…Это случилось в 1786 году, когда ему едва исполнилось девятнадцать лет. Окруженный женщинами — матерью и сестрами, не чаявшими в нем души, он вел жизнь молодого бездельника, праздного волокиты. Слухи о его амурных делах стали пищей для пересудов, и благонамеренные буржуа сторонились его как чумы. Поэтому когда случилось неизбежное, на счастливый конец рассчитывать он не мог.
Ее звали Тереза. Она была дочерью нотариуса, господина Желе, весьма уважаемого в Блеранкуре. Антуан влюбился впервые, влюбился до безумия. Девушка ответила взаимностью. Молодые люди строили планы на будущее; отношения их были возвышенны и вполне невинны. Антуан сделал предложение и… получил от родителей Терезы грубый отказ. Мало того. Обеспокоенный папаша Желе поспешил выдать дочь, невзирая на ее мольбы и слезы, за господина Торена, сына второго нотариуса Блеранкура, вскоре унаследовавшего должность отца. Тереза не любила глупого и напыщенного Торена. Страсть к юному Антиною, с которым ее насильно разлучили, не только не угасла, но запылала с большей силой. Кто был виноват в нарушении супружеской верности? Молодые влюбленные, стремившиеся к браку и законному наслаждению своей любовью, или родители, которые отказали им в этом?
Связь его с госпожой Торен была пламенной. Антуана не страшили ни гнев обманутого супруга, ни низкие интриги господина Желе, ни «общественное мнение». Но события 1789 года встряхнули Сен-Жюста. Он понял вдруг, что юные годы прожиты глупо, бездарно. Антуан почувствовал в себе иной, священный огонь и не хотел, чтобы он угас без пользы для людей. Новые лозунги революции воспринимались каждым его нервом, каждой клеткой тела. Какое-то время он делил себя между страстью к Терезе и страстью к свободе; затем вторая взяла верх. Да и верный друг Тюилье разъяснял перспективы: связь с чужой женой закрывала дорогу в будущее; что при старом порядке было естественным и даже почетным, теперь становилось позорным, несовместимым с революционной карьерой. Сен-Жюст понял это; он почувствовал вдруг потребность в нравственном очищении, он хотел оставить изношенные одежды там, по ту сторону рубежа. И оставил их там…
Жители Блеранкура долго судачили о странном поступке, который совершил их молодой земляк, выходя на революционное поприще. Бросив в огонь один из распространяемых врагами памфлетов, он публично дал патриотическую клятву, во время произнесения которой держал правую руку над горящими угольями… Именно отсюда начинались все общественные успехи Сен-Жюста, завершившиеся его избранием в Конвент. Но никто не знал, чем был вызван жест новоявленного Муция Сцеволы; никто не догадывался, что, произнося клятву верности свободе и равенству, молодой любовник одновременно отрекался от любимой, от нежной страсти, которую считал теперь позорной. Разрыв был мгновенным и окончательным: Антуан словно закрыл прошлое, не оставив к нему ни малейшей лазейки. И вот вдруг…
…Он стиснул голову до боли. К черту! Он оборвал эту проклятую связь и не вернется к ней никогда. Ну и кончено. Не думать, не переживать, все выбросить из сердца, как выброшено из головы. Но в родные места он все-таки не поедет: зачем бередить то, что еще так свежо?..
Они выехали девятого на заре. Пока экипаж катил по парижским улицам, Девилю хотелось уточнить и окончательно утвердить маршрут их поездки. Сен-Жюст согласился с этим.
Девиль был в отличном настроении и что-то мурлыкал себе под нос, отыскивая планы департаментов в своем необъятном портфеле.
— У нас прекрасное положение, — весело сказал он, — Срок миссии не оговорен, а полномочия преогромны: мы не только имеем право требовать повиновения всей местной администрации, но можем даже, выражаясь фигурально, казнить и миловать по своему выбору.
— Ни казнить, ни миловать мы не станем, — возразил Сен-Жюст, — время для этого не пришло. Поездка будет чисто инспекционной; мы обязаны все разглядеть, понять и представить Конвенту в истинном свете, а уж он пусть сам делает выводы и принимает меры; можно предположить, что и те и другие будут не в пользу нынешних хозяев положения — жирондистов.
