— Меня же называют Профессор, — ответил гость.
Кирилл согласно кивнул. Легкая улыбка коснулась его губ, и тут же исчезла. Губы снова сжались в полоску. На секунду он зажмурился, как он боли.
Профессор самостоятельно достал нож, разделочную доску, и нашел стопарики.
— Давай сразу по одной, — сказал он, и разлил водку.
Он также нашел два тонкостенных высоких стакана, (из комплекта, подаренного еще на свадьбу), налил себе минералку, вопросительно посмотрел на Кирилла. Тот кивнул, и Профессор наполнил стакан для него.
— Давай!
Они выпили. Профессор начал нарезать колбасу, потом спросил, есть ли в доме соленые огурцы, или помидоры.
Кирилл наморщил лоб, вспоминая, потом сходил в погреб, вернулся с трехлитровой банкой, открыл.
Профессор взял вилку, тарелку, достал несколько огурцов, нарезал, сложил горкой.
— Знаешь, — сказал Кирилл, который от первой же рюмки впал в задумчивость, — я только сейчас понял, что я ее по-прежнему люблю.
— А что, — спросил Профессор, — были сомнения?
Он быстро налил по второй, подвинул стопарик к Кириллу, тот выпил, запил минералкой, зажевал колбасой. Все это время его взгляд был устремлен куда-то внутрь.
— Были, — признался он. — Были. Я последнее время боялся, что я ее люблю, а она меня — нет. А потом думал: а может, это я сам ее не люблю? И вообще зря поженились, рано? Поторопились? Я настаивал, жизнь ей испортил?
— А теперь что?
— А теперь… А теперь я думаю, что это я сам себе все придумывал. Того, чего и не было. Если бы она меня не любила, разве позволила бы себе от меня забеременеть?
— Согласен, — кивнул Профессор. — Но время лечит. Не сразу, но будет легче. Боль станет прошлым… Ты закусывай, кстати. А то быстро упадешь.
Кирилл послушно зажевал кусок колбасы, а потом сам взял бутылку и разлил водку.
— Давай, — сказал он. — Давай. У меня душа болит, а поговорить не с кем. Хорошо, что ты приехал. Хорошо, что выпить привез.
— Ты на работе отпросился? — спросил Профессор.
— Нет, — вяло махнул рукой Мелехов. — Нет у меня больше работы. Наш хозяин здесь свой бизнес закрыл, и в город перенес. Сказал, кто хочет, пусть туда едет, и жилье снимает.
— Поедешь?
Кирилл недоуменно посмотрел на собеседника.
— Да ну… Нет, конечно. Никуда я не поеду. Мне эта работа уже до чертиков надоела. Не по специальности, к тому же.
— Ну, тебе виднее.
Кирилл помолчал, а потом, будто решившись на что-то, сказал:
— Тут ко мне один свидетель приходил, рассказал, как было все на самом деле, сказал, что девчонку эту, с элеватора, отмазывают. Что это она правила нарушила.
Профессор с любопытством взглянул на хмурого Кирилла:
— И что свидетель? Будет говорить?
— Какое там! — махнул Кирилл рукой. — Сказал, что никаких показаний давать точно не будет. Промолчать не смог — совесть замучила, но официально свидетельствовать боится.
— Правильно боится, — усмехнулся Профессор. — Я слышал об этой истории. Эта девчонка — вроде как любовница у Грачева. Во всяком случае, очень на то похоже. Он ее не первый раз отмазывает. А Грачев — это фигура в области известная. И приятели у него солидные. С ними спорить трудно. А простому человеку — вообще невозможно. Взяли бы твоего мужика в оборот, ему бы и небо с овчинку показалось.
— Неужели у нас теперь нигде правду не найдешь? — со злостью стукнул кулаком по столу Кирилл. — Что за государство теперь такое?
— Вот такое у нас государство. Виртуальное; вроде бы оно есть, и одновременно его и нет.
— Это как?
— Сейчас объясню. Только давай еще выпьем.
Они снова выпили, Кирилл скривился.
— Для чего вообще появилось государство? — начал говорить Профессор. — Чтобы люди не жрали друг друга. Чтобы сильные не уничтожали слабых. Чтобы не было войны всех против всех. А для этого государство должно быть жестоким. Чтобы заставить сильного подчиняться, нужно быть еще более сильным. Значит, во главе государства должен стоять человек, который не боится применять насилие. Царь, тиран, диктатор.
