Забыв обо всем на свете, я в полном молчании переходила от картины к картине, прикидывая, что понадобится не менее года работы, а возможно, и больше, чтобы привести все в относительный порядок. Каждое полотно требовало индивидуального подхода, а на это могут уйти месяцы. Ведь когда начинаешь изучать подобные вещи более придирчиво и внимательно, всплывает масса других, ранее не замеченных дефектов.
— Как вы находите коллекцию? — спросила мадемуазель Дюбуа.
— Она великолепна, но срочно нуждается в реставрации.
— Тогда, мне кажется, вам надо немедленно приступать к работе.
— Но нет никакой уверенности в том, что эту работу поручат мне. Я женщина, и поэтому, как видите, не могу считаться способной на такие дела.
— Реставрация действительно не совсем обычное для женщины занятие.
— Вовсе нет. Если у человека есть для этого призвание и талант, то его пол не имеет никакого значения.
Она засмеялась довольно глупым смехом:
— Позвольте не согласиться. Все-таки существует мужская работа и женская работа.
— Есть гувернантки, а есть наставники, не так ли? — Я дала ей понять, что не собираюсь продолжать этот бессмысленный разговор. — Поручат ли мне это дело — полностью зависело от графа. Но если он человек с предрассудками…
Где-то рядом раздался капризный голос:
— Хочу посмотреть на нее! Я же сказала тебе, Нуну, я желаю посмотреть на нее. Костяшке было приказано отвести ее в галерею.
Я взглянула на мадемуазель Дюбуа. Костяшка! Подходящее прозвище.
Негромкий, спокойный голос попытался урезонить юную особу, но тщетно:
— Дай же мне пройти, Нуну! Ты глупая старуха! Уж не думаешь ли ты, что сможешь остановить меня?
Дверь галереи с шумом распахнулась, и в зал влетела девочка. На ней было голубое платье, идеально гармонировавшее с ее распущенными волосами. Красивые темные глаза искрились от удовольствия — скандал был ей по нраву. Даже если бы меня и не предупредили заранее, я могла бы сразу определить, что Женевьева де ла Таль совершенно неуправляема.
Девочка устремила на меня пристальный взгляд, я ответила ей тем же. Она произнесла по-английски:
— Добрый день, мадемуазель.
— Добрый день, мадемуазель, — ответила я в том же тоне.
Кажется, ей это понравилось, и она вошла в галерею. Следом за ней появилась седовласая женщина. Это, конечно, была Нуну, ее няня. Видно, она находилась при девочке с самого ее рождения и, наверное, тоже была повинна в том, что ребенок вырос таким избалованным.
— Так, значит, вы приехали к нам из Англии? — сказала девочка и, не дожидаясь ответа, добавила: — А мы ожидали мужчину.
— Должен был приехать мой отец, но, поскольку он умер, я взяла на себя выполнение его обязательств.
— Я не понимаю, — ответила она.
— Может быть, будем говорить по-французски? — спросила я на ее родном языке.
— Нет, — решительно ответила она. — Я вполне прилично говорю по-английски. Я мадемуазель де ла Таль.
— Понятно. — Я обернулась к пожилой женщине и, улыбнувшись, поздоровалась с ней. — Я нахожу собрание картин великолепным и невероятно интересным, — обратилась я к ней и к мадемуазель Дюбуа, — но совершенно очевидно, что с ними плохо обращались.
Никто из них ничего не ответил, но девочка, явно обеспокоенная тем, что на нее не обращают внимания, грубо сказала:
— Это вас не касается, потому что вам все равно не позволят остаться в замке.
— О, моя дорогая… — прошептала шокированная Нуну.
— И я не буду молчать, если сама этого не захочу. Вот подождите, скоро вернется мой отец!
— Но, Женевьева… — Няня бросила на меня умоляющий взгляд, прося извинить ее подопечную за дурные манеры.
Девочка зло сощурила глаза.
— Может быть, вы полагаете, что сможете остаться здесь, но мой отец…
— Если, — сказала я, — ваш отец ведет себя подобным образом, то ничто в мире не заставит меня остаться в этом доме.
— Говорите по-английски, когда обращаетесь ко мне, мадемуазель.
