Из густого тумана выступили вросшие в землю развалины старого бет-тохора — помещения для ритуального омовения покойников.
Хава же спокойно дошла до разбитых ступеней входа. Так же, как давеча у дома, она медленно поводила головой, словно что-то пытаясь то ли увидеть, то ли учуять. Последнее было вернее, потому что глаза ее, как уже сказано, были закрыты, зато ноздри чуть сплюснутого носа широко раздувались.
— Нет… — услышал вдруг реб Фишер. — Нет… Не здесь…
Это было сказано голосом, нисколько не похожим на голос жены — глубоким и низким, больше похожим на мужской, чем на женский. А скорее, ни на мужской, ни на женский он не был похож.
Хава медленно опустилась на разрушенный порог бет-тохора и опустила голову. Арье Фишер осторожно приблизился к ней.
— Хава, — спросил он хриплым шепотом, — что ты хотела найти?
Она медленно повернулась к мужу и так же медленно раскрыла глаза.
— Кто ты? — спросила она вдруг с удивлением, причем реб Арье мог бы поклясться, что губы ее при этом даже не пошевелились. Тем не менее вопрос прозвучал достаточно громко.
Портной заставил себя сесть рядом.
— Успокойся, — сказал он, стараясь придать своему напряженно дрожащему голосу ласковое звучание. — Тебе просто приснился страшный сон. Ты немного расстроилась. Это бывает в такие дни. Пойдем.
Хава пристально смотрела ему в глаза с очень странным выражением — словно одновременно пыталась услышать что-то, чего не слышал ее муж.
— Я тебя не знаю, — сказала она. — Уходи, у меня тут дела. Мне нужно найти… — Ее лицо резко помрачнело.
— Что? — спросил реб Арье. — Что тебе нужно найти в этом месте?
Хава некоторое время молчала, сосредоточенно глядя перед собой.
— Не знаю… — сказала она наконец. — Не знаю… — и выкрикнула с непонятной тоской: — Не знаю! Не знаю! Не знаю!
Реб Фишер хотел было ее обнять и успокоить, но Хава вырвалась и с такой силой оттолкнула его, что портной пролетел добрых метра три и упал рядом с треснувшим надгробьем.
Нечеловеческая сила Хавы окончательно превратила ее мужа в дрожащий сгусток страха. Он скорчился на гранитной плите и остановившимся взглядом следил за странными действиями Хавы, скользившей по старому кладбищу в каком-то диком танце. Ночная рубашка вилась вокруг ее быстро перемещавшейся фигуры, распустившиеся волосы стелились темной волной.
— Господи… — прошептал Арье Фишер похолодевшими губами. — Боже, верни ей разум…
Хава вдруг резко повернулась к нему и гневно вскричала:
— Не смей!.. Не смей мне мешать!.. Убирайся!..
Вытянув вперед руки со скрюченными пальцами, она потянулась было к мужу, но, сделав один шаг, замерла. Портной увидел, как по телу жены проходят судороги, на губах выступает пена. Хаву словно опутали невидимые нити, удерживавшие на одном месте и не дававшие приблизиться к мужу.
Спрятавшись за надгробьем, Арье Фишер попытался прочесть хоть какую-то молитву, но в памяти всплывали лишь бессвязные обрывки фраз. На лбу его выступила испарина, а руки словно приросли к холодному сырому камню.
Послышался слабый раскат грома. Тотчас Хава замолчала. Реб Фишер рискнул осторожно привстать из-за своего укрытия и позвать ее.
От звука его голоса туман, все это время вившийся вокруг Хавы, закручивавшийся в зыбкие кольца, резко раздался в стороны — как болотная ряска от брошенного камня. Несчастная женщина бессильно осела на землю. Губы шевельнулись, Арье Фишер услышал произнесенное тающим шепотом:
— Не могу найти… Не помню… — после чего глаза Хавы закрылись и лицо застыло.
Осторожно приложив ухо к ее груди, реб Фишер с облегчением услышал слабые удары сердца: Хава была жива, но в глубоком обмороке. Взвалив жену на плечи — она была женщиной грузной, а сам реб Арье ни статью, ни физической силой не отличался, — портной потащился домой. Здесь, едва не падая от усталости, он уложил Хаву в постель. Она так и не очнулась, но лицо ее было теперь вполне безмятежным, как у крепко спящего человека. И дышала она ровно и глубоко.
Сам портной не имел сил добраться до постели. Так и просидел остаток ночи на маленькой скамеечке у кровати жены.
