— Центурион, ты помнишь, как несколько дней назад погиб морской префект Валерий Максентий?
— Так точно, командир.
— Тогда ты, наверное, помнишь и требования, которые были выдвинуты жрецами перед его казнью.
— Так точно, командир, — повторил Макрон, и Катон тоже кивнул, живо представив себе ту страшную сцену.
— Так вот, заложники, о которых он говорил и которых предложено обменять на друидов, захваченных нами в Камулодунуме, — это жена и дети командующего Плавта.
И Катон, и Макрон в изумлении невольно уставились на генерала. Тот сидел неподвижно, сгорбившись, будто ничего не слыша и не видя. Юноша ощутил укол жалости, что было, наверное, неуместным по отношению к столь прославленному закаленному полководцу. Неожиданно Плавт встрепенулся и поймал его взгляд. Словно бы осознав, что своим подавленным видом он роняет себя в глазах нижних чинов, генерал выпрямился, расправил плечи и, вернув своему облику каменную надменность, сосредоточился на словах легата.
— Генерал Плавт уполномочил меня направить во владения дуротригов маленький отряд для поисков и освобождения его близких. Это жена генерала Помпония, дочь Юлия и сын Аэлий. Командующий верит в вас, он помнит, какую находчивость вы проявили, возвратив армии казну Цезаря, и я полностью разделяю его мнение. Лучше вас для выполнения этой задачи не найти никого.
Веспасиан выдержал паузу, чтобы смысл сказанного дошел до обоих легионеров.
— Центурион, я знаю, чего ты стоишь, да и твой оптион тебе под стать. Не скрою, это дело гораздо опаснее любого другого, что вам приходилось до сих пор выполнять. Я не приказываю вам за него браться. Есть вещи, где не срабатывают никакие приказы, однако во всем легионе, на мой взгляд, нет другой пары смекалистых и расторопных парней, способных справиться с таким сложным заданием. А решение остается за вами. Добавлю одно. Если вы добьетесь успеха, вас ждет весьма щедрое вознаграждение. Не так ли, генерал?
Плавт кивнул.
— Если это вознаграждение будет таким же, как в том случае, когда мы выудили из болота сундук с армейской казной… — нахмурился Макрон.
— Сколько ты хочешь послать людей, генерал? — торопливо перебил Макрона Катон. — Только нас двоих? Или?
— Или. С вами отправятся еще двое бриттов, хорошо знающих те места. Они будут вашими проводниками.
— Ясно.
— Туземка, входящая в состав этой пары, — процедил Плавт, очевидно решив, что ему пора дать какие-то пояснения, — вроде бы понимает местные диалекты. Ей отводится роль переводчицы. Что до мужчины, то он в свое время прошел в тех краях обучение и даже готовился вступить в сообщество жрецов Темной Луны.
— То есть в ту самую банду подонков, с которой нам приходится иметь дело, — уточнил Макрон. — И почему же, генерал, ты решил, что ему можно доверять?
— Я не знаю, можно ему доверять или нет. Просто он единственный из тех, кто бывал там. Кстати, согласие сотрудничать с нами тоже ставит его под удар. Случись что, пособников Рима не пощадят.
— Если только они не заведут нас в ловушку, генерал. Чтобы у друидов оказалось на двух заложников больше.
— Не обольщайся, центурион, — мрачной усмешкой ответил на реплику Плавт. — Раз уж они сочли возможным убить морского префекта лишь для того, чтобы показать, что не склонны шутить, то вряд ли жизни двух нижних чинов в их глазах чего-то стоят. Так что советую не заблуждаться. Если вас угораздит попасть в руки бриттов, лучшее, на что вам можно будет рассчитывать, — это быстрая смерть.
— Может, и так, генерал. Однако я вовсе не уверен, что мы с пареньком шибко рвемся туда, где можно попасть в чьи-то руки. По мне, так вся эта затея — безумие чистой воды.
Судорожно стиснув ладонями подлокотники кресла, Плавт промолчал, но Катон заметил, как на щеках его вздулись огромные желваки. Лишь когда первый всплеск ярости схлынул, военачальник с большим напряжением произнес:
— Боюсь, для меня, центурион, все не столь просто. Друиды держат в узилище мою семью. У тебя есть семья?
