До сих пор все сваливали на случайность, и я не отрицаю, что игры случая иногда вполне достаточно, чтобы ввести в заблуждение нашу жалкую человеческую справедливость. Но желательно отдать также должное и преступным талантам – их дьявольским козням и умению творить злодеяния: борясь и состязаясь с другими умениями, оно достигло к нашему времени необыкновенных результатов.
Эту область я изучал долго, но всего еще не узнал и готов продолжить свои изыскания.
Во времена Реставрации и царствования Луи-Филиппа в обществе чувствовались некоторое беспокойство и даже страх (полиция, надо сказать, относилась к этим опасениям на удивление скептически). В 1843 году состоялся процесс банкира Ж.-Б. Шварца, после чего было публично сказано, что правая рука главаря Черных Мантий господин Лекок де ля Перьер – Приятель-Тулонец – являлся не кем иным, как тем самым знаменитым Видоком, что служил в полиции.
Несомненно было и то, что на протяжении этого довольно долгого периода число преступлений, о которых говорилось шепотом и которые никак не касались судебных органов, стало поистине фантастическим. Никогда не было столько недоумений по поводу вынесенных приговоров, а феноменальный успех драмы, что вывела на сцену мученика Лесюрка («Курьерский поезд из Лиона») свидетельствовал о сформировавшемся в обществе мнении.
Однако ни одно подозрение не коснулось славного благодетеля человечества, апостола с улицы Терезы, полковника Боццо-Корона, который тратил миллионы на увеличение своей армии и одновременно взращивал свою славу филантропа. Лекок жил по-королевски, мнимый принц Бурбонский – сын несчастного короля Людовика XVI и, разумеется, «законный» наследник французского престола, – граф Корона и графиня Маргарита блистали в высшем свете, и в конце каждого года Отец-Благодетель, степенный, добропорядочный и точный, будто главный бухгалтер Французского банка, представлял отчет, зажигая глаза компаньонов алчным блеском: их общие сокровища все росли и росли.
XVI
АДЕЛЬ ЖАФРЭ
Сокровища с годами достигли и впрямь невообразимых размеров, и по мере того, как росла гора золота, росло и стремление собратьев к его разделу. Многих оно погубило, так как полковник не оставил своей доброй привычки отправлять на тот свет несогласных. Впрочем, власть его всегда была сугубо отеческой, и говорил он всегда со своими «милыми чадами» тепло и задушевно – вот только страшному Лейтенанту прибывало и прибывало работы. Случались и бунты, и тогда сильные, умные и свирепые мужчины, чьи сердца не ведали жалости, бывали побеждены почти прозрачным из-за худобы древним старичком-призраком, которого слабейшая из женщин могла бы опрокинуть прикосновением мизинца.
На протяжении многих лет жизнь в полковнике едва теплилась, напоминая нескончаемую агонию, но за слабостью он до последней своей минуты таил в себе такое могущество, что никакая человеческая сила не могла ему противостоять.
Наконец он умер, но его упорная воля осталась жить. Те, кого он подавил и подчинил своему закону надеждой на раздел баснословной добычи, не стали его наследниками, но во мраке могильной ямы он издевался над ними точно так же, как издевался при свете дня.
Сокровища он унес с собой на тот свет!
После его смерти братство на какое-то время оцепенело: таинственная нить оборвалась, чудовище лишилось головы. На протяжении многих лет члены совета сообщества, которые сумели выжить, стремились, хотя и каждый на свой лад, к одной цели: обрести сокровища. Генерал погиб, и его армия рассеялась.
Но голод выгнал волка из лесу, жалкие обломки бывшего великого воинства объединились. Система как таковая уже существовала, и любой мог завладеть ею, заняв в ней главенствующее положение. В один прекрасный день все глухие углы парижских дебрей ожили, со всех сторон слышался вопрос: «Будет ли завтра день?». Страшное братство воспряло от смертельного сна.
Но воскресли вовсе не Черные Мантии. Чтобы омолодить одряхлевшую гидру, понадобилась свежая кровь – и родилась банда Кадэ.
Родилась она в сумрачных потемках наших нарядных Бульваров, среди варварства, что служит оборотной стороной нашей цивилизации, и породили ее властители, которых мы не признаем, или о чьей странной власти даже не подозреваем.