— Но мне кажется, что вы забыли этот язык точно так же, как забыли хорошие манеры.
Она неожиданно засмеялась, вырвалась из рук няни и подошла ко мне.
— По-моему, вы подумали, будто я очень недобрый человек, — сказала она.
— Я вообще о вас не думала.
— А о чем же тогда вы думали?
— В данный момент о картинах.
— Они для вас представляют больший интерес, чем я?
— Безусловно, — ответила я.
Женевьева явно не знала, что ответить. Она нервно передернула плечиками, повернулась и произнесла более спокойно:
— Ну ладно, я посмотрела на нее. Эта дама не очень молода и привлекательна. — С этими словами девочка гордо вскинула голову и, прошествовав мимо нас, вышла из комнаты.
— Вы должны извинить Женевьеву, мадемуазель, — растерянно пробормотала старая няня. — У нее приступ дурного настроения. Я пыталась удержать ее. Боюсь, что она обидела вас.
— Нет, все в порядке, — ответила я. — К счастью, у меня крепкие нервы.
— Нуну! — требовательно и раздраженно позвала девочка из коридора. — Иди скорее сюда!
Няня вышла, а я, удивленно подняв брови, посмотрела на мадемуазель Дюбуа.
— Она не в настроении. И в такие моменты не поддается контролю. Мне очень жаль…
— А мне очень жаль и вас, и няню.
От моих слов она посветлела лицом.
— Допускаю, что ученики могут быть трудными детьми, но я не встречала в жизни ничего подобного. — Мадемуазель с ужасом посмотрела на дверь.
Проследив за ее взглядом, я подумала: а не страдает ли Женевьева еще и страстью к подслушиванию? Да, бедная женщина, решила я, но, чтобы не добавлять в ее жизнь еще больше трудностей, не стала говорить, что считаю совершенной глупостью терпеть такое обращение.
— С вашего позволения я хотела бы более внимательно осмотреть картины.
— Сумеете ли вы потом найти свою комнату?
— Уверена, что смогу. По дороге сюда я хорошенько запоминала маршрут.
— Тогда все в порядке, я покидаю вас. Если вам что-нибудь понадобится, я к вашим услугам.
— Благодарю вас за помощь.
Она бесшумно вышла из зала, и я вернулась к картинам, но никак не могла сосредоточиться, ибо была очень взволнована. Да, это был очень странный дом. А девочка — совершенно невозможная. Что же дальше? Граф и графиня? Какими окажутся они? У девочки отвратительные манеры, она очень жестока и эгоистична. Всего пяти минут оказалось достаточно, чтобы это увидеть и понять, и именно это беспокоило меня больше всего. Какая же обстановка, какое воспитание породили такое создание?
Я с тоской смотрела на бесценные, но такие запущенные картины. И вдруг мне в голову пришла мысль: а что, если мне завтра взять и уехать? Графу я принесу свои извинения.
Мне захотелось убежать от неизвестности, которая становилась просто невыносимой, и если бы не желание продолжить любимую работу, то сделала бы это немедленно. Словно какой-то внутренний инстинкт толкал меня на отъезд.
Но в таком случае зачем подвергать себя искушению заняться более подробным исследованием состояния картин? Нет, надо вернуться в свою комнату, которую мне предоставили, и попытаться отдохнуть перед длинной обратной дорогой.
Я направилась к выходу, взялась за ручку двери, чтобы ее повернуть, но та не поддалась. Глупо, но в эти секунды я испытала настоящий страх. Мне представилось, что я пленница, которая уже не сможет убежать, даже если и очень захочется. Мне стало казаться, что стены плотно обступают меня со всех сторон.
И вдруг дверь распахнулась, и я увидела стоявшего на пороге Филиппа де ла Таля. Я сразу поняла, почему не могла открыть дверь: в тот самый момент, когда я пыталась повернуть ручку изнутри, он как раз собирался войти.
Может быть, мне не доверяют, подумала я. Возможно, они не хотят, чтобы я на какое-то время оставалась одна, без присмотра, на тот случай, если мне вздумается что-нибудь украсть. Я знала, что это абсурд, но давали о себе знать две почти бессонные ночи и постоянная озабоченность своим будущим. Поэтому вполне понятно, что я была немного не в себе.
