— Привет.
— Привет.
У нее слегка удивленный вид. И она невозможно хороша — румянец, растрепанные мартовским ветром волосы, ярко-синий воздушный шарф и клетчатое пальто с перехваченной кожаным ремнем тонкой талией.
— Это была мама пациента. Я… ее сына сегодня прооперировал, — он зачем-то посчитал нужным пояснить.
— Ясно. Часто у тебя… такое?
— Впервые.
— Впечатляет.
Она иронизирует? Серьезно? И вообще — зачем она здесь?
— Ник, послушай. Я приехала, чтобы… — Люба словно прочитала его мысли. — В общем, я хочу попросить у тебя прощения.
Сегодня его день. Все у него прощения просят. Ник дернул плечом.
— Это не обязательно.
Но смотрит он почему-то в сторону. Ему ужасно идет это короткое двубортное темно-серое пальто, и даже торчащий из-за воротника капюшон неизменной толстовки — сегодня кирпично-красной — не портит.
— Ты хочешь сказать, что ты на меня… что я тебя… не обидела тогда? В нашу… последнюю встречу?
Он какое-то время еще смотрел мимо нее. А потом все-таки перевел взгляд на ее лицо. Губы дрогнули, и в лице его, в глазах вдруг появилось что-то совсем детское. Детское, растерянное и…
— Обидела.
Он сказал это так, что она просто не смогла устоять на месте. Снова на цыпочки, руки на шею, притянуть к себе и шепнуть в многострадальный кашемировый шарф:
— Прости меня. Пожалуйста, прости меня.
Руки его не промедлили ни секунды. Как же хорошо, что снова можно обнять ее! Как ему этого не хватало. Странно, неправильно и непривычно не хватало.
Они стояли так, обнявшись — стояли какое-то время. Наверное, на них пялились из окон больницы, наверное, кто-то из коллег и знакомых проходил мимо. Ему было все равно. Он стоял, прикрыв глаза и прижавшись щекой к ее виску. Хорошо. Просто хорошо. Как же хорошо…
Еще чуть приподняться, чтобы дотянуться губами до уха.
— Простил?
— Да что ты такое говоришь! — руки его сжимаются еще крепче. — Я тоже тогда… отличился. И ты прости меня, пожалуйста. Я просто тогда уставший был ужасно. И не надо было мне приезжать. Но я…
— Тшшш… Не надо… — выдохнула ему на ухо. А потом отстранилась. — Давай посидим где-нибудь, а? Поужинаем, поговорим? Я так… — она осеклась. Но несказанное «соскучилась» все равно будто бы прозвучало.
— Пойдем, — улыбнулся — немного растерянно и радостно одновременно. — Тут недалеко есть пиццерия. Ничего особенного, но не отравят точно.
Крупная рука в черной кожаной перчатке уверенно обхватывает изящную ладошку в ярко-синей.
Глава десятая, в которой говорится о настоящей мужской дружбе и о пользе, которую она приносит
Ей есть не особенно хотелось, но она все равно себе заказала, просто чтобы Нику не было неловко — он-то отсутствием аппетита традиционно не страдал. А ей, вместо того, чтобы кушать самой, почему-то хотелось смотреть, как ест он. Странное желание какое-то, абсурдное. Неприлично это — смотреть, как человек ест. Но хотелось.
А потом, когда они уже пили кофе, Люба попросила его:
— Ник, расскажи мне про эту женщину.
— Да это мама мальчика, которого я сегодня ночью оперировал.
— Вот и расскажи мне, почему она плакала у тебя на груди.
— Ну, если тебе это интересно…
— Очень.
На лице Ника отразилось явное изумление, но комментировать не стал, вместо этого послушно пересказал трагическую историю семьи Луцык.
Его рассказ Любу потряс. Особенно та часть, что касалась Глеба Николаевича.
— Господи, ужас какой. Несправедливо, что она его обвиняла. Я понимаю, что горе у человека. Но назвать твоего отца убийцей… — Люба покачала головой. — Кошмар.
— И, тем не менее, — Ник пожал плечами. Дым от чашки с кофе искажал выражение глаз. — У каждого врача есть свое персональное кладбище. И у моего отца в том числе.
— А у тебя?
— Пока нет. Но оно обязательно будет. Иначе не может быть. А я пока морально готовлюсь… к его открытию.
Люба не знала, что на это сказать. На эти страшные, если вдуматься, слова, произнесенные ровным тоном. Просто не знала. И поэтому…
— Ник, как ты думаешь… — она придвинулась к нему совсем близко. — Если я тебя поцелую, как скоро нас выгонят?
