— Ну и отлично. Сегодня попробуем последний раз. Мне кажется, надо кончать это дело.
— Ты беседовал с равом Амнуэлем, и он недоволен нашей затеей?
— Недоволен — не то слово. Он сказал, что это просто чудо, что ты еще жив.
Зайдя в квартиру, я переоделся в белый шелковый халат и ермолку, разложил на столике бумаги (которых набралось уже довольно много с начала моих путешествий) и начал читать молитву «Краса и вера». Голова у меня гудела, как большой колокол.
— Погоди, — вырвал меня из транса Хаим, — у нас же нет печатей Думиэля!
— Выкручусь, — отмахнулся я, — не мешай.
«Ха-адерет ве ха-эмуна…» — читал я, а потом стал призывать ангелов: «Тотросиай…» — и так далее. Сто двенадцать раз.
Наконец меня охватило знакомое ощущение погружения, но на этот раз гораздо более интенсивное — будто я летел сквозь водяной туннель. Туннель вывел меня в хорошо знакомое место — Зал Сапфирового кирпича (переход я уже чувствовал совершенно отчетливо).
В руках у меня был какой-то лист пергамента. А, это же призыв к Думиэлю, переведенный равом с латыни на древнееврейский! Медленно, стараясь тщательно выговаривать каждое слово, стал я его читать. Мне хотелось успеть, пока не появятся местные стражи.
Как только я закончил чтение, воздух передо мной замерцал, и появился ангел Думиэль во всей своей красе и величии. Он висел в воздухе напротив меня, и лицо его… Собственно, у всех виденных мною ангелов были бесстрастные лица, но выражение лица Думиэля было уж совершенно потустороннее.
— Печать! — наконец произнес ангел. Точнее, не произнес (губ он не разжимал) — это слово, казалось, прогремело в воздухе.
Я протянул ему печать, предусмотрительно захваченную из ватиканской библиотеки, а сам подумал: «Знал бы он, откуда эта штука»…
Тем не менее печать была принята с благосклонностью. В воздухе передо мною внезапно возник водопад огня (если так можно сказать) — и Гавриэль, Князь Божьего Суда, появился в зале.
Своими размерами он поразил даже меня, не раз уже бывавшего в залах Меркавы, и весь состоял из такого яркого огня, что глазам больно было смотреть.
Его огненное облачение колыхалось и производило впечатление пожара.
В руках у Гавриэля появились кольмус (перо для переписки священных текстов) и кусок пергамента. Впрочем, я скорее догадывался, что это такое, так как перо величиною вдвое превосходило меня и больше походило на застывшую молнию, поскольку состояло из пламени. Равно как и пергамент.
С кончика пера соскальзывали языки красного пламени и застывали на пергаменте. Я догадался, что это Гавриэль пишет для меня пропуск во все залы — по крайней мере, так я понял из книги Адама.
Неплохо!
Тут вокруг меня возникла огненная колесница (подобная, очевидно, той, что вознесла когда-то на небо Илью-пророка). Гавриэль наклонился и прикрепил пропуск к колеснице своими огромными ручищами.
Нашу компанию пополнил материализовавшийся Кцафиэль — Князь Божественного Гнева. Выглядел он, признаться, страшновато — по размерам не уступал Гавриэлю, к тому же на голове его сверкала внушительных размеров огненная корона.
Кцафиэль разместился справа, Гавриэль слева, Думиэль спереди, все уцепились за стенки колесницы, и мы понеслись вверх с невероятной скоростью. Зал Сапфирового кирпича остался внизу в считанные секунды, а мы перенеслись в Зал Силы небес, зал ада. С такими провожатыми мне ничего не было страшно, но тем не менее я обрадовался, когда ад остался позади и мы перебрались в зал рая.
В раю было хорошо и спокойно. А запах… Великолепный запах благовоний! Я успел сделать лишь несколько глубоких вдохов, и мы покинули это благословенное место. Мне оставалось лишь утешаться цитатой из трактата «Поучения отцов»: «У каждого еврея есть своя доля в Царствии Небесном».
В четвертом зале, где Небесный Иерусалим, за время моего отсутствия ничего не изменилось — он так же ждал своих обитателей. И небесный Первосвященник, ангел Михаэль, так же продолжал обслуживать Небесный Храм.