— Никак нет, генерал. Семья мешает службе.
— Так-так. Тогда, боюсь, ты плохо представляешь себе глубину моего горя. Подумай, в каком положении я нахожусь, раз вынужден обращаться к тебе как проситель.
Макрон, плотно сжав губы, сдержал словцо, едва не слетевшее у него с языка, и усилием воли вернул себе прежнее самообладание.
— Могу я говорить свободно, генерал?
Глаза Плавта сузились.
— Это зависит от того, что ты намерен сказать.
— Понятно, генерал.
Макрон вызывающе вздернул подбородок и застыл в молчании.
— Хорошо, центурион. Говори.
— Благодарю, генерал. Хотя, как я понимаю, в твоем «хорошо» хорошего для меня мало.
В усталом голосе закаленного воина звучало плохо скрываемое раздражение.
— Тебя, генерал, сильно прижало. Сам ты ничего поделать не можешь и потому для очистки совести хочешь, чтобы кто-то подставил за тебя шею. К примеру, я и мой оптион. Подумаешь, пара плебеев сложит головы, невелика беда. Тем более что они непременно их сложат. Какого успеха можно достигнуть, скитаясь по вражеским землям в компании хитроумной туземки и какого-то непонятного мошенника-колдуна? Ты посылаешь нас на верную смерть и сам это знаешь, но пытаешься оправдаться перед собой, чтобы потом заявлять всем и всюду: я, мол, хотел все уладить по-доброму, но бедолагам не повезло. Между тем и меня, и вот этого паренька изрубят в куски, а то и сожгут заживо. Что ж, на войне бывает и не такое. Только поможет ли это кому-нибудь?
Эта совсем не типичная для обычно сдержанного Макрона вызывающая тирада ужаснула Катона, согнала кровь со щек опешившего легата и зажгла в глазах командующего мрачный огонь. Срочно требовалось чье-то вмешательство, и Катон выпалил:
— Пойду только я!
Трое римлян, мгновенно забыв о достигшей высшей точки ожесточенности перепалке, которая определенно не могла закончиться для одного из них ничем хорошим, удивленно воззрились на оптиона. Катон быстро облизал губы и кивнул, подтверждая свои слова.
— Ты?
Брови командующего поползли вверх.
— Так точно, генерал. Позволь пойти мне. Я один лучше справлюсь.
— Оптион, — заговорил Веспасиан, — я ничуть не сомневаюсь в твоей личной смелости, да и находчивости тебе тоже не занимать. Не отрицаю, малый ты прыткий. Но, по-моему, то, за что ты хочешь взяться, непосильно для одного человека.
— Тем более для мальчишки, — поддержал легата командующий. — Тут нужен мужчина.
— Я не мальчишка, — холодно возразил Катон. — Я служу в армии уже больше года, удостоен награды и, полагаю, доказал, что на меня можно положиться. Кроме того, командир, если ты и впрямь считаешь, что шансов на успех почти нет, то списать в расход одного бойца в любом случае предпочтительнее, чем потерять двоих или больше.
— Тебе не следует в это соваться, — пробормотал Макрон.
— Командир, мое решение твердо. Пойду я один.
Макрон уставился на юнца, не сомневаясь, что парень спятил. Можно сказать, по доброй воле записался в покойники. Вообще-то он был хорошего мнения о своем оптионе, признавал в нем и храбрость, и ум. Но что будет делать этот малоопытный, наивный молокосос в самой вражеской гуще, да еще и в дурно попахивающей компании бриттов? Вот чертов сопляк! Шелудивый щенок! Но… не бросать же его на погибель!
— Ладно, — промолвил Макрон, повернувшись к командующему. — Пусть идет. Но с ним пойду и я. Раз уж дело затеялось, должен ведь кто-нибудь проследить, чтобы все шло как надо.
— Спасибо, центурион, — негромко произнес генерал. — Ты убедишься в том, что я умею быть благодарным.
— Если мы возвратимся.
Плавт ограничился пожатием плеч.
Прежде чем ситуация вновь стала взрывоопасной, Веспасиан торопливо поднялся на ноги и велел слугам подать вина, а потом кивком указал на дальнюю боковую кушетку, располагавшуюся под стенкой шатра.
