– Pjotr Ivanovitch, diner! – проговорила жена, француженка Ксения Шарлэ.
Шепча что-то про себя, Рачковский пошел обедать. Но даже, как смертник, не чувствует вкуса пищи. «И кто? негодяй, сын органиста, убийца Богдановича?» – задыхается злобой Рачковский, думая о Плеве.
16
Когда Петр Иванович съел две ложки рассольника с гусиными потрохами, в передней тихо позвонили. «Кто б мог быть?» – подумал, переставая есть, Рачковский и встал, закрывая дверь в столовую.
В темноте коридора Азеф сказал, протягивая руку:
– Здраасти, Петр Иванович.
– Простите, сударь, не узнаю – придвигаясь, проговорил Рачковский – а! Евгений Филиппович! вот Бог послал, страшно рад, проходите пожалуйста, совершенно неожиданно.
– Я проездом, – буркнул Азеф, в словах было слышно, что он задохнулся, поднимаясь по высокой лестнице.
В бедноватом кабинете с потертым ковром, когда-то в цветах, где только что метался Рачковский, Азеф сел в качалку, опустив ноги на пол, поднял ее и не качался. Разговор еще не начинался.
– Из рук вон плохо работа идет, Петр Иванович, – гнусаво рокотал Азеф, было видно, что действительно он чем-то расстроен, . – посудите, какое отношение? Не говорю о деньгах, сами знаете, гроши, о деле: – я же не штучник какой-нибудь, слава Богу, не год работаю, и знаете, как пользуются?
– А что такое? – тихо спросил Рачковский и весь подался вперед.
– Сдал о «Северном союзе», сдал Барыкова, Вербицкую, Селюк, литературу, типографию, только просил не трогать фельдшерицу Ремянникову, сама неинтересна, ее квартира служила только складом и я сам накануне был у нее. А им мало показалось, на другой день взяли и Ремянникову.
– Ну, и что же? – делая вид, как бы не понимая, проговорил Рачковский.
– Бросьте – пробормотал Азеф. – Я к вам не за шутками пришел, понимаете, что в партии идут слухи, мне пустят пулю в лоб.
– Да, конечно, это неразумно – сказал Рачковский и ему показалось, что разговор с Азефом может быть чем-то полезен. – И что же? И не один раз так что ли случалось? Ведь позвольте, с Ремянниковой-то дело давно уж?
Я не уверен, что из-за нее нет подозрений.
Рачковский, щурясь, смотрел вглубь беззрачковых глаз Азефа, улыбаясь синеватыми губами, сказал медленно:
– Могу успокоить, не повесят вас еще. Ведь это Любовь Александровна Ремянникова? Так что ли? Фельдшерица? Ну, знаю, знаю. В предательстве подозревают Вербицкую, то-есть даже знают, что она запуталась и выдала на допросе Спиридовичу. Да, да, тут волноваться нечего. Вербицкая обставлена неплохо, эс-эры обвиняют ее, а с Ре-мянниковой шито крыто. Покойны? За этим и приходили?
Азеф опустил ноги, слегка закачался.
– Вообще безобразие – тихо пробормотал он. – Ратаев притворяется, что недоволен моими сведениями. Не понимает, что надо быть осторожным, не могу я лезть в дурацкие расспросы. Тут еще этот Крестьянинов узнал от какого-то филера Павлова обо мне. Ну, да это-то прошло. А вы посудите опять, что с Серафимой Клитчоглу? Она назначила мне свидание в Петербурге. Я доложил Ратаеву, спрашиваю, допустить свидание или нет, но говорю, если свидание мое с ней состоится, то трогать ее нельзя потому, что опять на меня падет подозрение. Собрали они там, как Ратаев говорит, собрание с самим Лопухиным, решили, что свидание нужно и чтоб ее не трогать. Я дал ей явку. Пришла. Они ее через несколько дней арестовали. Да разве это работа? Что они думают? Что мне жизнь не дорога? Что я сам в петлю лезу? Да, чорт с ними, что думают, но что ж, ненужен я им что ли? – Азеф волновался, начинался гнев, на толстых губах появилась пена слюней. Рачковский смотрел на него пристально и именно на его слюни.
– Ведь у них же никого нет, они врут, что есть, никого нет, – напирал Азеф, вглядываясь в Рачковского.
Рачковский соображал, глаза как мыши, бегали под бровями.