— А как же демократия?
— Это отдельная песня. Если коротко сказать, то «демократия — это когда все подчиняются Главному Демократу». Не обязательно, чтобы электорат даже знал его в лицо. Он может спокойно руководить тихо и незаметно. Такой жирный паук, который дергает за паутинки, а сам сидит в темном уголке. Видел таких?
— Да сколько угодно!
— Вот именно. Я тебе точно говорю, что у любой демократии есть такой Главный Демократ. Просто подлость в том, что люди о нем даже не знают. А думают, что ими некий избранный Президент руководит.
— И наш такой же, получается?
— Точно не скажу, но практически уверен, что и он не очень самостоятелен.
— А кто же тогда?
Профессор замолчал, разлил водку, протянул Кириллу.
— Ты не куришь?
— Нет.
— Ну и правильно. И я не курю… Я не знаю, думаю, кто-то из бандитов. Только таких, особо крупных. Они уже даже и не бандиты почти, а Хозяева!
— И как же так получилось?
— То же очень просто. У кого в руках сила, у того в руках и власть. Если государство устраняется от карательных функций, то властью будут бандиты… Вот простой пример. Есть, скажем, глава района, да. Вот у него есть указания сверху — сделай то-то и то-то. И тут от местного «авторитета» сообщение: «Не делай этого — плохо будет». Как думаешь, кого он послушает?
Кирилл рассмеялся.
— Если дурак — то начальство. А если жить хочет — то бандитов.
— Правильно. Потому что начальство что может сделать? Ну, максимум, уволят. Посадить — это редко. Да и то, родных-то не посадят. А бандиты всю семью могут убить. И детей не пощадят. Как о детях подумаешь, сразу руки опускаются.
— А у тебя дети есть, Профессор?
— У меня? Нет. И жены нет, и не было никогда. Я в эту страну не верю, зачем семьей обзаводиться?
— А… — начало было Кирилл.
— Подожди, — махнул Профессор рукой, — дай я закончу…Вот. Вот чиновник и понимает, что бандиту ничего не будет. У нас ведь и смертной казни теперь нет. То есть, даже если вдруг! Вдруг его и посадят, то он все равно вернется. Да и сообщники на свободе останутся, отомстят по-любому. Так что будет наш чиновник выполнять указания от тех, кого он больше боится. Растет параллельная власть — официально в области губернатор, а неофициально — «смотрящий» какой-нибудь. И кто главнее, уже и непонятно. А потом криминал просто становится властью — «смотрящий» — губернатор. А если еще этническую преступность добавить, ну, ты понял, о чем я, тут вообще караул полный.
— Да… Там такая сплоченность!.. Стена! Ну почему мы — русские — так не можем? Почему у нас каждый сам за себя, и норовит другого сожрать? Почему мы не можем объединиться вместе так, как они? Они — вместе, и они сила!
— Ты считаешь, что нам как раз и не хватает такого поведения? А ведь ты наверняка не додумал эту мысль до конца. Уверяю — не додумал. Ведь на самом деле, такая спайка — это не признак цивилизованности. Ничего хорошего тут нет.
— Это как?
— Очень просто. Вот представь себе сценку на базаре. Заспорили русский и, скажем, аварец. Ну так, для примера. Поругались, у них случился конфликт. И аварец зовет на помощь своих. Они прибегают, и начинают русского бить. Здорово, да? Кажется, на первый взгляд, что тут русские должны были бы прибежать, и начать бить аварцев? Так я понимаю?
— Ну да, примерно так… Если бы было так, то и конфликта не было бы этого.
— Да ну!.. Конфликты будут всегда. На это рассчитывать нечего. Но цивилизованное поведение каким должно быть? Разнять, узнать что случилось, защитить обиженного и наказать обидчика — вне зависимости от его национальности. Вот так должны поступать цивилизованные народы!
— Бли-ин! А ведь ты прав, слушай! Как-то мне это раньше в голову не приходило.
— Вот когда у моего, скажем, ребенка был бы конфликт в детском саду, я пошел бы разбираться. Кто виноват? Если мой виноват, я его и накажу. Сам. А не полезу бить другого ребенка или его родителей только потому, что у них с моим ребенком что-то произошло. А для взрослых людей, вообще-то, существует суд. А когда говорят, что «наш человек всегда прав просто потому, что он наш», то так государство не построишь.