Согласно иудейским преданиям, подумал я, с приходом Машиаха Небесный Иерусалим вместе с Храмом должен спуститься на землю. Не останется ли Михаэль без работы? Ведь первосвященником тогда станет обычный еврей, кто-нибудь из потомков священников, служивших некогда в Храме.
С такими мыслями я и не заметил, как мы приблизились к входу в пятый зал — Зал Любви. Я насторожился, но не знал, что нужно делать, и вот мы, подобно огненному урагану, влетаем в ворота.
Во всех пройденных залах стояла тишина, а здесь мне по ушам ударила музыка — будто играл орган с трубами от земли до неба. В воздухе совершенно неподвижно висели хоры ангелов — во всех направлениях, куда ни глянь; и они, как я понимаю, пели славу Господу.
«Чего это они не шевелятся?» — подумал я. Мне вспомнилась странная фраза, прочитанная в последние дни в какой-то из книг:
«В пятом зале ничего не происходит».
Написано в Талмуде: когда человек слышит песнь ангелов, он умирает легкой смертью. Почему же я до сих пор жив? Очевидно, «умирает легкой смертью» — имеется в виду, что душа его отделяется[37] от тела. Но моя душа сейчас здесь, а тело бесконечно далеко — в маленькой квартирке на римской улочке неподалеку от гетто.
Музыка, звучавшая в зале, была приятной, но чересчур мощной и непривычной для человеческого уха. И вот показался вход в шестой зал. Когда мы подлетели ближе, я увидел, что оттуда вырываются языки пламени.
6. Зал Желания
В ту минуту, когда мы проходили ворота, Гавриэль и Кцафиэль оставили нас, и Думиэлю пришлось тянуть колесницу одному.
Зал был полон огня, а на небе сияли семь ярчайших солнц. Присмотревшись, я понял, что это не солнца, а группы ангелов. Они, как я знал, управляют планетами.
Постепенно моя карета растворилась в окружающем огне, и я летел за Думиэлем без всякой видимой поддержки. Руки и ноги мои начали дымиться и, наконец, сгорели полностью! За ангелом летело только мое обгоревшее туловище. Я перепугался до смерти и закрыл глаза. Позвать Хаима? Или подождать? Смогу ли я вернуться из залов Меркавы?
— Назови мое имя! — ворвался в мои уши повелительный голос.
Я открыл глаза — это требовал Думиэль. Но ведь я уже назвал его по имени. Чего же ему надо?
Может быть, существует еще какое-то имя?
Тут перед моим внутренним взором предстал лист из книги Адама. Там было написано:
«Гехедрейхем все видит, но молчит».
Молчит — по-древнееврейски «домем». Значит, Думиэль — это не настоящее имя ангела, а его обозначение.
Или я ошибаюсь?
Всматриваясь в каждое движение ангела (чтобы в случае чего сразу позвать на помощь Хаима), я произнес медленно и громко:
— Гехедрейхем!
Помолчав секунду (которая показалась мне вечностью), ангел сказал:
— Ты можешь войти в седьмой зал.
7. Святая Святых
Значит, я оказался прав!
— А что бывает с теми, кто не может назвать твоего имени? — поинтересовался я у ангела.
— Они попадают в ад. Прямо отсюда, — ответил он, медленно приближаясь ко мне.
— И Иегуда-Юдл Розенберг здесь был?
— Да, — тут ангел подхватил меня своей огненной рукой и швырнул в ворота.
Так вот кто убил Польского Святого! Ну, погоди, «молчащий ангел», я до тебя доберусь…
И вот я оказался в самом высшем зале — Святая Святых.
Он был колоссальных размеров. В нем царил сумрак. Над головой вместо неба полоскался гигантский занавес, на котором были изображены два обнявшихся херувима — точь-в-точь как было нарисовано на последней странице книги Адама.
Зал был наполнен различного вида ангелами, курсировавшими во всех направлениях. Внезапно раздался громовой голос:
— Свят, свят, свят, Господь Воинств, полна вся земля славы Его!
Послышалось оглушительное хлопанье многих миллионов крыльев, и все обитатели зала — и колеса огня, и святые твари — начали подниматься наверх, к занавесу, распевая:
— Благословенна слава Господня, исходящая из места Его!