— Быть может, ты и прав, — без энтузиазма согласился Девиль. — Но давай прикинем путь нашего следования. Конечно, начнем с департамента Эна, который тебе знаком, да и лежит у нас на дороге.
— Нет, — снова возразил Сен-Жюст. — В департаменте Эна все обстоит благополучно. Другое дело Арденны — прифронтовая полоса. Там уже побывал неприятель, а потому важно определить, в каком состоянии находятся пограничные крепости. Поспешим туда.
— Но ведь мы все равно будем проезжать через Эну, — не без раздражения ответил Девиль. — Почему же по пути не сделать дело, тем более что, как ты сказал, оно необременительно? К вечеру мы были бы в Суассоне и могли бы там заночевать.
— Мы заночуем в Шато-Тьерри, — безапелляционно сказал Сен-Жюст, — а завтра будем в Реймсе. Дай-ка сюда твою карту! Смотри: мы начнем с Реймса, оттуда через Рокруа и Живе спустимся в долину Мааса и проедем вдоль линии Шарлевиль — Мезьер — Седан; это сразу введет нас в существо дела. О дальнейшем загадывать не будем. Я думаю, мой друг, — более мягко закончил Сен-Жюст, — с этим трудно не согласиться…
«Кажется, я одержал победу, — думал он, полулежа с закрытыми глазами на жестких подушках сиденья, — ты подчинился мне. Теперь все пойдет как по маслу. В Эну же мы не поедем ни сейчас, ни на обратном пути, я это твердо решил и не переменю своего решения».
В Реймсе они не задержались. Как ни хотелось побродить по городу, посмотреть знакомые места — факультет, собор, улицу Англе, Сен-Жюст, боясь потерять время, приказал двигаться дальше. Перед Ретелем еще раз ознакомились с цифрами и фактами, которые подлежали проверке.
Всего департамент должен был дать около трех тысяч бойцов. Это число раскладывалось на шесть дистриктов; Ретель самый населенный из них, отчитывался четвертью этой цифры. Комиссары разыскали ратушу, предъявили дежурному мандат и потребовали ответственных лиц во главе с мэром. Поскольку было раннее утро, члены городского совета спали; прошло с полчаса, прежде чем они начали появляться в ратуше. Сен-Жюст нервничал. «Это черт знает что, — ворчал он. — Мы даром теряем время, когда впереди столько дел». Наконец появился гражданин мэр; он начал с ходу оправдываться:
— Но, граждане, мы же не ожидали вас так скоро. Нам казалось, что вы начнете обследование с департамента Эна…
Девиль не сдержал улыбки.
— Дался же всем вам этот департамент Эна! — возмутился Сен-Жюст.
— Позвольте, гражданин, — продолжал мэр, — вот письмо от десятого марта, в котором нас извещают, что вас ждут в Лане…
Девиль снова улыбнулся.
— Достаточно об этом, — прервал мэра Сен-Жюст. — Ожидали вы нас или нет, мы перед вами, и извольте немедленно отчитаться.
Отчет оказался успокоительным: операция вербовки в дистрикте уже закончилась и дала требуемый контингент, причем мобилизация прошла вполне гладко.
— Единственное, что нас огорчает, — сказал в заключение мэр, — это отсутствие амуниции и оружия; новобранцы рвутся под знамена, а знамен все еще нет…
Экипаж комиссаров углублялся во внутренние районы департаментов. Проехали Ретелуа и Порсьен, славившиеся животноводством. Но домашней птицы нигде не было видно, скотина редко попадалась и была тощей, как, впрочем, и ее хозяева.
В Живе крепость оказалась не подготовленной к обороне. Большинство укреплений, срытых в предшествующую кампанию, не были восстановлены. Пушки ржавели в сараях. Гарнизон совершенно утратил строевой вид: караульной службы не было, зато всюду попадались пьяные солдаты и офицеры. Сен-Жюст вызвал начальника гарнизона и коменданта крепости. Те вели себя нагло.
— А вы чего беспокоитесь? — флегматично спросил комендант, от которого разило спиртным. — Ведь война от нас ушла прочь. Благодаря успехам Дюмурье республиканцы вторглись в Голландию!
— Вы забыли о воинской дисциплине, — сказал ледяным тоном Сен-Жюст. — За ваши действия положен расстрел перед строем!
