— Да откуда ты знаешь?
— Ее горничная, Диндилдон, рассказала Нянюшке. Диндилдон говорит, что тетя В. далеко продвинулась в черной магии. Они устраивают встречи в «Медвежьем углу». Я хочу сказать, в настоящем «Медвежьем углу», в Кенте. Тетя В. вечно покупает книжки про колдовство, и у нее появились какие-то очень уж странные друзья. У них у всех совершенно дикие имена: Ольга, Соня, Борис… Тетя В. наполовину румынка, понимаешь, — пояснила Фрида.
— Ты хочешь сказать — наполовину венгерка, — поправил Генри.
— А, все равно они все в Центральной Европе. Ее и зовут-то вовсе не Вайолет.
— А как? — спросила Роберта.
— Да так, что дядя Г. никогда не мог правильно написать или произнести ее имя. Он подцепил ее тыщу лет назад в Будапеште в посольстве. Она чрезвычайно зловещая дама и совершенно сумасшедшая. Наверное, это ее цыганские предки или что-то в этом роде заставили ее взяться за колдовство. А дядя Г., разумеется, по этому поводу бесится от злости, поскольку сам он не чернокнижник.
— Наверное, — сказала Фрида, — дядя Г. боится, что она наведет на него порчу.
— Ну что ж, это вполне в ее репертуаре, — отозвался Генри. — Она в самом деле зловещая старая ведьма. Меня при виде ее просто жуть берет. Она похожа на белую жабу. Готов на что угодно поспорить, что под одеждой она скользкая и холодная.
— Заткнись, я тебя умоляю, — простонала Фрида. — Впрочем, я совершенно не удивлюсь, если ты прав. Генри, давай где-нибудь остановимся и позавтракаем. Я умираю с голоду, и Робин, наверное, тоже.
— Придется идти к Анджело, — ответил Генри. — Он отпустит в кредит.
— У меня есть немного денег, — робко вставила Роберта.
— Нет-нет! — вскричала Фрида. — У Анджело слишком дорого, чтобы платить наличными. Мы припишем все к счету Генри, а у меня с собой столько, что на чаевые вполне хватит.
— Может быть, у Анджело еще закрыто, — усомнился Генри. — Который час? Чувство времени совершенно теряется, когда встаешь так рано. Смотри, Робин, мы выезжаем на Пиккадилли-серкус.
Роберта уставилась через плечо шофера в лобовое стекло и впервые в жизни увидела Эрота.
Великие города в воображении тех, кто никогда в них не был, представляются в виде символов: Нью-Йорк — как линия горизонта с небоскребами, Париж — река и горбатый мост, Вена — Дунай и песня, Берлин — единственная прямая улица. Но для жителей бывших британских колоний символом Лондона стала куда более уютная и простенькая вещь. Это маленькая фигурка, стремительно взлетающая вверх над круглой площадью, элегантный викторианский божок с греческим именем — Эрот с Пиккадилли-серкус. Именно под натянутым луком Эрота многие провинциалы впервые узнали теплое чувство, которое нашептывало им: «Это Лондон». Именно это место провинциал привыкает с невиданной наглостью именовать средоточием вселенной. Именно здесь он стряхивает с себя суету приезда, обнаруживая, что ноги его ступают по лондонской мостовой, — и вдруг чувствует себя счастливым.
Так было и с Робертой. Из машины Миногов она увидела окружность Пиккадилли, огромные плавно скользящие омнибусы, море лиц, движение вокруг Пиккадилли-серкус и вдруг почувствовала, что сердце защемило.
— Он совсем не такой большой, — удивилась Роберта.
— На самом деле — совсем маленький, — откликнулся Генри.
— Я не хочу сказать, что он не впечатляет, — уточнила Роберта. — Это просто… мне кажется, что мне очень хочется оказаться как бы посреди всего этого…
— Понял, — ответил Генри. — Давай вылезем. Пройдемся до угла, до Анджело.
Он обратился к шоферу:
— Заезжайте за нами через двадцать минут, хорошо, Мэйлинг?
— О, образовалась пробка, — обрадовалась Фрида. — Это наш шанс. Пошли.
Генри открыл дверь и взял Роберту за руку. Она выбралась из машины. Путешествие, корабль, океан — все ускользнуло куда-то в прошлое. Новое переживание захватило Роберту, и шум, именуемый Лондоном, поглотил ее.