Передо мной возник Метатрон, Князь Божественного Лика. Собственно, именно его я и ожидал увидеть в этом зале. Я находился как раз напротив его зрачков, которые сияли, как шаровые молнии (а общие его размеры даже невозможно было представить).
— Здравствуй, Ханох, сын Йереда, — сказал я ему, наверное, несколько фамильярно. — Всю жизнь мечтал тебя увидеть.
— Здравствуй, Яков, — ответил Метатрон. — Это я. Ты хочешь за занавес?
— Да, — не раздумывая, ответил я.
Метатрон сделал легкое движение крыльями — и я поплыл вверх вместе со всеми ангелами. Душу мою охватил неизъяснимый восторг, а занавес приближался. Все ближе и ближе, и вот уже два херувима готовы меня обнять…
* * *
— Яков! Яков! — где-то далеко-далеко, в Риме, Хаим Малах толкал в бока безжизненное тело Якова Рафаэля, совал ему под нос нюхательный табак… Бесполезно. Ибо еще в Торе сказано:
«Не может человек увидеть лицо Бога и остаться в живых».
Жанна Свет
ЛЕТНИЙ СЕМЕСТР
Прошлое влияет на настоящее и будущее, но и будущее способно повлиять на прошлое. И не только повлиять, но создать его.
В рассказе Жанны Свет именно так и происходит. Интересно то, что это прошлое нам сегодня хорошо известно. А будущее, играючи повлиявшее на него, — действительно будущее. И в прямом, и в переносном смысле слова. Как еще можно назвать наших детей?
1
Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою.
Берешит, 1:2
— Так, — скомандовала Ноа, — теперь привяжи веревку к моему поясу, а потом к своему.
Рон, сопя, затянул узел, взял в руку свободный, довольно длинный конец мономолекулярного шнура и оглядел остальных.
Они стояли цепочкой и терпеливо ждали, слегка переминались с ноги на ногу.
— Готово! — объявил Рон.
Тут же все отвернулись от него, ссутулились, уныло опустили головы, заложили руки за спину и пошли, немного раскачиваясь, точно смертельно уставшие и потерявшие всякую надежду люди.
Время от времени Рон хлестал свободным концом шнура по земле и стволам деревьев, голосом изображая звук хлыста. Тогда кто-нибудь из ребят, вздрогнув, вскрикивал, и несколько шагов шеренга проходила быстрее.
Первый класс начальной общеобразовательной школы «Луч» только вернулся из бассейна реки Конго, где изучал тему «Африка — от первобытного человека до наших дней», и теперь закреплял полученные знания, играя в работорговлю.
Играть было нелегко. Решительно никто из ребят не хотел изображать работорговцев. Разразились бурные споры, завершившиеся, впрочем, компромиссом: все будут рабами, а Рон, который здорово подражал разным звукам, будет делать вид, что щелкает бичом.
На том и порешили.
Сюда, в Иудею они приехали только вчера: начинался новый курс — «История Ближнего Востока». Между курсами полагалась неделя каникул, чтобы дети отдохнули и привыкли к новой обстановке, вот первый класс и отдыхал. С утра они уже обследовали весь сад, в котором стояли жилые домики, сбегали на ближайшие холмы, сняли на квадрокамеры величавый полет орлов и панораму пустыни. После обеда решили поиграть в Африку — об Иудее они еще ничего не знали, играть в нее не могли.
Шеренга связанных между собой девочек и мальчиков, раскачиваясь, приближалась к огромному кусту с плетистыми ветками, покрытыми гроздьями ярких цветов.
— Пойте, бездельники! — вскричала Ноа, и все заныли, изображая заунывную песню, и сама Ноа тоже застонала вместе со всеми.
Первые двое в шеренге уже завернули за куст — ребята договорились, что там — Средиземное море и стоит шхуна работорговца. Постепенно вся шеренга втянулась вслед за ними, все замолчали, и наступила тишина.
Да и как было не замолчать, если вдруг настала ночь, абсолютно черная, беззвездная, беспросветная и ужасно мокрая.
Ребятам показалось, что они не стоят, а висят в этом темном пространстве, и они боялись пошевелиться — вдруг впереди обрыв, и они все туда попадают.