— Вы, ребята, должно быть, устали. Присаживайтесь, мы сейчас немного выпьем и заодно познакомимся с бриттами. Теперь, когда все утряслось, не стоит зря терять время. Вам надо выступить уже утром. Учтите, до назначенного друидами срока останется двадцать два дня.
Макрон с Катоном поплелись к кушетке и неуклюже присели на мягкие, спрыснутые какими-то благовониями подушки.
— Что это за дерьмо ты творишь? — прошептал сердито Макрон.
— Командир?
— Разве я при тебе хоть когда-нибудь хвалил добровольцев? Расписывал, как это замечательно сдуру совать свою голову под вражеские мечи? Ты, на хрен, хоть что-то подобное от меня слышал?
— А как же история с тем сундуком, командир? Ты ведь сам тогда вызвался отыскать его.
— Ни хрена я не вызывался! Мне просто приказали, и все. Не будь меня, отправили бы еще кого-то. А сейчас совсем другой оборот. Ты хоть понимаешь, в какую задницу мы попали?
— Тебе не было нужды тянуться за мной, командир. Я ведь сказал, что сам справлюсь.
Макрон презрительно фыркнул и покачал головой, возмущаясь той безрассудной готовностью, с которой его оптион вдруг вознамерился обречь себя на жуткую смерть в каком-нибудь темном углу варварского захолустья. Катон, со своей стороны, тоже был возмущен. Интересно, а как бы еще мог он спасти этого идиота, вздумавшего сцепиться с самим генералом? В римской армии нарушение субординации — недопустимая вещь. Вот он и ляпнул первое, что пришло в голову, а теперь ему делалось дурно от одной мысли о путешествии в страну черных друидов. Единственным чувством, которое как-то поддерживало Катона, был холодный гнев, ровно горевший в глубинах его существа. Командующий своим чванливым высокомерием сумел оскорбить не только центуриона. У оптионов тоже есть чувство достоинства, даже у совсем юных, прослуживших какой-нибудь год.
Легкий скрип кожи заставил Катона поднять глаза. В шатер вошел раб с бронзовым подносом, на котором стояли шесть кубков и бронзовый узкогорлый сосуд, наполненный, судя по аромату, отменным фалернским. Раб поставил поднос на стол и, повинуясь кивку Веспасиана, наполнил кубки, не пролив ни капли драгоценной влаги. Глядя на него, Катон не сразу заметил появившихся в помещении бриттов. Бывший ученик друидов был настоящим великаном, огромным, как башня. Он даже чуть горбился, но все равно казался громадным. Сопровождавшая его женщина, напротив, держалась прямо. Откинутый капюшон открывал тугие кольца рыжих, заплетенных в косы волос. Плавт приветствовал гостей кивком, а Веспасиан при виде туземной красавицы непроизвольно расправил плечи.
— Чтоб мне сдохнуть! — шепотом выругался Макрон, когда женщина полуобернулась к нему, поправляя складки плаща. — Боадика!
Та услышала свое имя, повернулась полностью, и глаза ее удивленно расширились. Спутник девушки оглянулся.
— О нет! — простонал Катон, поймав пылающий взгляд гиганта. — Празутаг!
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Проснулся Катон с ноющей головной болью. Снаружи еще было темно, во всяком случае, в щель полога, не закрепленного, но опущенного внахлест, свет почти не пробивался. Понятия не имея, сколько осталось времени до подъема, оптион закрыл глаза и попытался снова заснуть, но тщетно: мысли и образы, оттесненные на время сном, уже снова заполнили его сознание. Он еще не оправился от бессонных ночей, от изматывающего марша и от нескончаемого сражения, а впереди, вместо хотя бы краткого отдыха для вконец изможденного тела, его уже ожидало новое и вовсе безумное по своей рискованности предприятие. Вчера, несмотря на нервное возбуждение, вызванное затянувшимся инструктажем, юноша провалился в сон почти мгновенно, едва забравшись под одеяло. Его подчиненные к тому моменту давно спали, и Фигул, как обычно, ворочался и стонал во сне.
Когда на рассвете легионеров поднимут, оба командира Шестой будут уже далеко, но их отсутствие явится для оставленных ими бойцов не единственной переменой.