Глава 3
Приготовления к шараде
1
Миноги жили в двух квартирах, занимавших весь верхний этаж здания, которое именовалось Плезанс-Корт-Мэншнс. Плезанс-Корт — всего лишь коротенькая улочка, которая соединяет Кэдоген-сквер с Леннокс-гарденс, а многоквартирный дом стоит на углу. Роберте фасад здания показался просто отталкивающим, но вестибюль был обставлен по-новому и выглядел вполне уютно. Бледно-зеленые стены, толстый ковер, тяжелые кресла и огромный камин создавали впечатление роскоши. Огонь в камине бросал блики на хромированную сталь лифта в центре вестибюля и на панель с прорезями, куда вставлялись таблички с фамилиями жильцов. Роберта прочла самую верхнюю надпись: «Лорд и леди Чарльз Миног. 25, 26. Дома». Генри проследил направление ее взгляда, быстро подошел к панели и покрутил хромированный стальной язычок.
— «Лорд и леди Чарльз Миног. Нет дома». Так-то оно лучше будет, — пробормотал Генри удовлетворенно.
— Ой, правда?! — вскричала Роберта. — Их нет дома?
— Да нет же, — отозвался Генри. — Тсс!
— Тсс! — повторила Фрида.
Они слегка повернули головы к входной двери. На тротуаре перед домом стоял невысокий человечек в котелке и сравнивал табличку на доме с адресом на конверте. Он посмотрел на фасад дома и стал подниматься по ступенькам.
— В лифт! — скомандовал Генри.
Роберта в полном остолбенении вошла в лифт. Швейцар, грузный и величественный в темно-зеленом мундире с кучей медалей, вышел из-за конторки.
— Привет, Стэмфорд, — обратился к нему Генри. — Доброе утро. У Мэйлинга в машине есть кое-какой багаж.
— Я прослежу, сэр, — поклонился швейцар.
— Большое вам спасибо, — вежливо проговорили Миноги, а Генри, чуть понизив голос, добавил: — Его светлости сегодня утром дома нет, Стэмфорд.
— Вот как, сэр? — откликнулся швейцар. — Спасибо, сэр.
— Поехали, — сказал Генри.
Швейцар закрыл за ними двери. Генри нажал кнопку, и с металлическим вздохом лифт повез их на верхний этаж.
— Стэмфорд не развозит жильцов на лифте, — объяснил Генри. — Он здесь только для виду, да еще следит за служебными квартирами на первом этаже.
Через три дня фотографии лифта в Плезанс-Корт-Мэншнс появятся в шести иллюстрированных газетах и в папках отдела по расследованию убийств в Скотленд-Ярде. Его осветят вспышками фотоаппаратов, опечатают, опылят порошком для снятия отпечатков пальцев, измерят и опишут. О нем будут говорить миллионы людей. Лифту предстояло вот-вот стать знаменитым. Роберте он показался очень красивым, и она не заметила, что лифт, как и вестибюль, был модернизирован. Старое устройство для лифтера все еще оставалось в кабине — цилиндр с торчащей из него рукояткой, — но над ним располагался ряд кнопок. Квартира Миногов была на самом верху.
Они вышли из лифта на хорошо освещенную площадку, где находились две двери с номерами 25 и 26. Генри толкнул дверь номера двадцать пять, и Роберта шагнула через порог в прошлое. Ощущение «Медвежьего угла» из того самого часто повторяющегося сна снова нахлынуло на нее так пронзительно, что у девушки перехватило дыхание. Здесь ее встретил тот самый запах «Медвежьего угла»: ароматного масла, которым леди Чарльз курила в гостиной, турецких сигарет, срезанных цветов и мха. Наше обоняние действует как направленно, так и бессознательно. Во многих домах существует собственный приятный запах, который воспринимается нашим носом только полуосознанно, и он столь тонок и сложен, что его никак нельзя точно определить. Запах в доме Миногов — хотя в нем можно было выделить горящие кедровые поленья, ароматное масло и тепличные цветы — состоял из всех этих запахов по отдельности и еще из чего-то, что показалось Роберте ароматом самой их сути. Запах отбросил ее на четыре года назад, и, находясь под этим впечатлением, она заметила в глубине квартиры знакомые старые вещи: стол, гравюру с изображением китайского слоника. И странно знакомым показался голос леди Чарльз, которая воскликнула:
— Неужели старушка Робин Грей? Роберта от дверей кинулась в ее объятия.