Молчание затягивалось, кто-то уже шмыгал и хлюпал носом, как вдруг Ноа сказала:
— Ой, я и забыла! У меня ведь фонарик есть!
Все осторожно зашевелились, еще не зная, что они увидят, когда Ноа включит фонарик. Но хлюпанье прекратилось, и снова все смолкло. В этой тишине кто-то, видимо Ноа, тихонечко возился, и вдруг тьму прорезал яркий луч света. Ноа щелкнула переключателем, луч стал расти, освещая все большее пространство. Когда он достиг максимального размера, раздался коллективный вздох — вокруг не было ничего.
Исчезли кусты и деревья, исчезли цветы, мощеные дорожки, не стало запахов, умолкли птицы, да и самих птиц не было видно.
Сад исчез, все исчезло. Ребята стояли, а может быть, висели в воздухе, которого, впрочем, тоже не было, и чем они дышали, никто понять не мог. А может быть, они оказались в воде, но побултыхать в ней ногами не получалось… Всем стало страшно, хлюпанье носом возобновилось и затем перешло в откровенный плач, к которому присоединился еще один, а вскоре почти вся группа ревела в голос и скулила: «Мамочка, а-а-а-а».
Вдруг раздался решительный голос Ноа:
— Перестаньте реветь!
— Стра-ашно…
— Думаете, мне не страшно?! Тут везде вода, нужно плыть, а мы связаны. Утонуть можем. — При этих словах кто-то истерически вскрикнул.
Ноа не обратила внимания на этот вопль.
— Я предлагаю вот что, — продолжила она, — разворачиваться нельзя, упадем в воду, а там глубоко. Пусть Рон отвяжется, вернется на дорожку, может, там еще воды нет, сбегает в игровую и принесет нам крылья.
— Ур-ра! — завопил кто-то. — Рон, отвязывайся, беги быстро!
— А если там тоже вода и темно? — опасливо спросил Рон.
— Тогда вернешься к нам, придумаем что-нибудь еще.
Послышалось сопение — Рон пытался развязать узел.
Возился он довольно долго, на жалобные просьбы поторопиться отвечал флегматично, что узел намок и не хочет развязываться. Но вот веревка провисла, стало слышно, как тихо плещется вода, и наступили жуткие минуты ожидания.
Ребятам казалось, что это длится уже целую вечность. Руки и ноги затекли, страх сжимал сердце, а Рон все не появлялся.
— Он, наверное, утонул, — зарыдала Кораль, самая маленькая в группе. — Мы тоже утонем!
— Ни за что! — решительно ответила Ноа. — Рон не такой человек, чтобы утонуть. Он вернется, не плачь. Никто не утонет. Не плачь, Рон поможет нам, вот увидишь.
Малышка притихла. Снова наступила тишина, противнее которой нет на свете — тишина безнадежного ожидания.
Ноа понимала, что долго им не продержаться. Она ждала очередного взрыва отчаяния, но, на удивление, все держались. Только Кораль как вцепилась в ее руку, так и не отпускала, и Ноа чувствовала, что та дрожит мелкой дрожью.
Вдруг кто-то сказал:
— Тихо!
Все и так молчали, только вода опять стала плескаться так же, как когда уходил Рон.
— Вы где? — раздался его голос. Ноа опять включила фонарик, и все увидели Рона, нагруженного сумками, пакетами и мешками.
— Ур-ра! — опять завопили все. — Рон, Рончик пришел, ур-р-ра, молодец!
— Я тут вам поесть принес, — сказал смущенный таким приемом Рон, — сок вот еще, фонарики… — Он раздавал ребятам пакеты с питательной смесью и фонари в непромокаемых футлярах. — Ешьте, а то до ужина долго еще.
— А это что? — удивился Арик, указывая на что-то длинное, вроде палки.
— Это я подумал, — Рон опять смутился, — я подумал, что, может быть, эта вода из бассейна утекла. Я не успел посмотреть: меня Дан чуть не поймал, я от него в ежевике спрятался, поцарапался весь.
— А там, — голос Кораль дрожал, — там тоже темно и вода?
— Нет, нормально. Жарко там.
— Хорошо, но что это у тебя — длинное? При чем здесь бассейн? — Арик всегда был самым методичным из класса.