То будет последнее утро, которое они встретят в составе сплоченного боевого товарищества. Шестую центурию ожидало расформирование с распределением по остальным единицам когорты в порядке возмещения понесенных потерь.
Макрона это известие потрясло. Он возглавлял Шестую с тех самых пор, как его возвели в ранг центуриона. Макрон любил эту центурию и гордился ею, как только может гордиться командир своим первым подразделением. Со дня высадки на британское побережье он побывал со своими людьми во многих кровавых сражениях, не говоря уж о мелких, но яростных стычках. Конечно, немало солдат полегло, а еще больше вышло по увечью в отставку и отправилось в Рим, но пробелы в рядах неукоснительно замещались. Правда, теперь в строю оставались лишь немногие из тех восьмидесяти бойцов, которых Макрон получил под начало полтора года назад. Однако, хотя люди приходили и уходили, центурия — его центурия! — продолжала существовать. Макрон привык считать ее продолжением самого себя, и распроститься с ней для него было все равно что потерять любимое чадо. Неудивительно, что он ощущал злость и горечь.
— Но что же можно было тут предпринять? — благодушно спросил легат, весьма довольный разрешением ситуации и потому снизошедший до объяснений. — Центурию нельзя оставить без командира. Не дожидаться же его возвращения, да и другие подразделения нуждаются в опытных, закаленных бойцах. Генерал Плавт уже выбрал лимит пополнений для размещенных в Британии легионов. Притока свежих сил в ближайшие несколько месяцев не предвидится. Когда задание будет выполнено, Макрон соответственно своему статусу получит первый же освободившийся командный пост.
Катон бросил взгляд на Макрона, но тот с сожалением пожал плечами. Армия не считалась с личными предпочтениями, и повлиять на решения штаба нижние чины не могли.
— А что же будет с моим оптионом? — рискнул все же поинтересоваться Макрон. — Если, конечно, командир, мы вернемся.
На мгновение Веспасиан задержал взгляд на долговязом, нескладном юноше, потом кивнул:
— Посмотрим. Возможно, он какое-то время послужит при моей свите, пока не освободится вакансия оптиона.
Услышанное сильно разочаровало Катона, хотя он и попытался не выказать своих чувств. Перспектива попасть под начало другого центуриона была ему вовсе не по душе. У него после своего скоропалительного назначения пусть и на низшую, но командную должность, до которой обычные легионеры дослуживаются годами, и так ушла уйма времени, чтобы доказать и Макрону, и прочим солдатам, что он все-таки соответствует ей. Юный Катон по происхождению был дворцовым рабом, но отец его верно служил императору. Когда отец умер, Клавдий даровал его сыну свободу — с отправкой паренька на военную службу и предписанием дать ему какой-нибудь чин. Так вот и вышло, что едва попавшего в армию новобранца по высочайшему повелению произвели в оптионы, и это сразу сделало его объектом завистливой неприязни. Разумеется, проявивший монаршее великодушие Клавдий с высоты своего положения никогда особенно не присматривался к тому, что творится в армейских низах, и знать не знал, с каким презрением относятся рядовые легионеры ко всякого рода подлипалам или чьим-то любимчикам, не по заслугам продвигаемым вверх.
Поэтому Катон не любил вспоминать первые дни своей службы, переполненные придирками и жесточайшей муштрой. Ему приходилось гораздо трудней, чем другим новобранцам, — и в силу полной неподготовленности к армейской жизни, и потому, что его тут же невзлюбил один задиристый малый, взятый в армию из тюрьмы, по имени Пульхр. Да и центурион Макрон поначалу с открытым неодобрением посматривал на невесть откуда свалившегося ему на голову «помощничка», которому самому еще требовалась хорошая нянька. Последнее больше, чем все прочее, задевало самолюбие юноши и заставляло его прилагать все усилия, чтобы завоевать доверие командира и добиться какого-то уважения в солдатской среде. И вот, похоже, обстоятельства вновь толкали Катона на путь мучительного самоутверждения. К Макрону-то он худо-бедно притерся, но как сложатся отношения с новым начальством, можно было только гадать.
Веспасиан заметил растерянность юноши и попытался ободрить его.
— Не огорчайся, солдат. Не век же тебе прозябать в оптионах. Рано или поздно, возможно, раньше, чем тебе думается, ты получишь под руку собственную центурию.