Доктор и миссис Блайт обменялись веселыми улыбками удовлетворения за спиной Риллы, и больше о Хоуптауне никто не заговаривал.
Но улыбка скоро исчезла с лица доктора: немцы были в двадцати милях от Парижа. В газетах начали появляться ужасные истории о том, что творили германские полчища на оккупированной территории несчастной Бельгии. Старшие в Инглсайде жили в постоянном душевном напряжении.
— Мы питаемся военными новостями, — сказала как-то раз Гертруда Оливер в разговоре с миссис Мередит; она попыталась при этом рассмеяться, но безуспешно. — Мы изучаем карты и умудряемся разгромить всю германскую армию несколькими хорошо рассчитанными стратегическими маневрами. Но «папа Жоффр»[31] не имеет возможности пользоваться нашими благими советами… а потому Париж… должен… пасть.
— Неужели они доберутся до него… неужели не вмешается какая-нибудь могучая рука? — пробормотал Джон Мередит.
— Я теперь веду уроки как во сне, — продолжила Гертруда, — а потом возвращаюсь домой, закрываюсь в своей комнате и все хожу и хожу. Я уже протоптала дорожку на ковре Нэн. Мы так ужасно близки к этой войне.
— Эти немцы уже в Сенлисе[32]. Ничто и никто не сможет спасти теперь Париж, — простонала кузина София.
Кузина София пристрастилась к чтению газет и на семьдесят первом году жизни узнала гораздо больше о географии севера Франции (если и не о произношении французских географических названий), чем сумела выучить в школе.
— Я не такого плохого мнения о Всевышнем, да и о Китченере тоже, — упрямо возразила Сюзан. — Я вижу, есть в Штатах какой-то Бернсторфф[33], который утверждает, будто война окончена и Германия победила… и, как я слышала, Луна с Бакенбардами говорит то же самое и очень этим доволен, но я могла бы напомнить им обоим, что довольно опрометчиво считать цыплят до наступления осени и что встречались медведи, жившие еще долго после того, как их шкуры поделили.
— Почему же британский флот не вмешается? — упорствовала кузина София.
— Даже британский флот не может плавать по суше, София Крофорд. Я не оставляю надежды на победу и не оставлю, несмотря на Томаскоу и Моббадж[34] и все прочие подобные места с варварскими названиями. Миссис докторша, дорогая, не можете ли вы сказать мне Rheims — это Раймс? Или Римз? Или Реймс? Или Ремз?
— Я думаю, Сюзан, это скорее похоже на «Рэнс».
— Ох, эти французские названия! — простонала Сюзан.
— Говорят, что там немцы почти полностью разрушили церковь[35], — вздохнула кузина София. — Прежде я всегда думала, что немцы — христиане.
— Разрушение церкви — ужасное преступление, но то, что они вытворяют в Бельгии, гораздо хуже, — сказала Сюзан мрачно. — Когда я услышала, как доктор читал, что они поднимали младенцев на штыки, миссис докторша, дорогая, я тут же подумала: «Ох, а если бы это был наш маленький Джем?» Я помешивала суп, когда мне в голову пришла эта мысль, и у меня мгновенно возникло ощущение, что если бы я могла схватить эту кастрюлю, полную кипящего супа, и швырнуть ее в кайзера, то моя жизнь была бы прожита не зря.
— Завтрашний день… завтрашний день… принесет нам известие, что немцы в Париже, — сказала Гертруда Оливер, почти не разжимая губ.
Она была из тех душ, что, словно приговоренные к смерти на костре, вечно горят в огне страданий окружающего мира. Не говоря уже об интересе к войне, вызванном обстоятельствами личной жизни, ее мучила мысль, что Париж попадет в безжалостные руки тех свирепых орд, что сожгли Лувэн[36] и превратили в руины великолепный собор Реймса.
Но на следующее утро пришло, а еще через день подтвердилось известие о чуде на Марне[37]. Рилла, как безумная, примчалась домой с почты, размахивая свежим номером «Энтерпрайз» с его напечатанными красной краской огромными заголовками. Сюзан выбежала из дома, чтобы дрожащими руками поднять возле дома флаг. Доктор расхаживал крупным шагом по гостиной, бормоча: «Слава Богу!» Миссис Блайт сначала заплакала, потом засмеялась и снова заплакала.
— Пока Бог лишь протянул Свою руку и коснулся их… только и всего… не больше, — сказал мистер Мередит в тот вечер.
Рилла пела в своей комнате, укладывая младенца спать. Париж был спасен… война закончилась… Германия проиграла… скоро все будет позади… Джем и Джерри вернутся домой. Черные тучи пронеслись мимо.
— Только посмей надоедать мне своими коликами в эту радостную ночь, — пригрозила она младенцу. — Если у тебя будут колики, я живо запихну тебя обратно в твою супницу и отправлю в Хоуптаун… в багажном вагоне… первым утренним поездом. У тебя красивые глаза… и ты уже не такой красный и морщинистый, каким был… но у тебя нет ни клочка волос… и руки точно маленькие клешни… и ты мне не нравишься — точно так же, как и прежде. Но я надеюсь, твоя бедная мама знает, что ты уложен в мягкую корзинку с бутылочкой молока, настолько жирного, насколько разрешает Морган… вместо того чтобы умирать медленной смертью у старой Мег Коновер. Но я надеюсь, она не знает, что я чуть не утопила тебя в первое утро, когда Сюзан не было дома, а ты выскользнул у меня из рук прямо в воду. Ну почему ты такой скользкий? Нет, ты мне не нравишься и никогда не понравишься, но, несмотря на это, я собираюсь сделать из тебя нормального, здорового младенца. И прежде всего ты будешь таким толстеньким, каким должен быть уважающий себя малыш. Я не допущу, чтобы люди говорили: «Какое хилое, крошечное существо этот младенец Риллы Блайт», как сказала старая миссис Дрю вчера на собрании взрослого Красного Креста. Если любить тебя я не могу, то хочу хотя бы гордиться тобой.