– Что говорить, ваши услуги конечно велики, работа нештучная, серьезная – сказал он, задумываясь и что-то как будто сообразив. – Нет там людей сейчас, Евгений Филиппович, поэтому и беспорядок. Настоящих, преданных делу людей господин министр выбрасывает, новых берет. Не понимает дурак, – проговорил резко Рачковский, – что в розыскном деле опыт – всё. Всё! – повторил веско Рачковский.
Помолчав, Азеф оказал вяло:
– Вас Плеве сместил?
– Как видите, после двадцатипятилетней службы – улыбка кривая, полная злобы, как будто даже плача, показалась на лице Рачковского.
Азеф глядел искоса.
Рачковский повернулся и, как бы смеясь, сказал:
– А что вы думаете, господин Азеф, о кишиневском деле?
– О каком?
– О погроме. Азеф потемнел.
– Это его рук?
– Кого-с?
– Плеве?
– А то кого же с! – захохотал Рачковский. – Полагает правопорядок устроить путем убийства евреев! Я вам по секрету скажу, – наклонился Рачковский, – разумеется между нами, ведь отдушину-то господин министр не столько для себя открыл, сколько для наслаждения своего тайного повелителя, Сергея Александровича, чтоб понравиться, так сказать, да не рассчитал, как видите, не учел Запада, а теперь после статьи-то в «Тайме» корреспондента высылает, то да сё, да с Европой не так-то просто, не выходит, да-с. Видит, что переборщил с убийством сорока евреев-то, да не Иисус Христос, мертвых не воскресит, – захохотал Рачковский дребезжаще, не сводя глаз с Азефа.
Азеф выжидал. Хоть это было, кажется то, зачем он приехал.
– А окажите, Евгений Филиппович, – проговорил Рачковский, вставая, – правда, что революционеры подготовляют большие акты?
Азеф смотрел на полупрофиль Рачковокого. Он впился в задышанный змеиный полупрофиль. Хотелось знать, правильны ли ассоциации?
Рачковский быстро повернулся к Азефу, как бы говоря: «что же ты думаешь, что я тебя боюсь, что ли?» Азеф проговорил как бы нехотя.
– Готовят как будто. Не знаю.
– Надеюсь не центральный? – подходя, заметался Рачковский. – Думаю, что мимо вас это не идет?
– Нет, не центральный, – оправляя жилет, мельком скользнув по Рачковскому, сказал Азеф.
– Что ж, министерский?
Сделав вид, что ему не так уж это интересно, Азеф поднялся.
– Готовят, Петр Иванович, акт, но вы теперь лицо неофициальное, я, собственно, не имею права, – улыбнулся вывороченными губами Азеф.
– Хо-хо! куда хватили! – хлопнул его по плечу Рачковский – а вы не бойтесь, дорогой! – вдруг заговорил Рачковский смело, и близко придвигаясь и подчеркивая каждое слово произнес: – И не такие опалы бывали, важно одно, а там и я в опале не буду, да и вы, милый друг, не с олухами работать будете и не за такие гроши рисковать петлей.
И пристально глядя Рачковский проговорил:
– Ведь не хочется в петле-то висеть, а? Азеф понял. Но захохотал.
– Чего же смеетесь? – обидчиво сказал Рачковский.
– Да так, Петр Иваныч.
– Ну да, – протянул Рачковский и, задерживая руку Азефа, опять придвигаясь, проговорил:
– А вы бросьте, батенька, подумайте, не шучу говорю. Надо выходить на дорогу, да, да. Мои связи-то знаете?
Азеф с удивлением почувствовал, что у Рачковского сильная рука. Рачковский крепко сжимал его плавник, говоря «знаете», сдавил почти до боли.
– Попробуем счастья, – бормотнул Азеф. Рачковский мог даже бормотанья не расслышать. Но он говорил, ведя к двери:
– Сегодня же нас покидаете?
– С вечерним.
Выйдя на лестницу, Азеф стал сходить по ней медленно, как всякий человек обремененный тяжелым весом.
17
Савинков был уверен в убийстве. Наружное наблюдение сулило удачу. Слежка выяснила маршрут. Экспансивность Покотилова уравновешивалась хладнокровием Сазонова. Нервность Каляева логикой воли Швейцера. Одетый в безукоризненный фрак, Савинков, торопясь, ехал на маскарад. Лысеющую голову расчесал парикмахер на Невском. У Эйлерса куплена орхидея. Когда Савинков поднимался озеркаленной, сияющей лестницей меж пестрого газона масок, кружев, блесток, домино, был похож на золотого юношу Петербурга, ничего не знающего в жизни кроме веселья. Был пшютоват, говорил с раздевавшим его лакеем тоном фата.