— Вы собирались уходить, мадемуазель?
— Я хотела пойти к себе в комнату. Мне больше нечего делать в галерее. Я решила уехать завтра утром. Должна поблагодарить вас за гостеприимство и принести свои извинения за доставленные хлопоты и беспокойство. Мне не следовало приезжать сюда.
Он удивленно поднял брови:
— Вы изменили свое решение? Почему? Считаете, что не справитесь с реставрацией?
Я возразила с сердитым видом:
— Вовсе нет. С картинами обращались очень дурно, я бы сказала, безответственно, но мне приходилось реставрировать полотна, находившиеся и в худшем состоянии. Я вижу, что мое присутствие здесь весьма нежелательно. Вам было бы лучше пригласить реставратора мужского пола, поскольку это для вас имеет такое большое значение.
— Моя дорогая мадемуазель Лоусон, — сказал он почти нежно, — все зависит от моего кузена, которому принадлежат эти картины и все, что есть в замке. А он вернется домой только через несколько дней.
— Тем не менее я решила завтра уехать. И чтобы отблагодарить вас за гостеприимство, подготовлю смету расходов по реставрации одной из картин галереи. Думаю, она пригодится, когда вы найдете реставратора-мужчину.
— Боюсь, что моя племянница вела себя с вами довольно грубо. И мой кузен будет очень недоволен, если не застанет вас в замке. Прошу вас, не обращайте внимания на девочку. В отсутствие отца Женевьева почти неуправляема. Он — единственный человек, которого она боится.
Мне почему-то тут же пришло на ум: «Уверена, что ты боишься его тоже». И я вдруг почувствовала такое же непреодолимое желание увидеть графа де ла Таля, как и желание работать с его картинами.
— Мадемуазель, может быть, вы все-таки останетесь еще на несколько дней и хотя бы выслушаете, что скажет мой кузен?
Мгновение я колебалась, но потом согласилась:
— Хорошо, я останусь.
Он с облегчением вздохнул.
— Теперь разрешите мне вернуться в мою комнату. Я чувствую, что слишком устала и вряд ли от моей работы сегодня будет толк. Завтра я тщательно осмотрю все картины и к моменту возвращения вашего кузена уже смогу подготовить для него точный отчет.
— Превосходно, — ответил он, отойдя в сторону, чтобы дать мне пройти.
Рано утром, свежая и отдохнувшая после глубокого сна, я встала, полная радостного волнения. Я намеревалась поближе познакомиться с замком и его окрестностями. Мне хотелось побывать в маленьком соседнем городке, старинная церковь которого была приблизительно одного возраста с замком. Здание ратуши, несомненно, было тоже очень старым.
Вчера вечером я поужинала у себя в комнате и потом рано легла спать. Уснула я мгновенно. Раннее утро вселяло в меня оптимизм.
Я умылась, оделась и позвонила, чтобы принесли завтрак. Горячий кофе, хрустящие домашние булочки и масло были великолепны.
Пока ела, я мысленно перебирала в памяти события вчерашнего дня, и они больше не казались мне такими непонятными и удивительными, как прошлой ночью. Мне еще предстояло узнать и понять этот дом — странный дом и странную семью.
Кузен Филипп, являющийся в отсутствие графа и графини главой дома, своенравная избалованная девочка, испытывающая страх только перед отцом, неумелая гувернантка и седовласая няня — все эти люди вызывали мое самое живое любопытство.
Помимо них в доме были еще многочисленные слуги — мужчины и женщины, которые ловко управлялись с огромным хозяйством. Вряд ли можно сказать, что это было необычно, но я все-таки ощущала присутствие какой-то тайны.
Быть может, это проскальзывало в той манере, в какой все говорили о графе, едва только о нем заходила речь. К примеру, что он единственный человек, которого боится своенравная девочка. Все испытывали перед ним страх. Его слово было решающим. Оставят ли меня здесь или нет?
