечательны.
— А вы не считаете, что забота о картинах и занятие с моей дочерью являются для вас слишком большой нагрузкой?
Я улыбнулась:
— И то и другое доставляет мне огромное удовольствие.
— Я очень рад этому. А то я боялся, что жизнь у нас покажется вам весьма скучной.
— Ни в коем случае. И еще — я должна поблагодарить вас за разрешение пользоваться конюшней.
— Не за что. Теперь жизнь в замке стала более тихой и спокойной, чем прежде. — Он взглянул куда-то вдаль и добавил холодно: — После смерти моей жены мы больше не развлекаемся, как бывало. Может быть, что-нибудь изменится после женитьбы моего кузена, когда его жена станет хозяйкой замка.
— Или если вы сами, женитесь, — импульсивно вставила я и была уверена, что услышала прозвучавшую в его голосе горечь, когда он спросил:
— А что заставляет вас думать, что я могу жениться?
Поняв, что допустила бестактность, я, как бы себе в оправдание, промямлила:
— Ну, это вполне естественно, что со временем…
— Полагаю, что вам известны обстоятельства смерти моей жены, мадемуазель Лоусон?
— Да, я слышала… разговоры, — ответила я, ощущая себя при этом так, будто угодила одной ногой в трясину и должна как можно скорее отступить обратно, пока меня не засосало.
— О, — усмехнулся он, — разговоры! Находятся люди, которые считают, что я убил свою жену.
— Уверена, что вы не обращаете внимания на подобный вздор.
— Вы смущены? — спросил он с недобрым блеском во взгляде. — Это свидетельствует о том, что вы вовсе не убеждены, что слышали вздор. Вы считаете меня способным на самые темные поступки. Ведь так?
Мое сердце бешено забилось в груди.
— Вы, конечно, шутите, — сказала я.
— Это как раз то, что можно было бы ожидать от англичанина, мадемуазель Лоусон. Малоприятная тема для разговора, и мы больше не будем обсуждать ее тему. Лучше верить в то, что виновата сама жертва.
Он вновь обрел спокойствие, причем так же быстро, как за мгновение до этого стал вдруг резким и злым.
— А вы, мадемуазель Лоусон, просто восхитительны. Вы же понимаете, что в данных обстоятельствах я никогда не смогу снова жениться. Вы, наверное, удивлены тем, что я обсуждаю с вами свои взгляды на брак?
— Да, действительно, удивлена.
— Вы такой благодарный и сочувствующий слушатель, так откровенно демонстрируете здравый смысл и искренность, что эти качества толкнули меня на столь неблагоразумный поступок, как обсуждение с вами моих личных дел.
— Я даже не знаю: благодарить ли мне вас за комплименты или извиниться за то, что втянула вас в такое искушение.
— Поступаете, как всегда — или почти как всегда, — говорите то, что думаете. Именно поэтому я хотел бы задать вам вопрос, мадемуазель Лоусон, Сможете ли вы ответить на него откровенно?
— Я постараюсь.
— Прекрасно, тогда я спрашиваю: считаете ли вы, что я убил свою жену?
Я была потрясена. Его глаза были наполовину прикрыты веками, но я знала, что он внимательно и настороженно смотрит на меня, пока я в течение каких-то секунд не отвечала на его вопрос.
— Благодарю вас, — коротко сказал он.
— Но я еще не ответила.
— Нет, ответили. Вам потребовалось время, чтобы найти слова для тактичного ответа. Но мне не нужен такт. Мне нужна правда.
— Но вы должны позволить мне сказать, раз уж поинтересовались моим мнением.
— Хорошо.
— Я ни секунды не верила в то, что вы дали своей жене смертельную дозу опия, но…
— Но…
— Возможно, вы… разочаровали ее… Я имею в виду, что она, по всей вероятности, чувствовала себя в браке глубоко несчастной и, чтобы не мучиться больше, решилась на отчаянный шаг.
Он смотрел на меня с кривившей его губы улыбкой. Я чувствовала, насколько он несчастен, и меня вдруг охватило непреодолимое желание сделать его счастливым. Это был абсурд, но я ничего не могла поделать с собой. Я была уверена, что за показным упрямством, самонадеянностью и безразличием к людям скрывается живой, тонко чувствующий человек, которого я не сумела разглядеть.