Негодяи, которые приобретают известность после громкого судебного процесса и газетной шумихи, зачастую лишь статисты великого театра преступлений.
Во-первых, они попались, а это уже дурной признак. Те, кто не дался в руки закона, стоят безусловно больше.
Попадаются чаще всего одиночки, вроде Тропмана или Ласенера, которые действуют на свой страх и риск с малым числом сообщников. Они обожают шумиху, она придает им значимости, и они ищут ее. Не принимайте их за героев подземного царства. Или же относитесь к ним так, как вы относитесь к мелким полуголодным торговцам новинками, что суетятся возле огромных торговых предприятий вроде магазинов «Дешевая распродажа» или «Галерея Лувр».
Где-то в Париже (где именно – не знает никто, и меньше других – полиция) скрывается, подобно огромному пауку, опаснейший бандит, заочно осужденный на смерть пять или шесть раз, и прекрасно, судя по всему, себя чувствует.
Вот это и есть истинный герой преступного мира!
Он никогда не делился клочками своей биографии с репортерами. Он прятался с ловкостью, что сродни колдовству, и жил себе, как мирный обыватель, с пятью своими смертными приговорами в кармане. Вот он-то и служил в армии полковника.
Он был по-настоящему знаменит в Варварии, таинственной стране, что прячется на дне подземелий и где обитает особенный народ, знающий толк и в убийствах, и в убийцах.
Шутки, которые они проделывают с полицией, дают им право весело посмеиваться, слыша разговоры о дутых героях, обязанных своей славой «Судебному вестнику».
– О нас никогда ничего не пишут, – бормочут v они, – не на таковских напали!
…Никто не знает в точности, сколько лет этому таинственному преступнику, потому что долгие годы живет он в удивительной незаметности и обнаруживает свое существование только столь же удивительными преступлениями.
О северных морях рассказывают, что живущие в них киты могут очень долго жить под водой, но наступает день, когда они поднимаются подышать на поверхность. И вот на неоглядной глади океана возникает пенное пятно, и китобои торопятся к нему. Когда в волнующемся парижском море расплывается алое пятно, полиция налегает на весла.
Но кит зачастую уже уплыл, а гарпунщики только-только подоспели. Когда полиция и судебные следователи наперегонки прибегают на место преступления, Кадэ-Любимчик уже давно под водой.
Кадэ-Любимчик было только прозвищем, данным за многочисленные любовные победы, а вообще-то звали его Тюпинье. Он был уродлив, злобен и фальшив в дружбе, но отличался фантастической дерзостью по части преступлений. Несмотря на преклонный возраст, ловкостью он мог сравняться с лучшими из гимнастов.
А изворотливостью – с покойным Талейраном[18].
Таков был человек, который решил напомнить Парижу вопрос: «Будет ли завтра день?». Преступник низкого разбора, бандит, который сам всегда прикладывал руку к кровавому преступлению, теперь командовал бывшими членами совета Черных Мантий, обретавшимися когда-то на высшей ступени иерархии.
Он стал ими верховодить, пообещав следующее: отыскать сокровища Обители Спасения, завершить дела, начатые при жизни полковника Боццо-Корона, и изо дня в день трудиться на благо жизни братства.
Братство ожило.
Таинственность, что окружала Отца-Благодетеля, не шла ни в какое сравнение с теми предосторожностями, какие принимал Тюпинье по прозвищу Кадэ-Любимчик. Приказы его приходили из ниоткуда. Его никогда не видели въяве. Кто-то говорил, что он передает свои приказы Адель Жафрэ, но каким образом?
Другие шли еще дальше, утверждая, что братство лишь прикрывается именем знаменитого Кадэ, – так банды, действующие в области индустрии, покупают титул герцога или имя боевого генерала, бывшего министра или сенатора, чтобы придать себе весу.
По словам этих последних, Кадэ был слишком болен, чтобы взвалить себе на плечи такую ношу.
Но как бы там ни было, передавая приказы Кадэ или нет, но Адель Жафрэ, эта странная старуха, обладала всей полнотой власти не только у себя в доме, но и в совете сообщества, и члены восстановленного братства не знали другого командира, кроме нее.