Я отправилась в галерею и провела там прекрасное утро, внимательно осматривая картины и делая подробные записи о состоянии каждой из них. Это была очень интересная работа, и я удивилась, как быстро промелькнуло утро. Я забыла и думать о своих страхах и опасениях, с головой погрузившись в мир прекрасного, как вдруг неожиданно появилась служанка и объявила, что уже двенадцать часов и, если я желаю, она принесет в мою комнату второй завтрак.
Я почувствовала, что действительно очень голодна, и, собрав бумаги, отправилась в свою комнату, где мне была подана великолепная еда — суп, мясо и салат, а на десерт сыр и фрукты.
Я стала размышлять о том, что если всегда буду есть в полном одиночестве в своей комнате, то где я смогу увидеть графа? Я поймала себя на том, что начинаю думать о нем в ироничной форме и произносить про себя его имя с явной издевкой: «Другие могут вас бояться сколько угодно, господин граф, но от меня вы этого не дождетесь».
Послеобеденное время не располагает к работе, кроме того, мне нужно было размяться. Я, конечно, не могла без разрешения отправиться бродить по замку, но осмотреть его с внешней стороны и погулять по окрестностям, наверное, можно. Я быстро нашла дорогу во двор, но, вместо того чтобы выйти к подъемному мосту, пересекла балюстраду, соединявшую основное здание с той частью замка, которая была пристроена в более поздний период, и, пройдя еще через один двор, вышла к южной стороне замка. Здесь располагались сады, и я с грустью подумала о том, что, несмотря на усилия садовников, они все-таки требовали более тщательного ухода.
Прямо у моих ног простирались три террасы. На первой — лужайки и фонтаны, и я представила себе, как здесь должно быть прекрасно весной, когда расцветают первые цветы. Даже теперь, осенью, лужайки все еще были очень живописны. По вымощенной галькой дорожке я спустилась ко второй террасе. Здесь партером располагались украшенные цветочным орнаментом рабатки, отделенные друг от друга лентами живой изгороди и тиса, аккуратно подстриженных в виде самых различных форм, среди которых преобладала форма цветка ириса.
На самой нижней террасе находился огород, но он был очень разумно устроен, разбит на правильной формы квадраты и прямоугольники, кое-где отделенные друг от друга шпалерами, по которым карабкалась виноградная лоза. И весь огород был обсажен фруктовыми деревьями.
Кругом — ни души. Я подумала, что у работников, наверное, полуденный отдых, потому что даже в это время года солнце жарило во всю силу. Чтобы содержать все эти сады и огороды в порядке, очевидно, нужна целая армия работников.
Я стояла под сенью фруктовых деревьев, когда вдруг услышала чей-то голос:
— Мадемуазель! Мадемуазель! Повернувшись, я увидела бегущую ко мне Женевьеву.
— Я увидела вас из окна моей комнаты, — сказала она, взяла меня за руку и махнула в сторону замка. — Видите вон то окно, прямо наверху?.. Это и есть моя комната. Так называемая детская. — Она состроила гримасу и продолжала говорить по-английски: — Я выучила эту фразу сама, — объяснила она, — просто для того, чтобы показать вам, что я могу. А теперь давайте говорить по-французски.
Она показалась мне теперь совсем другим человеком, спокойным, безмятежным, возможно, немного капризным, но не больше, чем можно было бы ожидать от хорошо воспитанной четырнадцатилетней девочки. Я поняла, что у Женевьевы сегодня хорошее настроение.
— Как вам угодно, — ответила я ей по-французски.
— Я не возражала бы говорить с вами по-английски, но мне кажется, что он у меня недостаточно хорош, не так ли?
— Ваш акцент и неправильные ударения делают его почти неразборчивым. Что касается словарного запаса, то он вполне приличный.
— Вы работали гувернанткой?
— Никогда.
— Очень жаль. Из вас получилась бы неплохая гувернантка. — Она громко рассмеялась. — Тогда вам бы не пришлось приезжать сюда под вымышленным предлогом, не правда ли?
Я холодно ответила:
— Я собираюсь прогуляться. Поэтому позвольте попрощаться с вами.
— О нет-нет, пожалуйста, не уходите. Я спустилась вниз, чтобы поболтать с вами. Я показалась вам грубой, да? А вы были так холодны… Но так ведь и должно быть, верно? От англичан трудно ожидать иного.