Казалось, что он прочитал мои мысли, ибо на его лице появилось суровое выражение:
— Теперь вы знаете, мадемуазель Лоусон, почему я не испытываю желания жениться. Даже вы считаете, что я косвенно виноват в ее смерти, и вы, такая мудрая молодая женщина, без сомнения, правы.
— Лучше считайте меня глупой, нетактичной, неловкой… кем угодно…
— Я считаю вас свежим ветром, мадемуазель Лоусон. И вы знаете об этом. Но мне кажется, у вас, англичан, есть поговорка: клевета, что уголь — не обожжет, так замарает. Правильно? — Я утвердительно кивнула. — Оклеветать кого-нибудь — простое дело. Ну да ладно! В обмен на преподанный вами урок по реставрации картин я поведал вам кое-что из семейной истории. А сейчас я собираюсь сказать вам, что сразу же по окончании Пасхи мы с кузеном уедем в Париж. Я не вижу причины откладывать свадьбу Филиппа. Мы с ним примем участие в обеде по поводу подписания брачного контракта в доме невесты, а затем и в самих церемониях. После медового месяца они возвратятся в замок, и мы здесь тоже отпразднуем это событие.
Как он мог так спокойно говорить о предстоящей свадьбе? Зная о его роли во всей этой истории, я очень злилась на него за такое поведение, а заодно и на саму себя за то, что была готова так легко забыть все его отрицательные качества и принимать его таким, каким он казался в настоящий момент.
А граф тем временем продолжал:
— Как только они возвратятся в замок, мы устроим бал. Новая мадам де ла Таль непременно захочет этого. Еще через два дня мы устроим бал для тех, кто имеет какое-нибудь отношение к замку… работников виноградников, слуг, словом, всех. Это старая традиция, которую соблюдают каждый раз, когда женится наследник замка. Надеюсь, вы примете участие в обеих церемониях?
— Я хотела бы принять участие только во второй — для работников виноградников, ибо не уверена, что мадам де ла Таль захочет видеть меня на балу.
— Этого хочу я, а значит, так тому и быть. Моя дорогая мадемуазель Лоусон, я — хозяин замка. И мое положение может изменить только моя смерть.
— О, я не сомневаюсь в этом, — ответила я.
— Вот и замечательно. А теперь не смею вас более задерживать. Я вижу, как вам не терпится вернуться к своим картинам.
И он ушел, оставив меня в замешательстве и породив во мне ощущение, что меня все глубже и глубже затягивает в зыбучие пески, вырваться из которых с каждым днем становится все труднее и труднее. Не затеял ли граф этот разговор только для того, чтобы предупредить меня об опасности?
Граф и Филипп уехали в Париж на следующий день после страстной пятницы, а в понедельник я отправилась навестить Бастидов. Ив и Марго играли в саду. Они увидели меня и тут же позвали посмотреть пасхальные яйца, которые нашли в воскресенье — какие в доме, какие за его пределами; их было столько же, сколько и в прошлом году.
— Вы, наверное, не знаете, мадемуазель, — сказала Марго, — что церковные колокола летают для благословения в Рим, а по дороге роняют яйца специально для того, чтобы потом их могли найти дети.
Я созналась, что никогда об этом раньше не слышала.
— У вас в Англии нет пасхальных яиц? — изумился Ив.
— Есть… но в качестве подарков.
— Эти яйца тоже подарки, — сказал он. — Колокола в действительности их не роняют. Но мы же их находим, видите? Хотите одно?
Я сказала, что с удовольствием отнесла бы одно яйцо Женевьеве, которой такой подарок доставит радость. Яйцо было тут же тщательно завернуто и торжественно вручено мне. Я сказала детям, что теперь повидаюсь с их бабушкой. Они обменялись взглядами.
— А ее нет… Она ушла…
— С Габриэль, — добавила Марго.
— Тогда приду к ней в следующий раз. Что-нибудь случилось?
Дети пожали плечами, и тут я увидела их служанку Жанну, которая возвращалась с реки, неся корзину с бельем.
— Добрый день, Жанна, — сказала я.