— А ты поцелуй. А я попробую отбиться от охраны. Не зря же я восемь лет вольной борьбой занимался…
Наверное, на них снова пялились. Но ей, как и ему — плевать. Нет, она не позволила себе целовать его так, как хотелось. Просто нежные касания — в уголок губ, в верхнюю, в нижнюю. Сносило крышу от другого. Его пальцы пробрались под манжету блузки и гладили запястье — то размеренными круговыми движениями, то плотно потирая место, где бился пульс. Ровно такими же движениями, которыми он гладил ее совсем в другом месте.
Отстраняться пришлось резко, на клочках, остатках приличного воспитания хорошей девочки. Но руку ее Ник так и не выпустил, крепко перехватил запястье.
— Любаш… У меня есть вариант… как мне реабилитироваться за свой прошлый провал…
— Тебе не за что реабилитироваться!
— Есть за что. В общем, у меня есть друг. Со своей квартирой. Если ты не против, то я…
Люба слегка покраснела. Хотя… Чего уже стесняться?
— Не против.
— Я переговорю с ним, и тебе позвоню, хорошо?
— Ладно. Пойдем? Поздно уже.
— Пойдем.
— Проводишь меня домой?
— Люба! — он сказал это как-то даже не то, чтобы серьезно — строго. — Я, конечно, звероящер, но немного… прирученный. Что ты обо мне так думаешь, будто я совсем… хам какой-то невоспитанный? Конечно, провожу. Это даже не обсуждается.
— Ну, тогда пойдем.
В квартиру Ник отказался заходить. Зато был поцелуй прямо у двери, в темноте подъезда — страстный, горячий, так, как они не позволили себе в кафе. И было совершенно невозможно оторваться от его губ. Невозможно. Пока подлый звероящер не нажал вдруг на кнопку звонка. Вывернулся из ее рук, чмокнул в лоб, шепнув: «Так и до секса в подъезде недалеко! Я позвоню. Пока». И был таков — лишь быстрые шаги по лестнице. Люба едва успела перевести дыхание, прежде чем открылась дверь квартиры. Ей показалось, что отец что-то заметил странное в ее внешнем виде, но никак не прокомментировал. А ведь раньше она себе такого не позволяла. Таким приключениям место в жизни школьницы-старшеклассницы. Ну, в крайнем случае — студентки. А она — взрослая работающая женщина! Люба усмехнулась своим мыслям. С Ником она почему-то чувствовала себя действительно как чуть ли не школьница. Девчонка. Лет на шестнадцать. Видимо, побочный эффект от того, что ты вляпалась в сексуальные отношения с другом детства. И время будто пошло вспять.
— Денис Валентинович, приветствую.
— И вам не кашлять, Николай Глебович, — пробасил в трубку Батюшко.
— Как дела? Как клиентура?
— Сплошные приятности перед глазами и денежный дождь в карманы. И так — с утра до вечера.
Ник усмехнулся. Дэн в своем неизменном репертуаре.
— Ну, а если серьезно?
— Да как обычно — без потрясений и бурь. Ты как? Все детей потрошишь?
— Не всем же так повезло с призванием, как тебе…
Тут хмыкнул уже Дэн.
— Ладно, этак мы паясничать долго можем, а у меня прием, между прочим. Ты зачем звонишь? По делу?
— По делу.
— Излагай.
— Дэн, квартира нужна.
Денис демонстративно вздохнул.
— Вот сколько раз я тебе говорил, Самойлов — в твои годы стыдно жить с родителями!
— Зато удобно!
— Угу. А как потрахаться, так: «Денис, дай ключи от квартиры!». Несерьезно, Николай Глебович. Хочешь иметь свободу половой жизни — снимай квартиру. Или бери ипотеку. С твоими родителями это вообще вопрос несложный.
— Батя, не учите меня жить. Лучше помогите материально.
— Голодранец! Ладно. У меня послезавтра дежурство в отделении. За ключами сам приедешь. И помни мою доброту.
— Спасибо, о благодетель!
— «Спасибо» в карман не положишь и в стакан не нальешь. Я жажду грязных подробностей. Она хорошенькая?
— Она красавица, — и тут же хотелось себе рот заткнуть. Вот кто его за язык тянул?
Дэн хохотнул.
— Ты научился убедительно врать, Коля. А то я не знаю твой вкус. Тебе же главное — чтобы дала без лишних разговоров. А внешность — дело десятое. Никакой любви к прекрасному.
— Я тебя переубеждать не собираюсь.
— А вот это подозрительно. Ты возбудил мое любопытство. Не оставить ли мне включенной веб-камеру?…
— Не пересчитать ли мне тебе зубы?
— Не очень вежливо по отношению к благодетелю.
— Ладно, увидимся еще. До встречи.
— Бывай, Казанова.