Глава 9
Доктора Джекилла постигает несчастье
— Война теперь кончится не раньше весны, — сказал доктор Блайт, когда стало очевидно, что долгая битва на Эне привела к патовой ситуации.
Рилла в это время бормотала про себя «четыре лицевых, одна изнаночная» и одной ногой качала колыбель младенца. Морган не одобрял укачивания младенцев, но Сюзан была другого мнения, и стоило иногда немного пожертвовать научными принципами ради того, чтобы ее ублажить. Рилла на минуту опустила вязание и воскликнула: «Ох, и как только нам удастся выносить все это так долго?» и затем, снова схватив свой носок, продолжила работу. Рилла, какой она была два месяца назад, бросилась бы в Долину Радуг и разрыдалась.
Мисс Оливер вздохнула, а миссис Блайт на миг заломила руки. Тогда Сюзан сказала бодро:
— «Дело делается в любом случае»[38] — таков, как мне говорили, девиз англичан, миссис докторша, дорогая, и я взяла его на вооружение. Я буду помнить, что Китченер у руля и Жоффр действует совсем неплохо для француза. Я сегодня приготовлю коробку пирожных для маленького Джема, а еще закончу очередную пару носков. Носок в день — норма, которую я для себя установила. Даже кузина София пристрастилась к вязанию, миссис докторша, дорогая, и это благо, так как, когда ее руки заняты спицами, вместо того чтобы оставаться праздно сложенными на животе, ей в голову не приходит так много печальных мыслей, которые она могла бы высказать. Она думает, что к концу следующего года мы все будем немцами, но я говорю ей, что потребуется больше года, чтобы сделать из меня немку. А вы знаете, миссис докторша, дорогая, что Рик Макаллистер записался добровольцем? И Джо Милгрейв, как говорят, тоже записался бы, только боится, что, если он пойдет на фронт, Луна с Бакенбардами не отдаст за него Миранду.
— Даже сын Билли Эндрюса идет на войну… и единственный сын Джейн Эндрюс… и маленький Джек Дианы, — сказала миссис Блайт. — Сын Присиллы приехал для этого в Англию из Японии, а сын Стеллы записался добровольцем в Ванкувере… И оба мальчика преподобного Джо тоже идут в армию. Филиппа пишет, что ее сыновья сразу записались добровольцами — нерешительность, которой она вечно страдала, не передалась им по наследству.
— Джем пишет, что, вероятно, их теперь очень скоро отправят в Европу и что он не сможет получить отпуск, чтобы съездить перед этим домой, так как приказ поступит всего за несколько часов до отправки, — сказал доктор, передавая письмо жене.
— Это нечестно! — с негодованием воскликнула Сюзан. — Неужели сэр Сэм Хьюз[39] совершенно не желает считаться с нашими чувствами? Выдумал тоже! Перебросить этого благословенного мальчика в Европу, не дав нам даже взглянуть на него в последний раз перед отъездом! На вашем месте, доктор, дорогой, я написала бы об этом безобразии в газеты.
— Возможно, так даже лучше, — сказала разочарованная мать. — Не думаю, что я вынесла бы новое расставание с ним. Ох, только бы… но нет, я не произнесу этих слов! Как Сюзан и Рилла, — заключила миссис Блайт, заставив себя рассмеяться, — я намерена быть
— Ни в коем случае не трогай его! — воскликнула кузина София. — Запри кухню и пошли за Альбертом.
— Не в моих привычках посылать за Альбертом, когда в доме неприятности, — высокомерно заявила Сюзан. — Это животное мучается, и, каково бы ни было мое мнение о нем, для меня невыносимо видеть его страдающим от боли. Держись подальше, Рилла, ради маленького Китченера, а я попробую что-нибудь сделать.
Сюзан, схватив старый плащ доктора, бесстрашно прошествовала в кухню и, после безумной погони и нескольких неудачных бросков и прыжков, ухитрилась накинуть плащ на кота и консервную банку. Затем она принялась перерезать жестянку консервным ножом, в то время как Рилла держала извивающееся животное, завернутое в плащ. Ничего подобного воплям Дока во время этой процедуры никогда не слышали в Инглсайде. Кот, когда его освободили, был в ужасном негодовании и ярости. Очевидно, он считал, что все это было подстроено нарочно, чтобы его унизить. Вместо того чтобы выразить благодарность, он бросил на Сюзан злобный взгляд и кинулся прочь из кухни, чтобы найти убежище в густых зарослях живой изгороди, где провел остаток дня. Сюзан с мрачным видом выметала из кухни битую посуду.
— Большего разгрома не смогли бы учинить здесь даже полчища германцев, — сказала она с горечью. — До чего дожили! Порядочная женщина не может покинуть на несколько минут свою кухню без того, чтобы какой-нибудь дьявол в образе кота с консервной банкой на голове не принялся бы в этой кухне буянить.