Они все стояли здесь, в длинной гостиной, где в двух каминах потрескивали поленья, а цветы веселили глаз. Леди Чарльз, даже более стройная, чем прежде, еще как следует не проснулась и куталась в красный шелковый халат. На седых ее кудрях была сеточка. Ее муж стоял с ней рядом в своем утреннем виде, который Роберта так хорошо помнила: в руке газета, в глазу монокль, а тонкие волосы неопределенного цвета зачесаны гладко назад. Его светлые близорукие глаза сияли, когда он смотрел на Роберту; он послушно наклонил голову, готовясь встретить ее поцелуй. Близнецы — сверкающие белокурые головы и серьезные улыбки — расцеловали ее. Плюшка, школьница-переросток с детским жирком по всему телу, чуть не повалила Роберту, а одиннадцатилетний Майкл с облегчением вздохнул, когда гостья ограничилась рукопожатием.
— Как чудесно, дорогая, — повторяли все Миноги своими мягкими голосами, — как чудесно тебя видеть.
Наконец они все устроились перед камином. Шарло — в своем кресле, Генри на обычном месте — на коврике у камина, а близнецы развалились в креслах. Плюшка уселась на подлокотник кресла Робин, Фрида встала в элегантной позе у камина, а лорд Чарльз рассеянно прохаживался по комнате.
— Батюшки, — сказал Генри, — я чувствую себя как старина Урия Хипп: «Как хорошо видеть во плоти Робин Грей — прямо как слушать колокола старой церкви».
Близнецы согласно закивали, а Колин с удивлением сказал:
— Ты почти не выросла.
— Знаю, — отозвалась Роберта. — Я пигмейка.
— Очень милая пигмейка, — заметила Шарло.
— Как ты думаешь, она красивая? — спросила Фрида. — По-моему, да.
— Не то чтобы красивая, — протянул Стивен, — скорее я бы назвал ее привлекательной.
— Право! — мягко сказал лорд Чарльз. — Как по-вашему, нравится ли Робин, которая, должен сказать, выглядит очаровательно, общественный диспут по поводу ее прелестей?
— Да, — заявила Робин, — когда это говорит Семья.
— Конечно нравится, — завопила Плюшка, наградив Робин мощным шлепком по спине.
— А что ты думаешь обо мне? — спросила Фрида, встав в позу. — Разве я не абсолютная прелесть?
— Не говори ей «да», — вмешался Колин. — Эта девчонка нимфоманка.
— Мой дорогой! — пробормотала шокированная леди Чарльз.
— Дорогой Колин, — сказал его отец, — было бы очень неплохо, если бы ты употреблял только те слова, которые понимаешь.
— Ну что ж, — изрекла Фрида, — можете возблагодарить вашу счастливую звезду, что я такая прелестная. В конце концов, внешность на сцене имеет чуть ли не решающее значение. Может статься, мне придется содержать вас всех в самом ближайшем будущем.
— А кстати, — сообщил Генри, — по-моему, внизу сидит бэйлиф.
— Только не это! — вскричали Миноги.
— Признаки самые зловещие. Я сказал Стэмфорду, что тебя нет, папа.
— Тогда, наверное, лучше мне не выходить из дома, — пробормотал лорд Чарльз. — Кто бы это мог быть на сей раз? Ведь не «Смит и Векли» в очередной раз? Я написал им великолепное письмо с объяснением, что…
— …обстоятельства, на которые мы не могли п-повлиять, — подсказал Стивен.
— Я изложил это еще лучше, Стивен.
— Майк, — попросила леди Чарльз, — будь другом, ангел мой, сбегай на площадку. Если увидишь там человечка…
— В котелке, — уточнили Генри и Фрида.
— Да, разумеется, в котелке. Если ты его увидишь, ничего ему не говори, а просто прибеги и скажи мамочке, ладно?
— Хорошо, — вежливо ответил Майк. — А он Бэйлиф, мамуля?
— Да, по-моему, но беспокоиться не о чем. Поторопись, Майк, солнышко.
Майк обезоруживающе ухмыльнулся и запрыгал прочь из комнаты на одной ножке.
— Я могу так пропрыгать тыщу миль, — похвастался он.
— Ну хорошо, только сейчас пропрыгай для разнообразия тихонько.