В зале играли вальс трубачи. Зал блестящ, громаден. Танцевала тысяча народу. Найти среди масок Азефа представлялось невероятным. Савинков перерезал угол зала, красное домино рванулась к нему, взяло за локоть и тихо сказало:
– Я тебя знаю.
Это была полная женщина. Савинков засмеялся, освобождая локоть.
– Милая маска, ошибаешься. Ты меня не знаешь, так же, как я тебя.
– Ну, всё равно, ты милый, пойдем танцевать.
– Скажи, где ты будешь, я подойду после, я занят.
– Чем ты занят?
Три белых клоуна завизжали, осыпая Савинкова и маску ворохом конфетти, обвязывая серпантином. Савинков хохотал, отстраняясь. Маска опиралась о руку Савинкова, прижимаясь к нему. Было ясно, чего хочет красное домино.
Из коридора Савинков увидал: – в черном костюме, по лестнице поднимается Азеф. Азеф шел уверенно, солидно, как хороший коммерсант, не торопящийся с развлечениями маскарада.
– Знаешь, маска, не сердись, иди в зал…
– Нет, ты обманешь.
– Слушай, говорю прямо: иди, ты надоела.
– Негодяй, – прошипела маска, ударяя по руке веером и пошла прочь.
Савинков видел, Азеф поздоровался с стоящим в дверях молодым человеком, в светлом костюме. Человек был лет двадцатипяти, крепок, невысок.
Савинков видел, что Азеф его заметил. Не упуская Азефа и молодого человека из виду, он пошел. В буфете, догнав, он положил руку на плечо Азефа.
– Ааа, – обернулся Иван Николаевич, дружески беря под руку Савинкова – познакомьтесь.
Савинков пожал руку молодому человеку. Тот сказал:
– «Леопольд».
Савинков догадался – Максимилиан Швейцер. В буфете купеческого клуба звенели тарелки, вилки, ножи, ложки, несся хлоп открываемых бутылок. Маски, люди без масок, сидели за столами. Напрасно Азеф с товарищами искал места. Но лакей провел их в зимний сад. Тут под пальмами они были почти что одни. Азеф был сосредоточен. Савинков перекинулся с Швейцером незначащими фразами. Швейцер показался похожим на автомат: уверенный и точный.
– Вы привезли динамит? – проговорил тихо Азеф, обращаясь к Швейцеру.
– Да.
– И приготовили снаряды?
– Да.
– Сколько у вас?
– Восемь. Могу сделать еще три, – сказал Швейцер, затягиваясь папиросой.
– Так, так, – подумав, сказал Азеф.
– А как у тебя наблюдение, Павел Иванович?
– Хорошо. Егор и Иосиф трижды видели карету. Оба извозчика стоят у самого департамента.
– Это опасно, предупреди, чтобы не делали этого.
– Я говорил. Они не замечают никакого наблюдения.
– Всё-таки предупреди. У самого дома стоять не к чему. Это не нужно. А как «поэт»? И как ты предполагаешь, у тебя есть план?
– Да, наружного наблюдения совершенно достаточно. Оно выяснило, что по четвергам Плеве выезжает с Фонтанки к Неве и по Набережной едет к Зимнему. Возвращается той же дорогой. Раз это ясно. Раз снаряды готовы. Люди есть. Так чего же недостает? Плеве будет убит, это арифметика.
Азеф посмотрел на него, сказал.
– Не только не арифметика, но даже не интегральное исчисление. Так планы не обсуждают. Если б всё так гладко проходило, мы б перебили давно всех министров.
Швейцер молчал, не глядя ни на одного из них.
– Никакого интеграла тут нет, – вспыльчиво проговорил Савинков, – план прост, а простота плана всегда только плюс.
– Ну, говори без философии, – улыбаясь перебил Азеф, – как ты думаешь провести?
– Лучше всего так. Покотилов хочет во что бы то ни стало быть метальщиком. Так пусть…
– Что значит, во что бы то ни стало? – перебил Азеф.
– Он говорит, что его опередил Карпович, Балмашов, Качура, что он не может ждать.
– Какая чушь! Мне наплевать, может он иль не может. Я начальник Б.О. и кого назначу, тот и будет метать. Из-за истерики Покотилова я не рискую делом.
– Дело тут не в истерике. Покотилов хороший революционер, я в нем уверен. Он сделает дело. И я не вижу оснований, почему ему не идти первым?
– Ну? – перебил Азеф.