Уснул только под утро.
Разбудил его скрип пружин. Хава с сонным недоумением уставилась на мужа.
— Что ты здесь сидишь? — спросила она ворчливо. — Вон солнце как высоко поднялось, с минуты на минуту придет заказчик…
Тут взгляд ее упал на его босые, покрытые землей ноги.
— Это еще что такое? — брови ее показали высшую степень изумления. Она попыталась подняться, но увидела, что и ее ноги тоже по щиколотку залеплены грязью. Хава растерянно уставилась на это безобразие, потом перевела взгляд на мужа.
— Не волнуйся, — сказал реб Фишер. — Просто ты, видимо, приболела. Ночью тебе стало плохо — я думаю, поднялась температура, — вот ты и выскочила на улицу…
— Я бегала на улицу в одной сорочке?! — возмущению Хавы не было предела. — Да ты рехнулся!
Арье Фишер виновато развел руками. Хава решительно встала с кровати и тут же снова села: ноги не держали ее.
— Ох… — слабым голосом сказала она. — Голова кружится…
Она опустилась на подушку и закрыла глаза.
Нервы Арье Фишера были на пределе, поэтому, когда раздался громкий и требовательный стук в дверь, он вылетел на крыльцо как был, в нижнем белье.
На пороге стоял яворицкий раввин Цви-Гирш Галичер. При виде портного — с всклокоченной бородой, безумными глазами, да в придачу еще и неодетого, рабби Галичер даже отступил на шаг.
— Что это с вами случилось, реб Арье? — изумленно спросил он.
Арье Фишер промычал что-то неразборчивое и чуть посторонился, пропуская раввина внутрь и оттесняя его в кухню.
— Арье, кто там? — спросила из спальни Хава.
— Это ко мне! — крикнул портной. — Извините, рабби Цви… — сказал он полушепотом. — Тут такое…
Спохватившись, он выскочил в свою каморку, кое-как оделся и вновь вернулся к раввину.
— Вас не было на утренней молитве, так я заволновался, может, что случилось, решил зайти, проведать, — говоря так, рабби Цви-Гирш пристально смотрел на Арье Фишера. Не выдержав, тот отвел взгляд. На протяжении по меньшей мере десяти лет он не пропустил ни одной утренней молитвы, приходил всегда затемно.
— Да-да… — пробормотал он. — Да-да…
— У вас действительно что-то произошло, — с нажимом произнес рабби Цви-Гирш. — Не мое дело вмешиваться в чужую жизнь, не хотите — не рассказывайте. Но может быть, вам нужна помощь?
Взглянув в темное морщинистое лицо раввина, казавшееся в обрамлении белоснежной бороды почти черным, портной решился.
— Я не знаю, что это было, — сказал он. — Рабби Цви, мне очень страшно, — оглянувшись на дверь спальни, он продолжил, понизив голос: — Похоже, у моей жены что-то не в порядке с головой, рабби, — для убедительности он постучал себя по лбу пальцем. — Сами судите: сегодня ночью она вдруг убежала из дому. Мне с трудом удалось ее вернуть! Сейчас она ничего не помнит. Говорит — голова кружится. У меня у самого все плывет перед глазами, — он махнул рукой. Добавил после паузы с робкой надеждой в голосе: — Есть такая болезнь — из-за влияния луны, говорят. Когда люди во сне начинают бродить. Вчера как раз было полнолуние.
— Убежала из дома? — удивленно переспросил Галичер. — Ночью? И ничего не помнит?
— В том-то и дело, рабби, — горячо зашептал реб Фишер. — Она бежала так быстро, что я едва-едва ее нагнал! Знали бы вы, где… — Шепот его упал до почти беззвучного. — На старом кладбище, рабби, что-то она там искала, уж не знаю что…
Брови раввина сдвинулись у переносицы.
— Ну-ка, ну-ка, — сказал он, тоже понижая голос, — ну-ка, реб Фишер, расскажите подробнее. Что же это ее занесло на старое кладбище?
Путаясь и сбиваясь, портной рассказал о кошмарной сцене у развалин бет-тохора.
По мере рассказа лицо раввина мрачнело. Дослушав до конца, он глубоко задумался. Его суровый вид перепугал портного не меньше, чем воспоминание о ночном происшествии.
— Что? — тихо спросил он. — Что скажете, рабби?
Рабби Галичер покачал головой.