— Ну уж это вы хватили, гражданин, — и глазом не моргнул комендант. — Мы делаем все по указанию начальства.
— И кто же ваше начальство?
— Сам гражданин военный министр.
— Так я и знал, — тихо сказал Сен-Жюст. — Бернонвиль — изменник!
— Вот сейчас бы, — так же тихо ответил Девиль, — воспользовавшись нашими полномочиями, отрешить и арестовать негодяев!
— Погоди, — прошептал Сен-Жюст. — Они не уйдут от возмездия. Но сейчас, отважься мы на такое, жирондисты обвинили бы нас в самоуправстве… Пока же запиши для памяти их имена…
Шарлевиль, Мезьер и Седан ничем не порадовали комиссаров. Повсюду они встречали ту же беспечность и отсутствие дисциплины.
— Да тут целый заговор! — возмущался Сен-Жюст.
— Очевидно. Прочти-ка, о чем пишет пресса!
…Уже повсюду писали о мятеже в Вандее, вспыхнувшем 10 марта. Дворянство и неприсягнувшее духовенство сумели использовать настроения крестьян, страдавших от кризиса и ненавидевших буржуазию, повинную в их бедствиях. Поводом к мятежу стал как раз декрет о наборе. А затем последовала ужасная резня в Машекуле, были зверски замучены мятежниками пятьсот национальных гвардейцев и мирных жителей… Тревожные вести шли из других департаментов. В Страсбурге ассигнаты упали почти до половины нарицательной стоимости. В Ньевре народные представители, встретившиеся с жестоким сопротивлением набору, были вынуждены поставить гильотину. В Морбигане мятежники захватили несколько городов, в том числе Рошфор, и комиссары Конвента с трудом локализовали смуту. Не лучше обстояло и на юге. В Лионе открыто готовилась гражданская война: пророялистские элементы закрыли местный клуб, разрушили статую Руссо и сожгли недавно посаженное дерево свободы. В Веле народные представители не смогли получить требуемого количества волонтеров и при этом встретились с вооруженным сопротивлением, в котором участвовало до двух тысяч местных жителей…
— Ну что, — улыбнулся Девиль, — видишь, мы далеко не в самом плохом положении!
— Это не утешает, — вздохнул Сен-Жюст, бросая газеты.
Он все пристальнее всматривался в жизнь края, по которому проезжал. Его тянуло к этой земле, свежей, пахучей, мартовской земле, так жаждавшей посева. В его памяти вдруг вспыхнул другой март, далекий месяц весны его детства… Тогда ему было года три-четыре, и он жил на ферме Морсан, у деда, управлявшего поместьями сеньора Бюа. Какая шла суета тогда: крестьяне готовились к самому важному событию весны. Сортировка семян, пахота, сев — все это оставило впечатление дружной, напористой работы, шумной деятельности большого числа людей… А здесь, в Арденнах? Ведь они с Девилем только что проехали плодородную долину Мааса, дававшую хлеб многим районам страны, и что же? Кругом могильная тишина, лишь каркают голодные вороны. Земли брошены, покинуты людьми. Не видать ни пахарей, ни лошадей, ни орудий труда… Антуан чувствует, как боль подступает к сердцу.
— Здесь еще почище, чем в Ретелуа и Порсьене! — говорит он коллеге.
Но коллега не услышал его: он мирно спал.
Двадцатого они прибыли в Гранпре. Было решено остановиться на несколько дней, чтобы подытожить сделанное. Сняли плохонький номер в гостинице и тут же погрузились в бумаги.
Сен-Жюст трудился с упорством, поражавшим товарища. Он не пошел обедать, довольствуясь куском хлеба, принесенным Девилем из харчевни. Ровно в четыре он встал из-за стола, расправил затекшую спину и подмигнул компаньону.
— Все в порядке, старый дружище. Хотя мы и решили не вмешиваться, одно постановление все-таки будет издано. Сейчас ты напишешь, что я тебе продиктую, а затем отправимся в ратушу. Скажи, на что ты обратил внимание в последние дни, после того, как мы выехали из Мезьера?
Девиль задумался.
— Честно говоря, ни на что. Кругом были бескрайние поля, а я уже порядком выдохся и предпочел дремать.