– Покотилов с двумя бомбами сделает первое нападение прямо на Фонтанке у дома Штиглица. Боришанский с двумя бомбами займет место ближе к Неве. Если Покотилов не сможет метать или метнет неудачно, то карету добьет Абрам. Сазонов извозчиком тоже возьмет бомбу и станет у департамента полиции. Если ему будет удобно метать бомбу при выезде Плеве, он будет метать.
Азеф чертил карандашом по бумажной салфетке, казалось, даже не слушая.
– Ну, а если Плеве поедет по Пантелеймоновской и по Литейному, тогда что? – презрительно посмотрел он на Савинкова.
– Тогда на Цепном мосту будет стоять Каляев. Если Плеве поедет по Литейному, Каляев даст знак, Покотилов с Боришанским успеют перейти.
– Ерунда, – сказал Азеф, – этот план никуда не годится. Это не план, а дерьмо. С таким планом нищих старух убивать, а не министра. Дело надо отложить. Тобой сделано мало, а с недостаточностью сведений нельзя соваться. Это значит только губить зря людей и всё дело. Я на это не соглашусь.
– Человек! – махнул Азеф лакею, – сельтерской! Савинков был взбешен. Обидело, что незаслуженные упреки говорятся при новом товарище. Он выждал пока лакей, откупорив задымившуюся бутылку, наливал Азефу в стакан сельтерскую. Когда лакей отошел, Савинков заговорил возбужденно.
– Если ты недоволен моими действиями, веди сам. С моим планом согласны Сазонов, Покотилов, Мацеевский, «поэт», Абрам, я не знаю мнения товарища «Леопольда», – обратился он в сторону спокойно сидящего Швейцера, – все же другие товарищи уверены, что при этом плане 99% за то, что мы убьем Плеве.
– А я этого не вижу, – сказал Азеф, отпивая сельтерскую.
– Тогда поговори сам с товарищами, может они тебя убедят.
– Надо бить наверняка. А не наверняка бить, так лучше вовсе не бить. – Азеф откинулся на спинку стула, в упор смотря на взволнованного Павла Ивановича.
– Как знаешь, я свое мнение высказал. Я его поддерживаю, – сказал Савинков. – Дай тогда твой план. Азеф молчал.
– Как вы думаете, товарищ «Леопольд»? – обратился он к Швейцеру.
Швейцер взглянул на Азефа спокойно и уверенно.
– Моя задача в этом деле чисто техническая. Я ее выполнил. Восемь снарядов готовы. Что касается плана Павла Ивановича, то думаю, что при некоторой детализации он вполне годен, – и Швейцер замолчал, не глядя на собеседников.
– А я думаю, что это плохой план, – упрямо повторил Азеф, – и на этот план я не соглашусь.
В это время в дверях зимнего сада появилось красное домино под руку с средневековым ландскнехтом. Савинкову показалось, что маска указала на него своему кавалеру. Азеф увидел ее косым глазом и, легши на стол, тихо проговорил:
– Что это за красное домино, Павел Иванович? Она была с тобой?
Лицо Азефа побледнело. Не меняя позы сидел Швейцер. Домино шло, смеясь с пестрым ландскнехтом.
– Чорт ее знает, просто пристала.
– Это может быть совсем не просто, – пробормотал Азеф, – до какого чорта ты неосторожен. Надо платить и расходиться.
– Да говорю тебе, просто пристала.
– А ты почем знаешь, кто она под маской? – зло сказал Азеф. И откинувшись на спинку стула, как бы спокойно крикнул:
– Человек! Счет!
Все трое, вставая, зашумели стульями. И разошлись в разные стороны в большом танцевальном зале. Первым из клуба вышел Азеф. Он взял извозчика. И только, когда на пустынной улице увидал, что едет один, слез, расплатился и до следующего переулка пошел пешком.
«Убьют», – думал он находу. «Теперь не удержишь». Но вдруг Азеф улыбнулся, остановившись. «Если отдать всех? Тысяч двести!» – пробормотал он, и пот выступил под шляпой. «Полтораста наверняка!» В мыслях произошел перебой. Когда пахло деньгами, Азеф всегда чувствовал захватывающее волнение. «Надо увидаться с Ратаевым, завтра же», – решил Азеф и свернул в переулок.
18
Л. А. Ратаев приехал в Петербург одновременно с Азефом. Конъюнктура в департаменте полиции волновала. Карьере грозили удары. Департамент, в новом составе, словно игнорировал работу по борьбе с революционерами, оказываемую инженером Азефом. Ратаев понимал, это интриги полковника Кременецкого. Их надо вывести на чистую воду. Вот почему Ратаев нервно ходил по конспиративно-полицейской квартире на Пантелеймоновской, поджидая Азефа.