Ник позвонил и сказал, что договорился. С одной стороны, это замечательная новость. Она безумно хочет остаться с ним наедине за закрытыми дверями, только он и она, и чтобы не мешал никто хотя бы несколько часов. А с другой — это так… неприкрыто, откровенно. Встреча ради секса. Неужели это нормально? Тело сладостно предвкушало встречу, чувство собственного достоинства упрямо бунтовало. А Любе хоть разорвись!
Они условились, что она заедет за ним на работу, а оттуда поедут уже вместе. На место… хм… свидания. Ей так не удалось найти мир самой с собой. Внутренний голос шептал гадости, среди которых были такие слова как «бесстыжая» и даже «шлюха». Затыкался внутренний голос лишь когда она представляла, как Ник, обнаженный и напряженный, накрывает ее тело своим. Чуть остановку нужную не проехала, замечтавшись! А стоило выплыть из тумана чувственных мыслей, как зловредный внутренний голос затянул снова о том, достойна ли уважения та, которая так безропотно соглашается на интим — безо всяких прелюдий, ухаживаний, хотя бы флера приличий! Взять хотя бы прошлый раз… Как она докатилась до этого?! В общем, до Ника она добралась в состоянии войны сама с собой.
В последнее время жизнь его представляла череду совпадений: события просто не приходили в нее поодиночке, а непременно парами — чтобы нескучно было. Событиям. И ему заодно.
Ник стоял на крыльце и ждал Любу. Она опаздывала, но его это не удивляло. Он был готов ждать столько, сколько нужно.
— Николай Глебович! — его окликнули. Он обернулся. Нина Гавриловна. И не одна.
— Вот, знакомьтесь. Дочка моя, Альбиночка. А это наш молодой, но очень перспективный доктор — Николай Самойлов, я тебе рассказывала, доча.
— Привет, — Альбина улыбнулась. Взгляд ее был определенно оценивающий. Сначала. А потом — заинтересованный.
— Привет, — а она ничего. Правда, черты лица простоваты — ни безупречных скул, ни изящного тонкого носа, ни бездонных синих глаз. Более крупная фигура — такую не страшно обнять покрепче. Макияж кажется ярким, а духи — слишком резким. Вот черт! Ник чихнул. — Извините, — убирая от лица ладонь в кожаной перчатке. — Простыл, наверное. Рад знакомству, Альбина. Твоя мама много о тебе рассказывала.
— Надеюсь, хорошее? — тон ее определенно кокетливый, да и прицельная стрельба глазами говорит сама за себя.
— Ну, мама разве плохое скажет про своего ребенка? — он улыбнулся как можно нейтральнее.
— Альбина у меня золото! — поспешила прийти на помощь Нина Гавриловна. — Вот, решила меня развлечь — в кино старушку-мать вывести.
— Ай-ай-ай, — рассмеялся Ник. — Нина Гавриловна, вам напомнить как «старушка» на новогоднем «корпоративе» цыганочку с выходом плясала? Да так, что все отделение хлопало?
— Ох, вспомнил тоже! — Нина Гавриловна совсем по-девичьи зарделась. А потом вспомнила о своей цели. — А я вот думаю, что негоже симпатичной девчонке с матерью в кино ходить — коли есть с кем другим.
На него уставились две пары выжидающих глаз. Намек был толщиной с бревно. Сделать вид, что он не понял, просто не получится.
— Вы… хм… извините, но у меня…
Ладони в ярко-синих перчатках закрыли ему глаза.
— Угадай, кто?
Он обернулся. Люба.
— Я опоздала? Ну, прости меня, малыш! Отвыкла от общественного транспорта.
А потом его неожиданно, демонстративно, но все равно чертовски приятно поцеловали.
— Ник, познакомь нас, — Люба какая-то странная. И обе женщины напротив смотрят на нее как-то… неприязненно. А вот он — любуется. Идеальные ножки сверху обтягивает трикотажное платье, снизу облегают изящные сапожки. Короткая кожаная куртка и обманчиво небрежные темные волосы, в которые смертельно хочется запустить пальцы — до зуда. Кажется, выражение лица выдает его с головой.
— А… хм… знакомьтесь. Это Нина Гавриловна, наша лучшая операционная сестра. И мой личный ангел-хранитель. Присматривает за мной по доброте душевной. И… А это Альбина — дочь Нины Гавриловны.
— Здравствуйте, — Люба мило улыбнулась. — А я Люба, девушка Коли.
Глаза Ника обрели размеры и форму чайных блюдец. А Люба продолжила, обращаясь уже к снова нему, на добивание:
— Пойдем, солнышко? Я ужасно… проголодалась.
«Блюдца» распахнулись еще больше.
— Да, конечно, пойдем. Всего хорошего, — кивнул неловко Нине Гавриловне с дочерью.