— Добрый день, мадемуазель.
— Я заходила к вам, но не застала мадам Бастид дома.
— Она пошла в городок.
— Но она так редко выходит из дома в такое время дня.
Жанна кивнула и усмехнулась:
— Будем надеяться, что все в порядке.
— А у вас есть основания думать, что что-то не так?
— Да у меня самой есть дочка.
Я страшно удивилась и подумала, что, по-видимому, не совсем правильно поняла ее, ибо она говорила на местном наречии.
— Вы имеете в виду мадемуазель Габриэль…
— Мадам очень расстроена, и я знаю, что она повела мадемуазель Габриэль к врачу. — Жанна воздела к небу руки. — Я молю всех святых, чтобы все обошлось, но, когда играет молодая горячая кровь, всякое может случиться.
Я не могла поверить в то, на что намекала Жанна, и спросила:
— Надеюсь, у мадемуазель Габриэль ничего инфекционного?
Я оставила ее улыбаться про себя моей наивности и отправилась дальше. Но беспокойство заставило меня на обратном пути в замок еще раз заглянула к Бастидам.
На этот раз мадам Бастид была дома. Она выглядела расстроенной и грустной.
— Я, наверное, не вовремя? — спросила я. — Лучше я пойду…
— Нет, не уходите. Все равно все скоро узнают… и потом я знаю вашу порядочность. Садитесь, Даллас.
Она сама тяжело опустилась в кресло. Я последовала ее примеру в полной растерянности. Мадам Бастид после долгого молчания наконец произнесла:
— И чтобы такое произошло в нашей семье?!
— Габриэль?
Она кивнула.
— Где она?
— Наверху, в своей комнате. Не говорит ни слова… такая упрямая…
— Она больна?
— Больна… Если бы! Все, что угодно, только не это! Я бы никогда не поверила, что такое может случиться. Она не из тех девиц, которые привыкли шляться. Всегда была такой тихой и смирной девочкой.
— Может быть, все можно уладить?
— Надеюсь, но страшно боюсь, что Жан-Пьер ужасно разозлится на нее, когда узнает.
— Бедная Габриэль! — прошептала я.
— Бедная Габриэль! Я заметила, что в последнее время она сделалась строптивой, нервной, обеспокоенной… стала избегать нас. А сегодня утром, когда умывалась, ей стало плохо. К тому времени я уже кое-что заподозрила, и поэтому мы быстро отправились к врачу, который подтвердил мои наихудшие опасения.
— И она отказывается назвать вам имя своего возлюбленного?
Мадам Бастид кивнула.
— Вот это-то меня как раз и беспокоит. Если это кто-то из молодых парней, то можно было бы постараться все сделать по закону. Но поскольку она молчит… мне кажется, что речь идет о ком — то, кто как раз и не собирается поступить как положено.
Я спросила у нее, не приготовить ли ей кофе, и, к моему большому удивлению, она позволила мне отправиться в кухню. Она сидела за столом, глядя прямо перед собой невидящим взглядом. Я подала ей кофе и сказала, что могла бы отнести чашечку и Габриэль.
Мадам Бастид кивнула. Я отправилась наверх и постучала в дверь.
— Не надо, бабушка, — ответила Габриэль. Тогда я отворила дверь и подошла к ней, протягивая чашку дымящегося кофе. — А, это вы, Даллас.
— Я принесла кофе, вы не возражаете?!
Она лежала и смотрела на меня безразличным взглядом. Я взяла ее за руку. Бедная Габриэль, она сейчас была в таком же положении, как тысячи других девушек, для каждой из которых это была совершенно новая и сугубо личная трагедия.
— Мы можем для вас что-нибудь сделать? — спросила я.
Она отрицательно покачала головой.
— Вы не можете выйти замуж и…
Она снова отрицательно покачала головой и отвернулась к стене, чтобы я не могла видеть ее лица. — Он… женат? Ответа не последовало.
— Ну хорошо, в таком случае, если он не может жениться на вас, вам остается только набраться терпения.
— Они все будут ненавидеть меня, — прошептала Габриэль. — Все… Теперь в нашем доме уже никогда не будет, как раньше.