— Да, все ты верно говоришь… Но ведь кавказцы тебя не слушают. Они за своих горой, и своих целей добиваются всегда.
— Ну, во-первых, у них другой менталитет. Наше государство для них чужое. Это факт, от которого никуда не денешься. Для них — мы отдельно, они — отдельно. А вот между собой — внутри одной нации — у них порядки строгие. Там такие жесткие правила, что не забалуешь. А во-вторых, это наше государство само и виновато. Раз русские отдали ему право судить и рядить, и людей защищать, то оно и должно это делать. А оно не делает! Вот бьют десять человек кавказцев одного русского на базаре — вот все десять и должны сесть в тюрьму. Тогда — в следующий раз — и бежать на помощь будет некому, и лишний раз подумают — а стоит ли? А где ты видел, чтобы у нас такое было?
— Нигде. Ну и что делать?
— Мое мнение хочешь узнать? Пожалуйста. Отделять их надо.
— Чечню?
— Да ну почему только Чечню? Весь Северный Кавказ. Весь! Разве что, кроме осетин. Посмотри на карту. Какой там процент нашей страны составляет эта территория? Да нет ничего! А сколько бед оттуда идет? А сколько денег туда идет? И зачем нам это? Закрыть границу намертво, и отсюда всех на историческую родину. И нам хорошо.
— А им?
— Им? Вряд ли. Я думаю, они там передерутся быстро. Мы для них сейчас — объединяющая сила. Как общий враг. Они нас ведь и правда к себе не звали — мы туда сами пришли, насильно. А когда мы исчезнем, предоставим их самим себе, они начнут своими проблемами заниматься. И у них там своих заморочек между собой, поверь мне, ого-го сколько!
Кирилл и Профессор замолчали. Кирилл потер лоб.
— Слушай, Профессор. Что-то ты меня в еще больший депрессняк вогнал. Что будет-то? Что делать? Все пропало?
Профессор пожал плечами:
— Я думаю, да. Ничего хорошего уже не будет… Знаешь, я думаю, что сейчас даже хуже, чем было при большевиках. У тех хоть идея какая-то была. Они что-то строили. И даже не для себя лично. Они были Власть. Именно так — с большой буквы. Они держали страну, они управляли. При них никакой параллельной власти и быть не могло, в принципе. Пусть Советская власть — но государство! Вот из нынешних, не берем в расчет азиатских бабаев, это Лукашенко такой. Он тоже власть, и пришел надолго. Его не сколупнешь. Он все держит под контролем. И не боится никого и ничего. Надо убить — убьет, надо чтобы человек исчез — он пропадает. Там один хозяин, и поверь мне, об него многие обломают зубы.
— Нам такой, что ли, нужен?
— Нет, не нужен. Умение сохранять власть, и наладить контроль — это еще не все. Нужно страну куда-то вести, нужна идея.
— А у него есть идея?
— Я думаю, нет у него никакой. Законсервировать советскую власть в своей стране — это еще не идея.
— А у наших разве есть идея?
— А ты знаешь, есть! Очень простая — наворовать здесь как можно больше денег, и свалить жить за границу. Что про верхи говорить, если даже с нашей администрации один такой хапнул хороший куш, и свалил. Где-то вроде на Гоа прикупил себе домик, и сказал, что ему лично денег хватит до конца жизни, а остальное его не интересует.
— И что — его нельзя оттуда выдернуть?
— Практически — нет. Он же не один хапнул. Его потяни — там и другие паровозом пойдут. А они еще тут люди из «обоймы». Не позволят.
Кирилл пристально посмотрел на Профессора.
— Ну а ты, Профессор, тоже бабло куешь по-тихому? Только без обид.
Профессор не обиделся.
— У меня на крупные схемы таланта не хватает. А так мне на жизнь вполне достаточно. Детей у меня нет, жены — тоже. Квартира есть — своя. Я просто смотрю на весь этот маразм, наслаждаюсь им, и хочу узнать, чем все это закончится.
— И сердце не болит?