— То-то и оно. А если бы ты не спал, то увидел бы много важного. Поля-то пустые. В прошлом году здесь прошел враг, и урожай удалось собрать не везде. В результате на семена не осталось даже овса и ячменя. Я неоднократно слышал это от старост и землепашцев.
— Когда же ты успел?
— Пока ты спал. Надеюсь, понятно? Это двойная беда. Двойная потому, что голодать будет и население, и армия.
— Ты прав. Это катастрофа.
— Почти. К счастью, не подвела наблюдательность. Я заметил, что земли дворян-эмигрантов остались нетронутыми, а их амбары полны зерна.
— Ну и?..
— Ну и эти амбары следует открыть; тогда можно будет засеять все земли, в том числе и брошенные эмигрантами. Тогда поместья этих контрреволюционеров дадут нам средства для борьбы с контрреволюцией!
— Да ты, право, гений! — Девиль смотрел на коллегу с искренним восхищением. — Я всегда говорил, что ты на голову выше обычных людей… Но как ты додумался до всего этого?
— Я же сам из крестьян, мне ли не знать их нужды… Но довольно об этом. Сегодня мы напишем постановление и проведем его через администрацию Гранпре, завтра составим послание Конвенту и отправим его вместе с копией постановления. Итак, пиши…
…Да, сегодня впервые за много дней он чувствовал наконец удовлетворение. Он снял с себя вину перед бедняками в постыдном деле 12 февраля: теперь бородатый петиционер и его товарищи могли бы смотреть на него без презрения…
Но судьба редко дарует свою благосклонность на длительный срок. Хорошее настроение Сен-Жюста продолжалось недолго. На следующий день произошли события, радикально изменившие его планы.
Беженцы шли толпами, таща на тележках свой скарб. От них-то комиссары и узнали о поражении 18 марта при Неервиндене. Эпопея генерала Дюмурье заканчивалась полным провалом.
Генерал Дюмурье… Сен-Жюст видел его, когда в октябре 1792 года полководец приехал с фронта как триумфатор и был осыпан сказочными почестями. Жирондисты молились на него. А вот Антуану этот невысокий смуглый человек с мягким взором и вкрадчивой речью тогда не понравился. Не понравился он и Марату, имевшему особый нюх на изменников… Впрочем, о какой измене можно было говорить осенью 1792 года? Тогда Дюмурье, считавшийся спасителем отечества, был в зените славы: под его началом войска Северного фронта овладели Бельгией и оказались на пороге Голландии.
Зимняя кампания была менее успешной. Роялист в душе, Дюмурье уже в то время начал строить свои честолюбивые планы. Поглощенный ими, он переоценил противоречия в Конвенте и не рассчитал свои силы. Уже 1 марта австрийский главнокомандующий герцог Кобургский нанес неожиданное поражение французам в районе Рура. Республиканская армия стала отступать по всему фронту и в короткий срок оказалась вынужденной оставить не только Голландию, но и значительную часть Бельгии.
Неервинден подвел черту. Война стремительно возвратились к рубежам Франции.
Сен-Жюст сразу понял глубину опасности: пограничные крепости, голые и лишенные защитников, не могли препятствовать вторжению. Нужно было срочно бить тревогу там, в Париже, — в Клубе, в Конвенте.
— Нам надо заканчивать, — сказал он Девилю.
— А департамент Эна? — наивно спросил тот.
Сен-Жюст вскипел.
— К черту департамент Эна! К черту тебя вместе с ним! Поспешим в Париж. В Эну же сможешь, коли так желаешь этого, вернуться потом в одиночестве…
6
В столицу прибыли тридцать первого к вечеру.
Сен-Жюст отправил Девиля с документацией в Комитет обороны, сам же помчался к Якобинцам. По дороге встретил кое-кого из своих. Ему рассказали, что столицу давно лихорадит: Париж догадался о кознях Дюмурье в самом начале. Уже 9 марта здесь стало известно о первых поражениях в Голландии. Патриоты разгромили редакции нескольких жирондистских газет. Неподкупный в Конвенте потребовал немедленного отозвания Дюмурье. Пытаясь сгладить положение, Дантон заявил, что «образумит» генерала. Кого уж тут было образумливать!..