— Это неправда, — возразила я. — Они все в шоке… потрясены, но потом все пройдет, и они успокоятся. А когда родится ребенок, все полюбят его.
Она повернулась ко мне и слабо улыбнулась.
— Вы всегда стараетесь сделать так, чтобы все устроилось по-хорошему, Даллас. Но здесь уже ничего нельзя сделать. Я сама, как они сказали, приготовила эту постель, и лежать в ней предстоит тоже только мне.
— Но ведь есть еще кто-то, кто должен разделить с вами возникшие трудности.
Но она опять замкнулась, не желая продолжать разговор.
Я в грустном настроении отправилась обратно в замок, вспоминая о счастливом Рождестве, о праздничном веселье за столом у Бастидов и думая о том, как неожиданно порой меняется наша жизнь.
После свадьбы Филипп и его молодая жена отправились в Италию проводить там свой медовый месяц. А я тем временем задавала себе вопрос: теперь, когда граф так цинично сбыл Клод кузену, нашел ли он ей замену? Именно такой вариант представлялся мне наиболее разумным объяснением его отсутствия в замке.
Он появился в замке незадолго до того, как Филипп и Клод должны были возвратиться после медового месяца, но, и вернувшись, не сделал попытки увидеться со мной. Я спрашивала себя, а не чувствует ли он мое неодобрительное отношение ко всему происходящему?! Хотя; собственно, его вряд ли волнует, что я думаю по этому поводу.
Я была обескуражена, ибо надеялась снова поговорить с ним, и очень боялась того момента, когда должны были вернуться Филипп и его жена. Ведь Клод невзлюбила меня, а она, по моему убеждению, была из тех женщин, которые не делают секрета из своего отношения к тому или другому человеку. Возможно, придется принять предложение Филиппа — помочь мне найти другую работу.
После трех недель медового месяца они возвратились в замок. И уже на следующий день мне пришлось столкнуться с Клод и еще раз убедиться в том, насколько глубоко она меня невзлюбила.
Мы встретились с ней, когда я шла из галереи.
— Я думала, что вы уже закончили работу, — сказала она. — Я помню, на каком этапе вы находились в рождественские праздники.
— Реставрация картин — вещь чрезвычайно тонкая и кропотливая. А коллекция живописи в замке находилась в очень запущенном состоянии.
— Но я полагала, что это не представит больших трудностей для специалиста.
— Трудности есть всегда, но работа…
— … требует такого напряжения, что вы не можете трудиться целый день?
Это был откровенный намек на то, что я попросту тяну время, чтобы продлить свое пребывание в замке!
— Могу вас заверить, мадам де ла Таль, — сказала я как можно мягче, — что закончу реставрацию картин как можно быстрее.
— Жаль, что вы не управитесь до бала, который мы устраиваем для друзей. Надеюсь, что вы, как и остальные люди замка, ожидаете второго бала?
Она совершенно ясно дала понять, что не хотела бы видеть меня на первом балу. Хотелось крикнуть ей вслед: «Но господин граф меня уже пригласил, и пока еще он является хозяином замка!»
Я пошла к себе в комнату и стала рассматривать зеленое бархатное платье. А почему бы не пойти на первый бал? Я же уже получила приглашение, и граф будет ждать меня. Разве можно отказаться от триумфа быть тепло встреченной им под откровенно враждебным взглядом новой мадам де ла Таль?
Но в ночь перед балом я передумала. Он не нашел возможности увидеться со мной. Неужели я могу серьезно думать о том, что он встанет на мою сторону и выступит против своей возлюбленной — пусть даже и бывшей?!
В тот вечер, когда в замке давали первый бал, я рано легла в постель и попыталась читать. Но из зала доносились звуки музыки, и у меня перед глазами неотступно стояла одна и та же картина. На помосте, позади огромных корзин с гвоздиками, с которыми, как я видела, весь день возились садовники, играли музыканты. Я представляла себе, как граф вместе с женой своего кузена открывает бал. В своем воображении я видела себя в зеленом платье с изумрудной брошью, которую выиграла в качестве приза при охоте за сокровищами. Потом стала думать об изумрудах на портрете дамы из галереи и представлять, как в этих драгоценностях выглядела бы сама. Наверное, как настоящая графиня.