Впрочем, глядя на теперешнее величие этой дамы, простой статистки в мрачной комедии прошлого, невольно думалось, что ей, должно быть, не по себе на троне полковника Боццо.
Однако она удерживалась на нем, правда, не без труда, хотя авторитет ее не имел, конечно, ничего общего с авторитетом полковника.
Но она не была и случайным человеком в этой игре. Любая женщина средних способностей (да и мужчина тоже, прибавлю я) сто раз потеряла бы голову среди тех сложностей, с которыми ей приходилось сталкиваться изо дня в день. И жизнь, и дела она знала куда лучше, чем можно было бы ждать от жены добряка Жафрэ. По временам в ней даже появлялось что-то от прирожденной аристократки, она вдруг вспоминала позабытые утонченные манеры, которые, разумеется, весьма противоречили ее обычным манерам и привычкам.
В общем – по крайней мере на первый взгляд, – царила она скорее благодаря изворотливости, чем силе, и жизнь ее представляла собой каждодневную борьбу со всеми, включая своих подчиненных. Так, например, от господина Ноэля она требовала сведений лишь тогда, когда знала: у нее этих сведений куда больше, чем у него. А что это, если не признак слабости?
Мы оставили их сидящими вместе в кабинете господина Жафрэ. Господин Ноэль курил трубку, а Адель, приоткрыв дверь в гостиную, спросила:
– И где же наш очаровательный принц?
И получила ответ от мэтра Изидора Суэфа, который сказал подчеркнуто недовольным тоном:
– Осмелюсь заметить, что с точки зрения приличий поведение будущего супруга оставляет желать лучшего. Он опаздывает уже на тридцать пять минут.
– Тогда, – добродушно сказала Адель, – я смогу закончить свои дела. Вы предупредите меня, когда я понадоблюсь.
И она снова закрыла дверь. Усевшись опять в кресло, она спокойно и миролюбиво проговорила:
– Мэтр Суэф ведет себя так, будто он директор тюрьмы. Он весь пропитан мещанскими добродетелями. Однако мы умеем ценить и иные.
Никто, разумеется, не догадывался, как взволновали ее последние слова господина Ноэля о какой-то соперничающей организации, которая вознамерилась победить Адель ее же собственным оружием. Она вновь со смехом попросила покурить и, разок затянувшись, тут же вернула трубку.
– Похоже, вас не волнует опоздание принца? – медленно произнес господин Ноэль.
– Детка, – ответила она, – все отлажено, как машина для вязки чулок. Если представится тебе такая возможность, погляди вблизи, как работают ее крючочки. Придумали ее мудрецы, а нам, простым смертным, осталось только двигать рукоятками и следить, как она трудится. Я знала, что принц опоздает, и даже знаю, почему. Провернуто славное дельце, и провернуто на отлично… Скажи, дружок, а ты не хочешь сдать мне экзамен? А то есть одно вакантное местечко… Мы с тобой старые друзья, ты мне симпатичен, старина Пиклюс, и мне кажется, ты достоин лучшей участи, чем быть рядовым в отряде кротов-копальщиков!
– Что за место и что за экзамен? – поинтересовался господин Ноэль. – Мне придется оставить тюрьму?
– Вовсе нет, но ты сможешь занять место того самого господина Ларсоннера, который увел у тебя Клемана Ле-Маншо. Знаешь, не огорчайся, но были люди, которые очень не хотели, чтобы ты выиграл эту игру.
– Вы? – равнодушным тоном осведомился господин Ноэль.
– Нет, – ответила Адель.
– Разве есть кто-то над вами? – удивился господин Ноэль.
– Послушай, никогда не проявляй излишнего любопытства, – резким тоном предупредила госпожа Адель. – Ни к чему хорошему это не ведет, – величественно пояснила старая дама.
– И все же… Ну что ж, экзаменуйте! – решился господин Ноэль.
– Тогда давай выкладывай все о тех, кто украл у тебя два года беззаботной праздничной жизни, которую ты собирался оплатить двадцатью тысячами бедняги узника. Не позабудь ничего. Я хочу посмотреть, знаешь ли ты о них больше нашего?