— Ох, боюсь, луна тут ни при чем, — ответил он хмуро. — Как бы не случилось с вашей женой куда большего несчастья, реб Арье. Вы можете рассказать, что было накануне? Вечером? Что-нибудь непривычное, странное?
— Накануне? — Арье Фишер немного подумал. — Да нет, вроде бы… Прогулялся по берегу, вернулся… — Ему не хотелось говорить о детских, как ему казалось, страхах, охвативших его у реки. — Да, поработал немного. Но недолго. У меня раскололся камень — я его приспособил под утюг, но нечаянно плеснул холодной воды, а он как раз был очень раскаленным…
Рабби Цви-Гирш рассеянно теребил бороду. Сказал:
— Мне нужно поговорить с Хавой. Она не спит?
Хава лежала на спине, натянув одеяло до подбородка, и потерянно смотрела в потолок.
Портной сказал нарочито бодрым голосом:
— Хава, тут рабби Цви-Гирш хочет пожелать тебе доброго здоровья.
Она скосила глаза на дверь и недовольно поморщилась. Словно не замечая этого, раввин приветливо поздоровался, пододвинул табуретку ближе к постели.
— Как вы себя чувствуете? — заботливо спросил он. — Что-нибудь болит?
— Ничего у меня не болит, — сердито ответила Хава. — Мужу какая-то чепуха приснилась, вот и болтает невесть что…
Раввин кивнул, словно соглашаясь с этой оценкой, после чего вытащил из кармана небольшую книгу.
— Хава, — сказал он, — молитвы и чтение псалмов часто помогают при недугах, хотя люди этим пренебрегают. Вот послушайте, — раввин перелистал несколько страниц. — Я вам прочитаю, а вы, если захотите, будете повторять за мной. Хорошо? — и не дожидаясь ответа, начал: — «Живущий под покровом Всевышнего в тени Всемогущего обитает…» — рабби Цви-Гирш взглянул на Хаву. — Что же вы, Хава? Повторяйте, вреда от этого не будет.
Арье Фишер отметил, что в голосе раввина при этом звучали старательно скрываемые, но вполне заметные нотки страха.
Хава поморщилась, но после минутного колебания все-таки повторила:
— Живущий под покровом Всевышнего в тени Всемогущего обитает…
— Скажу Господу: убежище мое и крепость моя — Бог мой, на которого полагаюсь я… — чуть громче произнес раввин.
— Полагаюсь я… — внезапно Хава резким движением выбила из рук раввина книгу. Лицо ее исказила жуткая гримаса. — Нет!! — закричала она. — Нет!.. Оставь меня… убирайся!.. — Она попыталась вскочить. Рабби Цви-Гирш и муж едва удержали ее в постели.
— Держите ее как можно крепче, — шепнул раввин портному, а сам, выпрямившись во весь рост и раскачиваясь, продолжил чтение звенящим от напряжения голосом:
— Ибо Он спасет тебя от сети птицелова, от мора гибельного. Крылом Своим Он укроет тебя и под крыльями Его найдешь убежище, щит и броня — верность Его…
Арье, изо всех сил прижимавший к кровати бившуюся в истерике жену, с ужасом смотрел, как по ее телу волнами проходят судороги, а на губах выступает розоватая пена. Видно было, что и рабби Галичер с трудом сохраняет спокойствие. Когда он дошел до конца и произнес: «Свидетельства Твои верны совершенно, святость подобает дому Твоему, Господи, вовеки», — лоб его усеяли крупные капли пота.
Женщина вдруг успокоилась. Измученное лицо обратилось к раввину. Она попыталась что-то сказать, но лишь чуть шевельнула запекшимися губами. В следующее мгновение глаза ее закатились, тело обмякло.
Арье Фишер осторожно убрал руки и отошел от кровати.
Рабби Цви-Гирш склонился над затихшей Хавой, долго всматривался в ее лицо. Выпрямился, покачал головой и вполголоса обратился к напряженно ожидавшему портному:
— Останьтесь здесь. Сядьте рядом и читайте псалмы. Начните с девяносто первого, он предохраняет от нечистой силы. Вы видели, как он подействовал на… на вашу жену. Потом переходите к следующему, и так до конца. Думаю, она будет спать до самого вечера.
— Что с ней? — еле слышным шепотом спросил портной. — Что с моей женой?
— Очень плохо, — ответил рабби Цви-Гирш скорбным голосом. — Очень плохо, реб Арье. Это дибук.