Майк испустил боевой индейский клич и пополз из комнаты по-пластунски. Близнецы грозно приподнялись в креслах. Он издал пронзительный визг и выскочил вон.
— Ну какой ангел, правда? — спросила леди Чарльз Роберту.
— Вот и лифт! — воскликнул Колин.
— Это М-майк развлекается. К-катается вверх и вниз, — пояснил Стивен. — Как я понимаю, жильцы весьма не одобряют, что Майк так обращается с лифтом.
— Готов поспорить, это бэйлиф, — пробурчал Колин. — Баскетта предупредили? Я хочу сказать, что Баскетт может величественно провести его сюда.
— Если Баскетт, прослужив у нас пятнадцать лет, — сказал горячо лорд Чарльз, — не узнает бэйлифа с первого взгляда, тогда он глупее, чем я до сих пор о нем думал.
— Боже мой, в дверь звонят! — воскликнула леди Чарльз.
— Все в порядке, — успокоил ее Генри, — это всего-навсего багаж Робин.
— Слава тебе господи! Робин, деточка, наверное, тебе хочется посмотреть твою комнату, правда? Фрид, солнышко, покажи Робин комнату. Комната до невозможности маленькая, но ты же не будешь возражать, лапочка, правда же? На самом деле это должна была быть прихожая, но Майк с Плюшкой превратили ее в какой-то караван-сарай, поэтому мы счастливы, что она снова приобрела человеческий вид. Право же, мне нужно одеться, но не могу: хочу услышать горькую правду насчет бэйлифа.
— А вот и Майк, — заметила Фрида.
Майк вернулся, все еще прыгая на одной ножке и напевая:
Тра-ля-ля, тра-ля-ля,
Я у-пал-намо-ченный!
Тра-ля-ля, тра-ля-ля, а встал совсем сухой!
Хоп-ля-ля, хоп-ля-ля,
Вексель наш просроченный…
— Заткнись, — хором приказали братишке Стивен и Колин. — Ты что имеешь в виду? Он здесь, что ли?
— Не-а, — прошептал Майк. — Это прибыл ейный багаж.
— Так не говорят: «ейный», — поправил Стивен. Майк стал подскакивать на одной ножке перед близнецами, напевая:
Два беленьких мальчика
Похожи, как два пальчика,
Одетые в зеленое, как пара лягушат…
Колин взял Майка за плечи, а Стивен схватил его за ноги. Вдвоем они раскачали и кинули визжащего от восторга братишку на диван.
— Два беленьких мальчика! — упрямо вопил Майк. — А спорим, она вас не различает: кто из нас кто! А, Робин? — Он посмотрел на Роберту обаятельным лучистым взглядом. — Правда же?
Близнецы повернулись к ней и вопросительно подняли брови.
— Так как же, Робин? — спросили они.
— Только когда вы говорите, — ответила Роберта.
— Вообще-то я теперь почти не заикаюсь, — заявил Стивен.
— Конечно, но голоса у вас разные, Стивен. И даже когда вы молчите… нужно только посмотреть за уши.
— У-У-У. — разочарованно протянул Майк, — так нечестно. Она знает секрет — эта нахальная родинка у Стивена все портит… У Стивена такой вид, словно он не вымыл за ухом, ме-е-е!
— Пошли-ка к тебе в комнату, — сказала Фрида. — Майк совсем расхулиганился, а угроза бэйлифа вроде миновала.
2
Роберте понравилась ее комната в квартире двадцать шесть. Как и говорила леди Чарльз, на самом деле это была прихожая, но в ней тяжелой шторой отгородили проход, по которому должны пробираться остальные, чтобы попасть к себе в спальни. Фрида показала ей остальные комнаты двадцать шестой квартиры, которая состояла из одних спален, а нянюшка Бернаби жила в бывшей кухне, где могла готовить бесчисленные чашки овальтина,[4] которые она все еще насильно вливала в Миногов перед сном. Нянюшка сидела перед электрической плитой, превращенной ее стараниями во что-то вроде письменного стола. В волосах у нее заметно прибавилось седины, лицо покрылось сеточкой морщин. Роберте подумалось, что все добрые и злые деяния юных Миногов оставили свои следы только на этом единственном лице. Нянюшка раскладывала пасьянс и встретила Роберту так, как будто с их последней встречи прошло не четыре года, а четыре дня.