– Попробую. На тюремном дворе царила суматоха, начальник рвал на себе волосы, рыдая о своей погубленной репутации… – принялся рассказывать господин Ноэль.
– Дальше… – поторопила его Адель.
– Поначалу мне показалось, что к этому делу причастны все, кто приехал в карете, в том числе и жандармы, – до того это было странно, что Ле-Маншо вдруг так вот взял и исчез. Такое иногда случается, но, впрочем, тут это маловероятно, уж больно много было полицейских – по одному через каждые десять шагов. С другой стороны, я уверен, что между улицей Паве и Королевской площадью работало больше пятидесяти статистов, и работали они на новое братство, которое станет опять задавать старый вопрос: «Будет ли завтра день?»; то есть, может, и оно старое, раз вы утверждаете, что это одно и то же. Женщина под вуалью была сбежавшим узником, это точно, а высокий господин – Ларсоннером или… вот это мысль! Она только что пришла мне в голову! А может, этим господином были вы?!
Госпожу Жафрэ при этих словах так передернуло, что Ноэль недоуменно уставился на нее.
– Неужто в точку попал? – спросил он одновременно и боязливо, и радостно, искоса поглядывая на Адель Жафрэ.
– Балда! – Старуха уже оправилась от шока и принужденно рассмеялась. – Мне просто смешно слушать твои глупости! Как это можно принять меня за мужчину?
– Но… – начал было Ноэль, однако же осекся и пошел на попятную. – Конечно, такого не может быть, особливо если учесть ваши венерины округлости, у вас они будь здоров!
И впрямь: несмотря на худую, но весьма морщинистую шею, шелк корсажа старой дамы распирали груди весьма внушительных размеров.
– Что за неприличие! Что ты себе позволяешь? – возмутилась она, но не слишком всерьез. – Напрасно я с тобой обращалась по-дружески! Похоже, ты знать не знаешь, что такое хорошие манеры.
Руки ее еще едва заметно дрожали, но лицо было совершенно спокойно.
Ноэль, продолжая искоса поглядывать на нее, сказал:
– Надо думать, что это все-таки был господин Ларсоннер. Вы сейчас убедитесь, до чего он талантлив, бестия. Вот послушайте-ка, какая вышла история…
XVII
УЛИЦА БОНДИ
Уж кто-кто, а Ноэль не был новичком в своем деле, и имя Пиклюс, которым называла его по временам Адель, было по-своему знаменитым и известным завсегдатаям кабачка «Срезанный колос». Он тут же отметил волнение хозяйки, когда наудачу рискнул предположить, что немолодой высокий господин, главный виновник бегства, и престарелая Адель – это одно и то же лицо.
Но, следуя логике своего сыщицкого ремесла, рассудил: «Она так обиделась из-за старого господина, потому что ей не по вкусу мужская роль».
Но он очень долго прослужил под началом Приятеля-Тулонца (который как раз и был Видоком) и отлично знал, как опасно знать слишком много; к тому же и «экзамен» он принимал близко к сердцу.
Так что тут, по крайней мере, Адели Жафрэ удалось его ввести в заблуждение.
Он рассказал – и весьма живо, – как преследовал фиакр вдоль Бульваров, и при этом чувствовалось, что он остался доволен собой. Свой рассказ он украшал подробностями, желая привлечь к нему интерес.
– Утверждать, что я не «сел на хвост» злокозненному Ларсоннеру, было бы несправедливо, – разливался он, – однако я хотел сделать приятное и вам, слово чести! От «Ослиного копыта» до «Галиота» путь немаленький, но, пробегая мимо «Срезанного колоса», я был свеж как огурчик.
И вот у лавочки Лазари мне на глаза попался молодчик, который мчался, как олень, и скорость у него была не меньше моей. Меня не нужно было толкать в бок, чтобы я сообразил, в чем тут дело. Я навострил уши и услышал, что топочут и позади меня, причем топочет вовсе не лошадь и не собака. Я припустил сильнее, но возле театра Гете, где дают сегодня «Эстрападскую пещеру», меня тесным кольцом окружили продавцы билетов, предлагая поплакать за пять су. Трюк бы поставлен мастерски, и если его автор – вы, то примите мои поздравления!