— Нет. Когда советская власть пала, мне все стало безразлично. Она была не сахар, но все же это было лучше, чем то, что есть сейчас и будет дальше. Мне даже людей-то не очень жалко. Хотели сто сортов колбасы? Хотели развлечений без цензуры? Нате. Жрите! Не обляпайтесь!.. Ну, отдельных людей, жалко, конечно. Тебя вот жалко, иначе не приехал бы. Ты — хороший парень, ты все это не заслужил.
Глаза застилал легкий туман. Речь становилась все откровеннее, но, кажется, каждый говорил как бы о своем.
— Я сначала повеситься думал, — признался Кирилл. — А потом хотел в церковь сходить. Нельзя так. Грех это большой.
— Вот — вот, — вцепился в нужное ему слово Профессор, который похоже, просто прослушал признание собеседника. — Церковь. Она самая. Больше всех с безбожной советской властью боролась. А за что боролась, на то и напоролась. Рухнула железная стена и моральный облик строителя коммунизма, и попер вал разврата и разложения с Запада. Теперь чем «голубее», тем шире у тебя перспективы. Педофил — вообще можно сразу в депутаты. Брак — пережиток. Целомудрие — идиотизм. Умеренность — удел неудачников. Ну и так далее. Это поток нашу церковь повалит. Сомнет. На Западе смял, и у нас сомнет. Я тут с одним священником разговаривал на частной вечеринке. Он со мной согласен. По сути. Но надеется на чудо. А я вот в чудеса такие не верю.
Мелехов долго смотрел в стол. Потом медленно проговорил:
— Сердце мое жгут боль и ненависть. Тварь я дрожащая или право имею?
Внезапно Профессор как будто слегка протрезвел.
— Ну что же? Одна умная женщина, ее, правда, потом в тюрьме изнасиловали и убили, сказала вот что. Протест — это когда я заявляю: то-то и то-то меня не устраивает. Сопротивление — это когда я делаю так, чтобы то, что меня не устраивает, прекратило существование. Протест — это когда я заявляю: всё, я в этом больше не участвую. Сопротивление — это когда я делаю так, чтобы и все остальные тоже в этом не участвовали.
— Хорошие слова, — сказал Кирилл. — Но у меня путаются мысли. Давай запишем это.
Он сходил в комнату за бумагой и ручкой, вернулся, и с большим трудом, под нетвердую диктовку Профессора записал цитату.
— Давай отдохнем, — сказал Кирилл. — У меня глаза закрываются. Я — в спальню. А ты в зале на диване приляг. Ладно?
Павел Александрович Грачев.
За последнее время у Павла Александровича произошло много знаменательных событий. В основном, можно сказать, приятные.
Начать с того, что он благополучно избежал «Максимовского расстрела». А вот Мазепа и Донецков — нет. Киллер был точен: загнал каждому по стреле в лоб так, что ни о каких шансах на спасение и речи не было.
То, что он положил еще несколько человек, например, Шувалова, Грачева особо не трогало. Но вот Мазепа и Донецков…
Конечно, это были старые соратники, и чувство сострадания и жалости Павлу Александровичу иногда не было чуждо. Но вот последнее время доходили до него неясные слухи, что партнерам начало надоедать их второстепенное положение. А это означало, что они будут требовать выделения доли… А это очень серьезные доли… И «Деметра» могла «поплыть»…
Правда, слухи были пока не подтверждены, но что-то подозрительное Грачев ощущал и сам. Конечно, он постарался бы не допустить распада компании, но как? А теперь местные максимовские идиоты избавили его от всех забот.
Конечно, если бы и он был бы на этом злосчастном празднике, то для него это также могло бы кончиться печально. Но… Что получилось, то получилось.
А теперь Грачев встретился с наследниками покойных, пообещал им дальнейшее расширение фирмы, увеличение дивидендов. Они смотрели на него как на благодетеля. Так что возможности каких-то неожиданных выходов из компании и разделов в ближайшее время можно было не ожидать.
Банда Коли Коршунова была разгромлена. Сам Коля сумел уйти в неизвестном направлении, но Грачев его не боялся. Зато к делу удалось притянуть бывшее руководство элеватора, и, разумеется, даже минимальные возможности реванша с их стороны были полностью нейтрализованы.
Дело с аварией полностью замяли. Сначала даже хотели было перевернуть его так, что это Кузин, имевший, как неожиданно оказалось, некие отношения с местной бандой, совершил покушение на Катю, но потом поняли, как абсурдно это будет выглядеть, и решили до таких крайностей не идти.