— Дибук… — эхом повторил портной, спешно отступая на шаг от постели жены. — Но это значит…
— Это значит, — сказал раввин с тяжелым вздохом, — что в тело вашей жены, Арье, вселилась чужая душа. Неприкаянная душа какого-то грешника прилепилась к ее душе. Читайте псалмы, не прерываясь ни на минуту. Вечером соберем миньян, попробуем ей помочь… Хотя я не уверен, что мне удастся, — с долей растерянности закончил он. — Я читал о подобных случаях и даже знаю каббалистов, изгонявших дибука, но самому мне еще ни разу не доводилось этим заниматься. Будем уповать на Всевышнего.
После ухода раввина портной долго стоял посреди комнаты, пытаясь собраться с мыслями. Страх, затопивший его сознание, превратил его в беспомощное и бессильное существо. С большим трудом он заставил себя повязать тфилин на лоб и руку, еще большего труда стоило ему произнести соответствующие благословения.
Робко приблизившись к лежавшей в беспамятстве Хаве, реб Фишер принялся вполголоса читать псалмы — как велел рабби Галичер. Слова сплетались в длинную бесконечную цепь, он прочел каждый из псалмов по нескольку раз. Глаза слезились от напряжения, язык заплетался. Он читал, держась за книгу Псалмов, как утопающий держится за спасительно протянутую ему руку. Когда в комнате стало темнеть, он, по-прежнему произнося вполголоса стихи псалма, бросил короткий взгляд в окно и обнаружил, что день давно прошел. Заскрипели дверные петли, послышались шаги и негромкие голоса. Реб Фишер прервался на полуслове, повернулся и с облегчением опустил книгу. Пришел рабби Галичер в сопровождении восьми пожилых мужчин — тех самых, с которыми портной обычно молился в синагоге по утрам. В молчании раввин расставил вокруг кровати свечи. Зажег их, шепча молитвы. В комнате стало светло как днем.
Раввин аккуратно развесил на спинках кровати амулеты, назначение которых реб Фишер не знал. После этого он оглянулся и знаком велел всем приблизиться. Они молча окружили кровать. Их лица были сосредоточены и неподвижны, хотя Арье Фишер видел: все они, так же как и он сам, пребывают в состоянии сильнейшего страха. Даже раввин.
Кто-то из пришедших протянул портному связку широких полотняных лент. Он осторожно обвязал запястья и щиколотки жены, притянул их к спинкам кровати. Хава никак не реагировала на его действия. В лице ее не дрогнула ни одна черточка.
Рабби Цви-Гирш закрыл глаза и произнес нараспев:
— Во имя Господа, Бога Израилева, Царя Вселенной…
Вскоре Арье Фишеру начало казаться, что молитву читают несколько человек, стоящих в разных углах комнаты.
Рабби Цви-Гирш закончил молитву, сказал: «Аминь», и все остальные повторили следом: «Аминь».
Реб Фишер чувствовал странное оцепенение, постепенно овладевавшее всеми его членами. Молитвы становились все менее понятными, превращаясь в невнятное низкое гудение.
Вдруг раввин замолчал, и в воцарившейся тишине родился звук, похожий на еле слышный комариный писк. Он быстро усиливался, рвался в уши, так что вскоре его можно было терпеть лишь с трудом. Звук становился все выше и громче, пока на высоте, почти нестерпимой для человеческого слуха, не застыл подобием точки.
Десять мужчин в талитах боялись шевельнуться, боялись взглянуть друг на друга. Даже желтые огни свечей в их руках горели так ровно, что казались твердыми.
Хава шевельнулась, медленно повернула голову и посмотрела на мужа. Портной с ужасом понял: это не ее взгляд, этот взгляд был темен и страшен, глазами несчастной женщины смотрела в мир пропащая, неприкаянная душа грешника. От этого взгляда холод пробрал Арье Фишера до костей, до самого сердца. Будто чьи-то ледяные пальцы сдавили его горло.
Огонек ближайшей свечи дернулся.
— Именем Бога живого, Бога Авраама, Ицхака и Якова, именем Бога Израилева повелеваю тебе: назови себя! — хриплым от волнения голосом потребовал рабби Цви-Гирш.
Хава так же медленно повернула голову в его сторону. Рот ее искривила усмешка.
— Я… вижу тебя… раввин… — сказала она. Голос ее то и дело прерывался, слова сопровождались низким эхом. — И слышу… Мое имя проклято… тебе нет нужды его знать…